О проблемах хлебопечения в условиях крайнего севера

Я вышел из подъезда и направился на станцию Кушелевка. Обследование на дневном стационаре при больнице, на которое я стоял в очереди в течение трёх месяцев, завершилось на прошлой неделе. Я приезжал на всякие процедуры по два раза в неделю и героически сносил всякие противоестественные манипуляции со своим телом, у меня выкачивали кровь литрами, более того, я не пожалел для медицинской науки даже мочи и, не побоюсь этого слова, - даже кала. Меня морили голодом и оголяли по пояс. Не то, что там теле-колдуны и псевдо-факиры с поддельными шпагами для глотания, - я глотал высокотехнологичную «кишку» и без всякого душевного напряжения спокойно и уверенно транслировал свою утробу прямо на экраны мониторов, чем вызывал неподдельное восхищение медперсонала. Волшебство в чистом виде, факирство и современное инновационное колдунство! - Рядовой подвиг с моей стороны.
Накануне вечером мне позвонили из больницы и сказали явиться утром к десяти утра за выпиской. Я решил утром добираться электричкой, пришёл на станцию, закурил и стал дожидаться. Подошла электричка, и только я вошёл в тамбур вагона, картинка сложилась. Песня начала вырисовываться: «…как всегда у этой книги нет начала, нет конца…». Я вышел на Пискарёвке, дошёл до больницы, нашёл нужный кабинет и сел ждать. Когда подошла моя очередь, меня пригласили в кабинет. Женщина-врач, сидевшая за столом, предложила мне сесть, а сама стала перелистывать папку с результатами моих обследований. Потом вдруг подняла на меня свои озабоченные и любопытные глаза:
- Ну надо же! Вы, простите, как себя сейчас чувствуете? Всё нормально? Вот и отлично! Я сейчас подойду. Вы пока посидите. Мне надо посоветоваться… - и вышла из кабинета. Я напрягся. Через мгновение, которое показалось мне вечностью, дверь распахнулась, и она вошла, ведя за собой Василия, моего старого кореша, ангеловеда, повелителя древесины. Того самого. Интересно: а он здесь каким боком оказался? Василий пожал мне руку, похлопал по плечу:
- Обо всём – потом. В общем, так: мне вчера позвонили и предупредили о тебе. Сейчас врач проделает с тобой ряд манипуляций, а я подожду тебя снаружи, на крылечке. – и вышел.
Врач принесла зелёную настольную лампу и поставила на стол. Закрыла окно чёрными шторами, меня усадила спиной к лампе, лицом к стене, включила лампу и направила её свет мне в спину. Выключила общий свет:
- Я сейчас завяжу вам глаза, постарайтесь расслабиться и ни о чём не думать. Это не займёт много времени. Я буду производить кое-какие действия и задавать вам вопросы. – и вручила мне маркер.
Прошло не понятно сколько времени, я почувствовал её руку у себя на плече, сказал ей об этом, она попросила чиркануть по руке маркером. Я чиркнул по её руке, лежавшей на моём плече. После чего услышал «очень хорошо, можете снять повязку». Я снял с глаз повязку и открыл глаза. Напротив меня был установлен белый экран. На экране – мой силуэт, моя тень от лампы, что за спиной. Врачиха находилась между мной и лампой в трёх метрах от моей спины. Её рука была поднята на уровне моего плеча и, естественно, никак не могла лежать на нём. Но я-то чувствовал её. На экране на уровне плеча был след от маркера. Как это могло получиться? Она включила общий свет и выключила лампу:
- Ну, картина ясна. Стихи, наверное, пишете? Вам надо с тенями работать. Вы можете их чувствовать, причём вне зависимости от освещённости. Я не касалась вашего плеча, касалась тень от моей руки, вы коснулись маркером моей тени и перенесли отметку из мира теней на экран. Впечатляет, надо сказать. Будьте осторожны! Не привнесите чего лишнего, я вам пропишу кое-какие препараты, держите. – Она достала из-под стола трёхлитровую банку с мутной жидкостью, на банке была этикетка: «Кощунство. Спиртовой раствор. Объём 3 литра.» - принимать внутрь не надо, как пользоваться сами догадаетесь. Вот, держите – это ваша выписка. – Она протянула мне бумагу с непонятными медицинскими каракулями. Всего доброго.
Я встал, поблагодарил её, взял банку с Кощунством и вышел на улицу. На крыльце меня поджидал Василий, курил и напевал «поколение дворников и сторожей потеряло друг друга в просторах…».
- Ну, как: всосал? Не случайно мы с тобой тогда встретились! О, что это у тебя? Ба! – Спиртовой раствор, вкуснятина! Смотри – не разбей. Гололёд тут везде.
Мы спустились с крыльца и пошли по тротуару мелкими шажками – сильно скользко. Тут что, поливали что ли? И, естественно, - всё прямо тут и произошло! Я потскальзываюсь, мои ноги медленно взмывают вверх, рожа застывает в гримасе ужаса, медленно заваливаюсь назад, банка остаётся какое-то время висеть в воздухе, руки беспомощно пытаются её схватить, но сила тяжести отдала предпочтение именно моему бренному телу, и я с глухим ударом валюсь на спину первым. Банка же предпочла упасть на некотором расстоянии от меня и торжественно-медленно разбилась о тротуар на сотни сверкающих на солнце брильянтов, а спиртовой раствор, отскочив от места гибели своей оболочки, собрался в жидкую сферу над местом падения своего бывшего стеклянного тела, повисел в воздухе какое-то время и, видимо, осознав, что всё кончено, рухнул грустно на асфальт. Я быстро поднялся. Густой аромат спирта заполнил пространство вокруг нас с Василием. Он даже вскрикнул:
- Да что же это?! Блин, ты спирт разбил! Это же кощунство!
- Вот именно, оно самое. – с улыбкой ответил я. - Кажется, я начал въезжать в происходящее.
Василий хитро посмотрел на меня:
- Ну, теперь ты – полноценный член нашего противостояния.
- Звучит как - член сопротивления, я теперь участвую в каком-нибудь тайном заговоре, мы – революционеры?
- Нет, что ты. Мы просто противостоим. Всё увидишь: завтра в одиннадцать я за тобой зайду и поедем. Увидишь Куратора нашей «как-бы организации». Оденься поприличней, завтра для тебя начнётся новая эра.
Василий зашёл за мной в половине девятого. Я оделся, и мы вышли. Времени до мероприятия у нас было в избытке, и мы решили пройтись. Пошёл густой снег, хлопья залепляли глаза. Я предложил спуститься в метро, на что мой друг заявил следующее:
- Мы с тобой ведь не в киношку какую направляемся и не на заштатный концертишко. Предстоит серьёзное и важное мероприятие. Не гоже на такие статусные приёмы на подземных паровозах добираться! – Трамвай! И только трамвай! – и чтобы подчеркнуть всю знаковость и торжественность момента мы не без труда влезли в подошедший переполненный трамвай и кое-как протиснулись в салон. Василий продолжал:
- Важно разбудить человека: в нём что-то играет, но он не в силах этого осознать. Надо вытащить это наружу. И предъявить ему прямо в лицо, поставить перед фактом, чтоб уже не отвертеться было. Вот, на примере сейчас покажу. Смотри – к нам рвётся кондукторша.
Женщина внушительных размеров, раздвигая собой людское море, жаждала лицезреть наши проездные документы и алчно поглядывала в нашу сторону. Как только она приблизилась и сказала дежурное «АУВАСЧТО?», Василий щёлкнул пальцами у неё перед лицом. Она тут же переменилась в лице, закатила глаза и заголосила на весь салон дурным голосом: «О-у-о, Ю-Ре-ИНЭ-ЁМИ-НАУ, Ю-ИН-ЭЁМИ, Нау!», кивая головой и отбивая ритм ногой, она хлопала в такт ладошками. Василий щёлкнул пальцами, и песня оборвалась. Трамвай как раз стоял на светофоре. Народ тут же повернулся в нашу сторону. Повисла пауза. Бедная женщина, видимо осознав, что произошло, опустила лицо и готова была провалиться сквозь землю, но не нашла ничего лучше, как спешно ретироваться в конец салона и затаиться.
- Видишь: её весь день мучала эта песня, никак не могла избавиться от навязчивого мотива. Я помог вытащить его наружу, обозначить проблему. Это как икота – отпустило. Кажется, приехали.
Мы вышли из трамвая и направились к трёхэтажному зданию: Технический колледж (ПТУ – по старому стилю). Некогда я учился в подобном учебном заведении. Никакой активности на подступах к учебному заведению не наблюдалось. Может каникулы у студентов или на практике все? Мы поднялись на крыльцо, зашли в холл. Там было довольно людно. Все прилично одеты. Народ кучковался по компаниям, и о чём-то в полголоса шушукался. Мы сдали верхнюю одежду в гардероб, получили номерки, причесались перед зеркалом и стали ждать. Прямо как в театре, в ожидании звонка. И звонок, действительно, скоро прозвенел. Тот самый, как в школе. Двери открыли, и все проследовали в рекреацию. Двери учебных аудиторий были закрыты. Мы поднялись по лестнице на второй этаж и пошли по длинному коридору. В конце коридора открылась дверь, и мы оказались в пустом спортивном зале. Знакомое гулкое эхо. Большие окна были защищены натянутыми сетками. Два кольца для баскетбола, ворота для минифутбола, вдоль стенок низкие длинные скамейки. По одной стене – шведские стенки с турниками. В дальнем углу с потолков свисали канаты, кольца, лежали стопкой маты. Нас построили в две шеренги вдоль стены. От входной двери размотали красную дорожку к центру зала, где положили тяжёлый роскошный ковёр. Поставили пюпитр с папкой в красной обложке. Двое работников внесли стол, покрытый красной скатертью и поставили у окна – напротив центра зала. Принесли старый проигрыватель, пластинки в потёртых конвертах. Установили две большие колонки по обе стороны стола. Входит распорядитель с лицом типичного трудовика: в синем потёртом рабочем халате, на шее его висит свисток, на нагрудном кармане – рулетка, из кармана торчит простой карандаш. Пышные неухоженные усы торчат в разные стороны. Он берёт в руки стопку пластинок, перебирает, бормочет что-то под нос. Достаёт одну: О! То, что надо! – и ставит её на проигрыватель, наводит иглу, - Его любимая. Звучит музыка. Тут же включается свет, хотя и так было светло. Это какой-то принудительный свет. Мне почему-то вспомнилась песенка: «От улыбки станет всем светлей…». Василий толкает меня в плечо:
- Чайковский. Он обожает Чайковского. Сейчас войдёт.
- Кто? – спрашиваю я.
- Тихо. Сейчас увидишь.
Дверь распахивается и под громкую торжественную музыку входит… КИМ ЧЕН ЫН! Собственной персоной! И действительно – стало светлее! Он лучезарно улыбается всем сразу и, одновременно, каждому по отдельности. Мы все невольно тоже растянулись в искренней тёплой улыбке, а на душе распустились розы. Его под руку держит какая-то пожилая дама в деловом костюме европейской наружности. Они проходят в центр зала к стойке с пюпитром, оба ослепительно улыбаются присутствующим. Я присмотрелся и ахнул:
- Это что же… И Меркель с ним? Что за фигня тут происходит? Это шоу двойников?
- Тихо! – прошипел Василий, - не позорь меня, они самые что ни на есть настоящие – настоящее просто не куда! Тут вообще всё по правде. Правдивее просто не бывает. Она его дочь, младшенькая, – помощницей растёт.
- Какая дочь? Она же раза в два его старше.
- Много ты понимаешь… Он же не просто человек, а…
- Иван Фёдорович Крузенштерн! – человек и пароход, попробовал я пошутить.
- Бери выше. Скорее человек и авианосец!
- А она, значит, человек и яхта, весьма потрёпанная временем, надо сказать. Или нет: человек и катер сопровождения, нет-нет, лучше так – Ангела Сопровождения, или Ангел-сопроводитель?
- Скорее – человек и трактор! Но не просто трактор, а авианесущий трактор! Так что ухо с ней следует держать в остро!
Музыка закончилась. Распорядитель перевернул пластинку, но поставил на «паузу». Ким и Меркель сделали серьёзные лица. Мы все замерли. Просто смотрели на него, он – на нас. Ким Чен Ын кивнул всем присутствующим головой, перевернул страницу в папке и неожиданно закатился звонким искренним смехом. Все тоже в ответ засмеялись. Это походило на разговор. Ким смеялся кому-то, а тот в ответ смеялся ему. И так со многими он пересмеивался в течении получаса.
- Чего это они пересмеиваются? – спросил я.
- Ты пока не понимаешь. Со временем начнёшь понимать: о чем они беседуют. Это серьёзный конструктивный диалог. Он спрашивает их мнение по поводу своих тезисов, которые он только что озвучил, разъясняет свою позицию и определяет планы дальнейших действий. Это наш универсальный язык. Защита от посторонних ушей. Скоро начнёшь понимать. Ким не доверяет современным средствам: могут прослушивать, а тут хоть запрослушивайся – чужие не разберутся о чём речь.
Когда «дебаты» подошли к концу, Меркель одёрнула Кима за рукав и что-то шепнула ему на ухо, достала записную книжку, сделала пометки, показала отцу, он кивнул, улыбнулся. Распорядитель включил музыку, и Ким сверкнув белозубой улыбкой проследовал по красной дорожке к выходу. Меркель поправила юбку и, когда дверь закрылась за Кимом, сделала знак распорядителю, чтоб сделал музыку потише, и совершенно нормальным человеческим языком сказала:
- Дорогие коллеги! Наша встреча подошла к концу. – и, подмигнув, игриво улыбнулась распорядителю – Папулька просто обожает песни Чайковского! Особенно вот эту, что сейчас играет. К сожалению, нам пора. Нас уже ждёт кутёж… Простите, нас ждёт коттедж. Ой, что это я? Нас ожидает кортеж! До скорого, удачи! – Машет всем рукой и удаляется вслед за отцом. Я повернулся к Василию:
- А Чайковский разве песни писал?
- Не бери в голову. Для нормальных пацанов – писал. А музычку – это он так, для удовольствия и отдыха, баловался. Кстати, на выходе будут раздавать брошюры с текстом речи нашего Куратора Кима, для тех, кто не всё понял. На обычном языке – сегодня в форме сказки «Курочка-Ряба», я тебе переведу потом.
- А что это у него из нагрудного кармана какие-то разноцветные палочки торчали - сигареты? Он что курит?
- Ха-ха, сигареты! – Фломастеры! Он их просто обожает. Его - хлебом не корми – дай фломастерами порисовать. Для него это лучший подарок. Будешь у него на приёме – дари упаковку фломастеров, но только после разговора. А то беседы не получится – сразу начнёт рисовать, где не попадя: танчики, там, кораблики, домики всякие, деревья очень любит рисовать, ракетки там разные… В общем, - художник он, до мозга костей.
Мы вышли на улицу. Снег валил мягкими хлопьями. Всё-таки хорошо, когда идёт снег и на дворе – декабрь, давненько такого в Питере не случалось. Даже тепло на душе стало, и как-то уютно – как под одеялом. Ещё утром я был на подъёме: было ощущение чего-то нового, ощущал давно позабытое детское ощущение кануна чего-то большого и светлого. Забытое чувство принадлежности к чему-то важному, тайному. И вот это произошло. Но ожидаемого волшебства не произошло. Я вдруг ощутил щемящее чувство обречённости, своей принадлежности чему-то чуждому. Было похоже на то, что меня, блин, покупают, или ещё хуже – завербовали, и теперь я обязан делать то, что прикажут. Потеря ещё одной степени свободы. Этот стол с красной скатертью, Чайковский со своими песнями, тайный язык смеха. Куда я вляпался? Ким Чен Ын крепко ассоциировался у меня с идеей глобального авантюризма. Весёлый, но хитрый. Как Ленин. Да, но с другой стороны была Меркель – человек и трактор, вроде якоря, отрезвляющий фактор, не даёт Ему всё время летать в облаках и баловаться с фломастерами. Немецкая основательность в мелочах и трудолюбие. Универсальность… Мужик-баба, отсутствие половой принадлежности… Во истину – человек и трактор!
- Не бери в голову. – Василий будто уловил ход моих мыслей, - вся эта показуха просто традиция, церемониал, если хочешь. Просто так заведено испокон веков. Нужна внешняя атрибутика, форма, чтобы было за что зацепиться. Нет никакой структуры, организации, в обычном понимании. Мы - не «Тимур и Его команда». Мы - не функции идеи, мы - её качество. Мы просто противостоим, соблюдаем равновесие самим своим существованием. В мире стало очень много лишнего, липкой и вонючей как дерьмо информации, которая отвлекает и мешает нам быть живыми в данный момент, залепляет глаза, мешает, например, внезапно остановиться посреди улицы и задуматься о проблемах хлебопечения в условиях крайнего севера. Или сидеть в кафешке, пить чай и одновременно хорошо относиться к лошадям. Одно ведь другому не мешает? А что до церемоний – это просто для пробудившихся новичков: создаёт чувство принадлежности к чему-то важному, люди боятся одиночества, непонимания со стороны окружающих – но только на первых порах. Наша главная задача - просто быть самими собой. У каждого есть свои качества, надо только понять и почувствовать свой инструмент, когда навалит снегу – взять лопату и почистить, подмести, если пыльно… посторожить до поры-до времени то, время чему ещё не пришло… «Поколение дворников и сторожей…» – Помнишь песню? А Ким Чен Ын с Ангелой – самые, что ни на есть взаправдошные. Завтра пойдём погуляем. Встретимся на Петроградке, рядом с мансардой, где ты познакомился с ангелом-кровельщиком. Там есть чудесные проходные дворы-колодцы, в них получается лучше всего. Давай, до завтра.
Вечером я сидел дома, тренькал на гитаре, пил чай и размышлял обо всём увиденном и услышанном за последние два дня. «Вы можете физически чувствовать чужую тень вне зависимости от времени суток и степени освещённости. Способность управлять тенью любого объекта. Вам надо работать в этом направлении». Как мне это может пригодиться? Или это следует понимать как-то в другом контексте. По телевизору шли новости: Северная Корея, выступление Меркель в Бундестаге, Трамп с глуповатым выражением лица… - но я уже видел всё по-другому.
На утро я отправился по известному адресу. Вышел специально заранее, чтобы просто погулять. Пришёл к известному заведению, но оно, естественно, ещё было закрыто. Он говорил вчера что-то про дворы-колодцы, что там лучше получается. Я решил попробовать, потренироваться. Вдруг что-нибудь получится. Я повернул с улицы в арку и очутился в типичном таком, классическом проходном дворе-колодце. Было тихо: ни ветра, ни звуков с улицы. Под аркой у потрескавшейся, изрисованной граффити стены стояли два мусорных бака закрытых жестяными крышками. Тихо падал снег. Возле баков валялся кусок кровельного железа. Я подошёл к нему, закрыл глаза, сосредоточился и простёр руки над листом. Почувствовал вибрацию внутри и знакомый привкус железа во рту. Лист дрогнул и стал морщиться с характерным скрежетом. Я открыл глаза: ладно, это я и раньше проделывал. Что же делать с тенями? Не понятно. А что, если попробовать… - Я вышел на середину двора, набрал в грудь воздуха и со всей дури свистнул. Ничего не произошло! Мир не рухнул. Только эхо от стен. А что, если так попробовать: я сделал губы трубочкой и тихонько стал всасывать в себя воздух. Получилось очень тихое, я бы даже сказал интимное подобие свиста. Вдруг окно на третьем этаже дрогнуло, задрожало, треснуло и посыпалось вниз, а из его пустой глазницы стала вываливаться большая толстая змея. Она вываливалась медленно и длинно, как вермишелина. Упала на притоптанный снег, начала извиваться как уж на сковородке. Змея была огромных размеров, толстая – с полметра толщиной, черная с зелёными узорами на спине, выглядела как-то неестественно-резиновой, что ли. Вульгарно извивалась, потом заметила меня, замерла и медленно, как в замедленной съёмке молча стала двигаться прямо на меня… Я оцепенел от ужаса и не мог сдвинуться с места. Откуда-то издалека я услышал нарастающий металлический грохот… Василий появился из арки, сорвал с мусорных баков крышки и изо всех сил колотя их друг от друга побежал прямо на змею. Она на мгновение застыла, задрожала всем телом и стала нащупывать кончиком хвоста путь к отступлению. Нащупав отверстие водосточной трубы, стала медленно всасываться в трубу пока не исчезла в ней окончательно. Он отбросил крышки баков в сторону:
- Ты что, совсем охренел?! – закричал он на меня, - хорош змей из окон высасывать! Ладно, оттай. Тренируйся лучше дома, на кошках. Тут надо осторожней: лучше с наставником, может вылезти что и похуже! Дворы-колодцы… они как резонаторы, тут всё усиливается многократно. Тут по- другому всё. Ну, ладно, успокойся. Я успел, слава Богу.
Мне вспомнилось из «Ну, погоди!» как волк, оглядываясь, шёпотом: «ну, заяц…» – и лавина понеслась с горы.
- Слушай, а пойдём лучше бороться с сосулями? Здесь неподалёку есть чудесная старая подстанция. Это будет отличная тренировка! Делать ничего не надо – просто идёшь себе мимо и мысленно борешься с сосулями без напряжения и суеты, ненавязчиво так… Кстати, многие сильные мира сего, чтоб не закостенеть на службе частенько прибегали к этому методу.
И мы пошли бродить по заснеженному городу, мило беседуя на отвлечённые темы и одновременно, каждый по-своему, борясь с сосулями.

23 декабря 2017 год