Лекарство от осенней хандры

Горестно и тошно было на душе. Хмурое осеннее небо нависло тяжелыми свинцовыми тучами, желая обрушиться на землю и в мгновение ока накрыть, раздавить многопудовой тяжестью мокрые серые ленты дорог, башни-высотки, торчавшие тут и там, словно иголки ощетинившегося гигантского чудовища, разноцветные машины, бегущие с удивленно-мигающими глазами-фарами, и маленьких человечков, с тревогой поглядывающий вверх и затягивающих поплотнее капюшоны.

Порыв ветра, холодный и пронизывающий, с дикой скоростью пронесся мимо окон и жалостливо заныл в чуть приоткрытой фрамуге. Этот плачь, переходящий в леденящий душу вой, достиг самого высокого звучания и оборвался, чтобы через секунду с новой силой затянуть протяжную песнь осени. Деревья, голые и печальные, уже давно раздетые холодом и ветрами, лишь горестно взмахнули тонкими черными ветвями, вырванные из полусонного состояния. Наконец небо обрушилось, только не свинцовой тяжестью, а мелким ледяным дождем. Капли с мельчайшими кристалликами льда застучали по стеклам, словно с небес сбросили тонны прозрачно-блестящего бисера. Падая под разными углами, они оставляли на окне длинные тонкие полосы, превращая поверхность стекла в ажурную решетку.

Хмурое, печально-угрюмое, мрачнее тучи настроение заволакивало душу, пеленая ее серой туманной завесой, такой густой и непроглядной, что в ней вмиг терялись краски жизни, радость бытия, смысл существования себя, людей, вселенной. За окном мгновенно потемнело, и фонари зажглись гораздо раньше положенного срока, не выдержав сгущавшейся над городом сумрачной мглы.

Зонтики, раскрывшиеся тут и там, старались яркими красками разорвать эту осеннюю серость, но тучи словно в ответ на непозволительное баловство еще больше потемнели, усилив мрак и темноту хмурого дня. И тут же зонтики вместе с несущими их словно факелы людьми, стали постепенно исчезать. Каждый человек старался спрятаться под крышей дома или кафе, раствориться в ярком свете огромных торговых центров, забиться в переполненный автобус или трамвай.

Чай уже не помогал, хотя и разносил по квартире сладковато-пряный травяной аромат уходящего лета. От него делалось тепло и уютно, но ненадолго. Одного взгляда на зарешеченное дождем окно, в темноту и непроглядность улиц, хватало, чтобы всколыхнулись сумрачность и безрадостность в душе. Бросив взгляд на бутылку коньяка, блестевшую этикеткой в свете заглядывающего в квартиру фонаря, я уже было потянулся к ней, но что-то остановило. Какая-то отрывочная мысль, мгновенная и яркая как вспышка, озарила на секунду. Пришло понимание, что не это мне сейчас нужно. Пить в одиночку в такую погоду, означает лишь вгонять себя в еще большую тоску и уныние. Нужно что-то другое, способное раскрасить и разогнать осеннюю хандру.

Быстро скинув со стола тарелки в раковину и смахнув крошки на пол, я включил в кухне свет, притащил из комнаты папку с большими, чуть шероховатыми белыми листами и коробку гуаши. Пришло понимание, что единственный способ освободиться от промозглой серости в душе – рисовать. И не очередной шедевр, нет, он бы сейчас заставил сосредоточиться, размышлять, продумывать планы, а в таком состоянии это принесло бы еще большее раздражение и злость. Нужно было другое, чтобы получить удовольствие от ярких красок, от тягучей текстуры, от простейших линий, как в детстве. Точно! Нужно разбудить дремлющего, но всегда готового прийти на помощь, внутреннего ребенка.

Я вытащил самые яркие краски – красную, желтую, оранжевую, зеленую и вылил их на лист. Теперь на нем переливались забавные кляксы, в каждой из которых хитро поблескивал белой точкой свет от лампочки. Кисточка не годилась, надо именно как в детстве, рисовать душой. Тогда я принялся водить по листу пальцем. Краски легко скользили по поверхности, соединяясь друг с другом, они составляли новые цвета, перетекали из обычных пятен в линии, кривые, спирали. Узоры покрывали лист, расцвечивая его странными сочетаниями цветов, пестрыми зигзагами, плавными волнами, отрывистыми линиями. Бросив взгляд на зеркало, висящее в прихожей, я понял, что кончик языка выглядывает от усердия, зажатый между зубами, ну точно как в детстве.

Через некоторое время пришла усталость. Бросив взгляд за окно, я лишь снова увидел разрешеченное стекло и непроглядную тьму, усиленную опустившимися на город вечерними сумерками. Прислушавшись к себе, понял, что хмурость не ушла полностью, но отступила. Глазами внутреннего ребенка с детским удовольствием рассматривал странную ярко-пеструю мазню. Покрутив головой и так, и сяк, я начал замечать в рисунке причудливые образы. Вот птица, поющая свою переливчатую песнь, а вот девушка, застывшая в замысловатом па, с закинутыми над головой руками, чуть ниже клубок со свисающей до края листа тонкой нитью, с ним может поиграть котенок, который спрятался на поляне с цветами, он хитро прижал уши и прикрыл один глаз. Я рассмеялся, воображение – чудесная вещь, способная в самом странном и непонятном помочь увидеть нечто новое, дорисовать недостающие детали.

Налюбовавшись рисунком, я снова подошел к окну. Дома светились теплыми ласковыми квадратами, зовущими промокших, продрогших и печальных людей согреться и насладиться светом. Машины разбрасывали колесами мириады брызг, блестевших в свете фонарей подобно драгоценным кристаллам. А на окне была не решетка, а полосы развешенных гирлянд, с отраженными в капельках воды отблесками света.