Крестины

своей бабушке в посвящение.

Моя бабушка, она вечно болела. Пила горстями таблетки, или когда ее клали в больницу. Не, не то что я за нее не переживал, но когда она лежала в больницах, контроль надомной ослабевал и я мог тратить время исключительно на себя, а не на домашние обязанности. Как-то, бабку положили в столичную больницу, и ее оперировал сам Вишневский. До самой своей смерти, бабка этим страшно гордилась. Но сегодняшнее мое повествование не о том какой толщены была мед. карта у мамы, моей мамы. После всех злоключений с постоперационными делами, прописали ей каждый год ездить на воды целебные, в славный город Железноводск. Так как она не могла ездить одна, а меня на такой срок, одного оставлять было нельзя. Вот так, каждый год мы все втроем отправлялись в Кавказ. Я помню эти сборы, помню суету вокзалов, вонь туалетов и мамин заморенный взгляд. Поезд всегда был праздник, меня закидывали на верхнюю полку и делали бортик из свернутого в рулон дополнительного одеяла. Запах яиц, жареной курицы и огурцов. Перестук колес, а с утра в окно уже были видны горы. Я лип к окну и зачаровано таращился на проносящиеся за стеклом новые земли. Это было незабываемые приключения в моем, довольно скудном на развлечения детстве. Потом такси и дядьки с большими носами с неправильным выговором, долгая торговля из-за пяти копеек и наконец – бабушкин санаторий. Мы с мамой селились отдельно в частном секторе. Начинались три недели самых лучших прогулок, впечатлений, изумлений и восторгов. С мамой, когда мы были наедине, всегда все ладилось. Она на меня никогда не орала, только глянет грустно, и сразу хотелось провалиться под землю. Мы гуляли по окрестным горам, рвали цветы, я гонялся за жуками и юркими ящерицами. А после обеда мы ходили в галерею с крантиками, из которых текла целебная вода. При в ходе стояла маленькая музыкальная будочка, на крыше которой был прикреплен репродуктор, из которого всегда играла музыка. Иногда это были детские песенки, иногда пел баритон из арий, а иногда просто советская эстрада. Меня очаровывала эта будочка, как лавка волшебника. Вся витрина была завалена маленькими и большими пластинками в разноцветных чехлах. А в окошечко выглядывало приветливое лицо кавказца, готового исполнить любое ваше музыкальное пожелание. Примерно раз в три дня, мама мне покупала там пластинку. Хотя у меня не было проигрователя под рукой, я точно знал, что дома меня ждет неописуемое наслаждение от длительного прослушивания.
Однажды утром, сразу после завтрака, мама меня нарядила во все самое лучшее, а в назначенное время пришла из санатория бабушка. Я честно сказать сильно забеспокоился этому пристальному вниманию к своей персоне. Так обхаживали меня исключительно перед посещением стоматолога или когда надо было сдавать кровь. Я нервно теребил пуговки своей коротковатой рубашки, из которой вырос, а мама, заговорщики, поглядывая на меня, о чем-то шепталась с хозяйкой, у которой мы снимали угловую комнатку, в утопающем в зелени домике под черепичной крышей. Бабушка сидела на табуретке посреди комнаты качала головой и горестно вздыхала. Посовещавшись, мы вышли на пыльную улицу и дойдя до остановки, сели в рейсовый автобус до Кисловодска. Город нас встретил обилием витрин, мороженщиками на улицах и шашлычными с зазывными плакатами. Долго торгуясь и переходя от одной машины к другой мы сели в такси. Под сетования бабушки, что все бесконечно дорого, выехали за город. Ехали мы не долго. Когда развеялись клубы пыли, я увидел белоснежный храм на холме, с маленькими, зелеными куполами. От шоссе к храму вела тропинка. Мы вышли, и бабушка, что-то бормоча себе под нос, расплатилась с очень колоритным водителем. Мы взобрались по узкой тропинке к храму. Он был маленький, скорее даже очень маленький. Дверь была обшита жестью, а над входом красовалась иконка в деревянной рамке, рассмотреть, что за святой был за стеклом, не представлялось возможным из-за выцветости самой иконы. Мы вошли внутрь. После палящего и яркого солнца, мне стало холодно и темно. Глаза долго привыкали к темноте. Таким же, как и с наружи храм был белым, внутри он был черным. Все было закопченным и с золотым налетом. По стенам висели иконы, а так как я был мал, то подумал, что мы приехали с мамой в очередной музей. Пахло странно, я уловил что-то общее с запахом смолы на разогретых солнцем соснах, при входе в бабушкин санаторий. Мы топтались при входе, мама держала меня за руку, а бабушка свершала непонятные пасы руками и кланялась. Я робел, в вверх уходил высоченный потолок, и по чести сказать, меня на много больше привлекали солнечные склоны в окрестностях Железноводска, чем стоять в сумрачном, закопченном, как после пожара, непонятном помещении. Вдруг, как из под земли перед нами появилась женщина. Она была в черном, под цвет окружения, платке. Ее лицо ничего не выражало, даже когда она говорила, черты ее лица не двигались. Мама кашлянула и сиплым голосом, сказала: «Нам бы, мальчика покрестить»
Тут послышался голос бабки: «Окрестить, Оля»
Они там, о чем-то разговаривали, мама иногда поглядывала на меня и вымученно улыбалась, бабушка выступала больше всего. Через пару минут все формальности были решены и меня стали готовить к таинству. Меня раздели и одели в большую, белую хламиду размером, наверное на взрослого. Бабушка на все мои протесты цыкала, а мама смотрела извиняющимися глазами. К нам подошел священник. Это был огромного роста мужчина, с огромной бородой, в золотом шитой рясе. На голове у него была смешная, похожая на кастрюлю шляпа или шапка, я никак не мог это для себя определить. Он очень строго оглядел наше собрание, цыкнул зубом, приподнял бровь и прогрохотал, что-то про отца. Я то знал, что папы у меня отродясь не было, а на все вопросы в школе, я заученно отвечал, что мой папа в экспедиции. Бабка всплеснула руками, тетя безучастно глянула на нас рыбьими глазами, а мама вылетела из дверей на улицу. Начали тянуться минуты ожидания. У меня в голове роились мысли, что я, наконец, обрету отца, и я уже нарисовал, как мы с ним будем и на рыбалку ходить и в походы и уроки делать и пускать воздушного змея. Тетя в платке исчезла, батюшка, по военному, строевым шагом скрылся за ширмой, перегораживающую половину помещения. Бабушка к моему большому удивлению и восторгу, стала валиться на колени и громко с причмокиванием, целовать картинки по стенам. Через полчаса, появилась мама. Вся взъерошенная, вспотевшая, со сбившейся прической она была похожа на человека, который однозначно победил в неравной схватке с хулиганом, пытающийся отнять у нее кошелек. За руку она ввела мужичка средних лет, с пролысиной, в безразмерном пиджаке, пыльной обувью и штанах мешком. Я подумал, что мама могла и получше найти мне папу, но при отсутствии вообще никого, я был согласен. Опять появилась восковая маска в черном платке, а через пару минут к нам вышел отче. Началось действо. Я и не думал, что все будет так интересно и весело. Маня носили на руках, окунали в бассейн, водили за ширму, мазали маслом… Бабушка в течении всего происходящего, пела. Чего греха таить, а петь она умела, и хотя это были не те песни которыми она развлекала гостей на семейных вечерах, но пела она красиво. Дядя иногда тоже подпевал, но слабенько и тускло, я даже в какой-то момент засомневался в его дееспособности как папы. Мамы я вообще не видел, она только в конце, приняла меня на руки - мокрого и счастливого. Самое важное во всем этом спектакле было то, что я однозначно играл самую главную роль, а это было главным!
А еще, мне подарили подарок, в виде маленького, алюминиевого крестика на красненькой тесемке, с узелком, запаянным на свечке. Лежа перед сном, и перебирая в голове события прошедшего дня и как это было здорово, я подумал, что было бы не плохо, попросить маму, как-нибудь, еще раз такое затеять, ну конечно если это не очень дорого.
Аминь