Матильда - женщина, которая проснулась 20

Время шло. Осень уходила со слезами дождей, швыряя в лицо обрывки пожухлых листьев, как обиженная женщина рвет и разбрасывает клочья любовных писем. Солнце теперь редко заглядывало в окна Аристовского дома, и все чаще промозглый ветер гнал серые тучи на восток. Стоял конец ноября. Анатолий Борисович все настойчивее звал отца обратно в Москву, но старик отказывался ехать пока шла работа над книгой. Последний приступ, невольной свидетельницей которого стала Мотя, Аристов пережил тяжело, речь его снова стала невнятной, язык совершенно не слушался, тело отказывалось повиноваться. Но Мотя понимала все, что он пытался сказать. Старик уже не сидел на террасе, а проводил свои часы у камина, вглядываясь в бесконечную огненную игру. Мотя время от времени заставала его за просмотром телевизора. Она понимала, что Аристов, стараясь не отвлекать своими проблемами, давал ей время на работу. Это конечно обязывало, но не напрягало, потому, что работа спорилась, писалось легко, будто она знала Станислава Михайловича всю жизнь. Как-то застав старика за просмотром какой-то передачи, она спросила:

- А почему вы не пересматриваете фильмы со своим участием? Не интересно?

- Ты не поверишь, но я никогда не нравился себе.

- В каком смысле? – не поняла Мотя.

- В прямом... Это была работа, да, любимая, но всего лишь работа. Сейчас, если бы выпала такая возможность, я бы все переиграл, потому, что увидел все иначе.

В первых числах декабря, Матильда написала последнюю главу, и, как у них повелось, вечером, перед камином, под аккомпанемент трескучих, сухих дров, прочитала ее Аристову. Когда она подняла глаза на старика, он сидел по-обыкновению откинувшись в кресле, поглаживая здоровой рукой Стасика. Глаза его были обращены куда-то вверх, казалось, он изучал расположение несущей балки под потолком. Мотя, уже хорошо знавшая его манеры, понимала, что нужно время, чтобы Аристов переварил услышанное, и поэтому терпеливо молчала в ожидании. Наконец он тяжело вздохнул и вымолвил:

- Вот и все, конец...

- Конец книги, но не конец жизни – парировала Мотя.

- Там вся моя жизнь – Аристов кивнул на стопку белых, машинописных листов, исписанных убористым, мотиным почерком, - Кажется я уже говорил тебе о том, что после смерти Полины чувствую себя пассажиром, засидевшимся в зале ожидания, чей рейс все никак не объявят. А вот теперь пусть объявляют посадку, я готов.

- Подождите, это всего лишь рукопись, до полноценной книги ей еще далеко.

Через несколько дней Анатолий Борисович забрал отца с Матильдой в Москву. Аристов долго и неспешно собирался. Он заставил Нигору проверить все отделения своей небольшой дорожной сумки, чтобы не забыть ничего:

- А музыка вся на месте?

В ответ девушка разложила перед ним флешки с записями, старик пересчитал, и, успокоившись, распорядился убрать их в кармашек. Аналогичные действия были произведены с книгами , потом с бельем и одеждой. Казалось, он чувствовал, что находится тут в последний раз и оттягивал время, как мог. Никто и не торопил его, понимая, что старик прощается с домом, со своим прошлым. Перед тем, как окончательно покинуть дачу и сесть в машину, Аристов окинул взглядом зал с камином, вспомнил, как они с Полиной замечательно проводили тут время и, слегка нахмурившись, вышел в декабрьское, снежное безмолвие. Над деревней Артищево разливалась всепоглощающая тишина. Казалось, жизнь вернется сюда лишь с первыми лучами весеннего солнца. А пока все тут было погружено в зимнюю спячку, и только редкие столбики сизого дыма из печных труб, говорили о том, что деревня жива. Артищево расставалось со Станиславом Михайловичем в скорбном молчании, и только вороны, беспокойно кружившие в сером, зимнем небе, устроили старику пышные проводы.

Всю дорогу Аристов ехал молча,отвернувшись к окну. Анатолий Борисович, сидевший за рулем, озабоченно следил за ним в зеркале заднего вида. Тишина в теплом, уютном салоне авто убаюкивала, навевая белую, пушистую, как снег за окном, сладкую дрему. Матильда, не заметила как уснула, приобняв переноску со Стасиком.

- Пап, Лека собирается приехать на рождественские каникулы. – нарушил молчание Анатолий Борисович.

Хмурое лицо старика тут же просветлело, и он улыбнувшись, коротко кивнул:

- Это хорошо, это вовремя...

- Католическое Рождество - повод навестить близких, – продолжил Анатолий Борисович, заметив, что Мотя проснулась.

- Если вы не против, я заеду домой, переодеться – она встретилась с ним взглядом в зеркале.

- Конечно, оставим папу дома и я вас подвезу.

В Москве их уже ждала Гуля, приехавшая туда за день до этого, и подготовившая квартиру к приезду старика. Мужчина оставил отца дома, и, выехав на ближайшую улицу, встал в жесткую пробку. Над столицей властвовал снегопад. Белые, липкие комья ложились на лобовое стекло, затрудняя и без того плотное движение. Анатолий Борисович всегда поражался тому, как одно незначительное природное явление могло устроить в Москве транспортный коллапс. Водители принимали это как должное и покорно плелись в бесконечных пробках, катастрофически опаздывая куда только могли.

- Зря вы поехали со мной, я бы сама на метро добралась, – как-бы извиняясь, заметила Мотя.

- Папа как-то изменился, вы не заметили?, – ответил ей вопросом Анатолий Борисович.

- Все из-за мемуаров, порой, мне кажется зря мы это с ним затеяли. Все начиналось вполне себе невинно, а потом он серьезно втянулся, ну и мне пришлось...

- Нет-нет, мемуары, это вы хорошо придумали, он мне давал почитать немного, мне понравилось. Во всяком случае – отличная идея.

- Да? Ну так мы закончили, он еще не просил вас помочь с издательством?

- Я и не знал, что вы закончили, дадите почитать?

- Рукопись у Станислава Михайловича, бережет ее как зеницу ока.

- И что в этом плохого?

- А то, что он помирать собрался...

- Он хочет видеть эту книгу?

- Разумеется, и потом умереть.

Анатолий Борисович тяжело вздохнул, по привычке покусывая кончики усов:

- Ира мне рассказала про последний приступ... проклятая болезнь прогрессирует не смотря на лечение... Матильда, мы с вами не знаем сколько ему осталось, но ухудшение может наступить со дня на день...

- Мне не хочется думать об этом. – Мотя повернулась к окну, давая понять, что не готова обсуждать это с Анатолием Борисовичем.

******************************

Через неделю, одним декабрьским, снежным утром, Мотя спешила на работу, обходя грязные лужицы с талой водой. Дорожные службы не жалели дешевой химии, щедро посыпая ею пешеходные дорожки. Видимо, ушибы и переломы, полученные на скользком льду сказывались на производстве ВВП более существенно, нежели здоровье нации. Отряхивая налипший снег, она вошла в квартиру в арбатском переулке, да так и замерла, заслышав, нежный, как перезвон серебряных колокольчиков, девичий смех.

На ковре в гостиной, черный, лохматый кот Стасик демонстрировал чудеса ловкости и пластики в попытке схватить ярко-красный, подвязанный на веревочке, шарик. Другой конец веревки удерживала в руке, сидящая на ковре, темноволосая девушка. Она так заигралась с котиком, что не заметила стоящую на пороге Матильду. Аристов сидел рядом, наблюдая за внучкой . Рассеянная полуулыбка застыла в его глазах и уголках рта. В выражении его лица было что-то детское, почти младенческое. Он медленно повернулся к Моте, их взгляды встретились, и она приняла от него какую-то теплую безмятежность. Сейчас, в этот миг, он был счастлив.

Это было тем более приятно, потому, как у старика за последние несколько дней с подвижностью и речью стало совсем плохо. В диалогах с Мотей, он теперь был больше слушателем, нежели собеседником. При необходимости мог либо кивнуть, либо покачать головой. Она с болью наблюдала, как неумолимо, одна за другой, угасали функции его мозга. Словно большой, роскошный дворец, некогда полный света и музыки, однажды погрузился в тишину. А затем в окнах начал меркнуть свет, в комнатах стала осыпаться штукатурка с позолоченными вензелями, картины и книги покрылись вековым слоем пыли, шторы повисли, грязными, рваными лоскутами, фасад поблек и пришел в запустение. Время – неумолимый и безжалостный убийца – в этой битве вышло победителем, впрочем как и всегда. Подобно тому дворцу, личность Аристова, буквально, распадалась на кусочки, все больше погружаясь в небытие...

- Калерия,- девушка повернула голову, заметив Мотю, поздоровалась, коротко кивнув, и назвала свое имя.

- Матильда Яновна – улыбнулась в ответ Мотя.

Стасик наконец схватил шарик и теперь возился с ним, удерживая передними лапами.

- Папа мне рассказывал о вас. Спасибо вам за дедушку.

Мотя хотела возразить, мол не за что ее благодарить, это она должна сказать спасибо судьбе за эту встречу. Но в горле почему-то стоял ком, и поэтому она лишь покачала головой.

- Сегодня будут готовы первые пятьдесят экземпляров вашей книги, - Лека подошла в Аристову и слегка приобняв деда за плечи, благодарно посмотрела на Мотю.

Очевидно, девушка была похожа на мать: большие, серые глаза, обрамленные длинными, темными ресницами, вздернутый носик и ямочки на щеках. Было в ней что-то от Тургеневских барышень : внутреннее благородство, цельность и простота сочетались с умом и любознательностью. А еще Моте понравилось отсутствие высокомерия и спесивости. Современные дети, выросшие в богатых семьях, наследовали эти качества от своих родителей, что в свою очередь говорило о плохом воспитании, передающимся из поколения в поколение, как какая-то генетическая аномалия.

Мотя вновь покачала головой, кивнув в сторону Аристова:

- Нет, что вы, это наше совместное детище. Мы с вашим дедушкой трудились на пару. Я думаю, если бы не его болезнь, он бы и сам прекрасно справился.

Лека улыбнулась, давая понять, что она умнее, чем кажется:

- Не скромничайте, я уже все прочитала, это не его язык, он бы так никогда не написал.

- Да? Ну что ж, спасибо на добром слове. В любом случае, эта книга о вашем дедушке, написанная под его чутким руководством.

Старик закивал, соглашаясь с Мотей.

Вечером, как раз перед Мотиным уходом, Анатолий Борисович приехал с небольшой стопкой первых экземпляров. Надо было видеть с какой радостью и благоговением Аристов прижимал к себе книгу, еще пахнущую типографской краской. Словно сбылись мечты маленького мальчика - родители все-таки подарили ему вожделенную игрушку. И теперь ему оставалось только предвкушать счастливые часы, которые он будет проводить наслаждаясь ею. Но счастливых часов у Станислава Михайловича, в отличие от мальчика, оставалось совсем немного, и он прекрасно понимал это.Возможно поэтому в глазах его светилась смесь удовлетворения и тихой грусти.

- Представляете, не успел получить их в типографии, а уже раздал больше половины, - Анатолий Борисович довольно улыбался, протягивая Моте один из экземпляров.

Она взяла книгу и с удовольствием повертела ее в руках. «Станислав Аристов. Жизнь и Творчество» -гласила лаконичная надпись на фоне черно-белого фото. Вверху, шрифтом поменьше стояла Мотина фамилия. Тогда, по поводу авторства между Мотей и стариком разыгрался нешуточный спор. Она настаивала как минимум на соавторстве Аристова, но он отказался наотрез, просто заметив:

- Голубушка, зачем мне это? Из-за славы? Она у меня уже была. Из-за денег? Они мне больше не нужны. Матильда это подарок, который ты преподносишь мне. Прими как данность.

Фотография Станислава Михайловича на обложке вызвала в памяти подробности того, как долго и придирчиво старик выбирал фотографию. Это были старые фото для газет и журналов, изданных много лет назад, и теперь хранящихся разве что у самых преданных поклонников. Некоторые фото казались Аристову слишком пафосными и вальяжными, другие наоборот – обыденными, простыми. Наконец выбор пал на фотографию из жизни. Это был Московский Международный Кинофестиваль 1993 года. Аристову тут было уже около пятидесяти лет. Знаменитый, востребованный, красивый до неприличия, находящийся на пике славы, он стоял в смокинге у рекламного стенда и благосклонно улыбался под вспышки фотоаппаратов. Художнику-иллюстратору, по требованию старика, пришлось поработать над этой фотографией. Он увеличил масштаб, обрезав фигуру Аристова по пояс, и оставив только крупный план. В итоге, с черно-белого фото в никуда улыбался мужчина. Во взгляде таилась сила, уверенность и царственное спокойствие. Вот этот вариант и пошел на обложку.

Еще несколько фотографий из семейного архива было отобрано для включения их в повествование: одна, где Аристов был еще подростком, вторая-студенческая, на третьей он – счастливый отец и муж отдыхает в Гаграх с Татьяной и двумя маленькими сыновьями, и еще одна из Артищево, где они с Полиной сидят в шезлонгах в тени старой яблони. «Каких-то четыре фото и целая жизнь», - поражалась тогда Матильда.

Надо было отдать должное Анатолию Борисову в том, как оперативно он взялся за издание книги. Работа закипела, как только Мотина рукопись оказалась у него. Достаточно быстро нашлось издательство, готовое в сжатые сроки выполнить все необходимое для выхода книги в свет. Фактически от момента получения рукописи до печати первых экземпляров прошло чуть больше недели. И теперь результат коллективного труда многих людей лежал на столе в гостиной Аристовского дома, готовый обрести своего читателя.