01. Когда я был романтиком. Тропа на перевал

Этот рассказ – мир глазами молодого человека, коими все мы были когда-то, написан шариковой ручкой на бумаге. Тогда ещё мир не знал слово компьютер. Со времени написания прошло много лет, но автор не изменил в нём ничего, только исправил, по возможности, ошибки.

Тридцать лет - это время свершений.
Тридцать лет - это возраст вершины.
Тридцать лет - это время свержений,
Тех, что раньше умами вершили.

А потом начинаешь спускаться,
каждый шаг осторожненько взвесив.
Пятьдесят - это также как двадцать,
Ну а семьдесят - также как десять.

Юрий Кукин.

I

Жизнь человека похожа на водный поток, плавный или бурный в зависимости от того, сколько в этом человеке внутренней энергии. В зависимости от его притязаний на жизнь и взаимоотношений с внешним миром. Но одна особенность неизбежна, как в течении рек, так и в течении жизней. Это полная неизвестность того, что откроется впереди: порог ли, водопад, мель или крутой поворот русла. Сливаются притоки, переплетаются жизни людей. И часто бывает так, что за очередным крутым поворотом вдруг до боли отчетливо видишь совсем не то, что хотелось бы увидеть. И приходит момент переоценивать ценности.

И ты вдруг ясно понимаешь, что весь твой предыдущий путь был не верным, что он завел в тупик, и ты уперся в скалу.

Надо поворачивать назад.

Дорога упиралась в скалу, под отвесными стенами которой вскипала яростная вода горной реки. Остатки бревенчатого мостика жалко лепились к правому берегу.

Неделю шли дожди, река вздулась, почернела, и встретив на своем пути мост, расправилась с этим препятствием как с детской игрушкой.

Дорога упиралась в скалу, в разрушенный мост, а продолжалась с противоположного берега.

У нас было два пути: повернуть назад к предыдущему мосту или же перебраться на левый берег вброд, через бурлящую воду.

По дороге из Майдана к нам прибились туристы. «Дикая» группа в пять человек, с гитарой, польской палаткой и водкой.

Балай был доволен.

Балай – ¬ тридцатипятилетний аспирант и старый пьянчуга.

Не так давно Балай допился до зеленых чертиков, с которыми даже вступал в философские беседы, а также до дискуссий с пустым креслом в своей лаборатории.

И неизвестно до чего бы он еще допился, если бы не стоматит. Стоматит навалился на него неожиданно, полыхнул пожаром в глотке, и заставил отречься от игры в «литробол» на долгих, мучительных полтора месяца.

В походе Балай начал приходить в прежнюю спортивную форму и черты его лица стали принимать прежний облик ¬– облик Стивенсенского Билли Бонса.

Балай был доволен. Его чуткий к запаху спиртного нос уловил что-то подозрительное в туристских рюкзаках.

Светка тоже была довольна.

Светка – молодая и глупенькая кокетка. Иногда я сожалел о том, что взял ее с нами. Получилось это так неожиданно, что я просто растерялся и не сумел представить, что все это может привести к неожиданным последствиям. К тому же мне сразу понравились ее огромные, золотистые и задумчивые глаза, и поразительно аппетитные, под короткой юбчонкой ножки. Ну и кожа – плотная, смуглая, эластичная, такая, как у индуски или же метиски – прохладная даже в самый жаркий день. Но больше всего импонировала мне ее решимость. Беглое знакомство, короткие сборы, последний обед со старкой, напутствие родителей, и вот ташкентский поезд стучит на перегонах колесами.

Светка была довольна. В туристской группе она присмотрела парочку смазливых молодых людей, и даю правую руку на отсечение, намеревалась закрутить с ними флирт.

Недовольным оставался только я. Жаль было упускать такие симпатичные ножки.

Светка искала развлечений. Любых, даже самых низкопробных. Интеллект и духовные качества ее не интересовали. Ей было абсолютно безразлично, кто ее поклонники: пролетарские ли парни с грубыми руками и примитивной мозолистой душой, или же местные колхозники. Кто угодно, была бы хорошая вывеска.

Говоря откровенно, меня коробила такая невзыскательность и я, привыкший относится презрительно к примитивным системам, воспринимал это как пощечину. Я всегда не любил в женщинах эту тягу к хамам. Я никак не могу примириться с тем, что женское сердце покоряется пустым веселым дуракам. Только изливай из своей гортани непрерывные потоки самых бессмысленных звуков, кои разве что при грубом приближении можно назвать речью, да хохочи к месту и не к месту – и женское сердце ваше. Будьте веселы и вы будите любимы. Побольше оптимизма! И не задумывайтесь над тем, что оптимизм ¬– первый признак глупости.

Туристы, слегка прибитые дорогой, предложили повернуть назад и выйти к пройденному нами мосту, что остался километрах в трех вниз по течению.

Светка также напирала на меня. Она опасалась потерять веселую компанию поклонников.

Я отказался наотрез. Солнце уже закатилось. На горы пролилась ночь, а мы устали и промокли.

Я предложил разбить лагерь.

Туристы артачились не долго, только для видимости.

Поставили палатку. Развели костер. Приготовили ужин. Открыли первую бутылку водки.

Вскоре Светка исчезла и увлекла за собой одного из парней по имени Лёва.
Балай горланил песни, а из палатки слышалась возня и нервный смешок.
Я же, растянувшись у костра, продолжил дневник, царапая слова под призрачную пляску его багровых бликов:

«7.08.1974.Утром выехали из Майдана. Остановив попутный грузовик, погрузились на мешки со взрывчаткой, детонаторами и бикфордовым шнуром. Груз для взрывных и дорожных работ. Снова идет дождь. Едем молча. Укрываюсь брезентовой курткой и укрываю Светку. Штормовочка на ней легкая, из тех, которые не для дела, а для вида. Которая так и кричит: «Расступись мещане, я из дальних странствий», а в странствиях спасает разве что от солнечных ожогов.
Сразу же за первым поворотом машина останавливается. Дорога засыпана камнями. Горный склон, подточенный дождями, оплыл, обвалился и перекрыл узкую дорогу. Работаем все: водитель, дорожники и пассажиры. Ворочаем тяжелые камни, сбрасывая их в реку с пятидесятиметрового обрыва. Пудовые камни с тяжелым всплеском уходят под воду.
Укрепив дорогу, мы отправляемся дальше. Снова завал. Снова разбираем оползень. Машину заносит, бросает по камням. Шофер, приоткрыв дверцу – наготове. Если грузовик полетит в пропасть, надо успеть выпрыгнуть из кабины. Ещё пятьсот метров дороги, и снова завал. Дорожный мастер озадачен, это самый узкий участок дороги, к тому же левый поворот.
Снова двадцать минут изнурительной работы. Осыпь разобрана. Машина дает газ.
В кузове Светка и две старые киргизки. Машина трогает с места, а я ору Светке, чтобы та спрыгнула с кузова машины. Светка не слышит, или не слушает. Догоняю грузовик, прыгаю в кузов и ору, схватив Светку за руку: «Какого черта! В пропасть захотела? Полетать в невесомости?».
Рывком поднимаю ее с мешка взрывчатки, прижимаю к левому борту и говорю скороговоркой:
– Как только почувствуешь, что машина переворачивается – прыгай за борт!»
– А если не прыгну?
– Выброшу к чертям собачьим.
Светка хохочет. Мой встревоженный вид ее здорово позабавил.
Машина чиркает передними колесами по кромке дороги, заднее чертит над обрывом пустоту, но сила инерции прижимает грузовик к скалами, подпрыгнув на последнем валуне, он снова обретает надежную опору дорожной колеи.
В дальнейшем я настоял на том, чтобы Светка снимала подобные «вестерновские» трюки кинокамерой с дороги, спрятавшись при этом за уступ скалы…
Благодаря завалам мы одолеваем этот пятидесятикилометровый путь за четыре часа.
Наконец грузовик выбрался к массивно-кристаллическим скалам и прибавил газу.
Дождь окончился, ветерок теребил волосы и свистел в ушах. Мастер закурил, я тоже вытащил пачку «Памира» и спички. Заметив мои манипуляции, мастер нахмурился:
– Эй, ты, что забыл, на чем сидишь?!
–Да, но вы - то ведь курите?
–Э друг, мне можно, я с этим тридцать лет работаю.– И он блаженно затянулся и сплюнул за борт.
Под нами в бумажных мешках с красной, косой полосой, тряслось полторы тонны аммонитовых шашек…
Пассажиры понемногу рассосались. «Рассосался» и дорожный мастер.
В кузове, кроме нас, остались пять подобранных на дороге туристов, и один из них время от времени начинал ныть: «И зачем мы сюда забрались? Говорил я вам, отдохнем за городом. Холодно, мокро здесь и дорога дурацкая. Тоже мне «искатели приключений» выискались».
В конце пути мы совершили легкую кражу – увели несколько аммонитовых шашек и метра полтора бикфордова шнура».

Балай пел, рассказывал анекдоты и байки. Читал стихи:

«Я устал от житейской качки,
Пропил всё, хоть кати шаром.
Эх, напиться б до белой горячки
И попасть в сумасшедший дом...".

Явно туристы пришлись ему по душе.
Между тем снова пошел дождь и, вытеснив Светкиного кавалера, я завалился в палатку спать.
Утром, после тщетной попытки перейти реку, туристы отправились обратно к мосту. Я же настоял на том, чтобы остаться. На завтрак, по-быстрому сварили суп из концентратов, после чего я отчалил на целый день с целью обследовать ближайшие отроги Алая. Я искал живность: змей, ящериц, бабочек и минералы.
День выдался солнечным и теплым, туристы убрались с дороги, а мне посчастливилось найти интересных сатиров и желтушку Вискотти.
День был удачным. Я возвращался, загребая щебень разваливающимися башмаками.
В колючих зарослях облепихи спокойно пасся Балай.
– Привет, коряга, жрать хочу, нет сил. Что сегодня в меню? Наверное, гороховый суп? Что угадал, а?
– Ну, на это особого ума не надо, – осадил меня Балай и добавил, – А принцесса речку перешла.
– Как, то есть перешла?
– Натурально, вброд, с двумя длинными палками.
– Черт возьми! И ты ей позволил такое циркачество!
– Да иди ты к черту, Ребенок, ничего я ей не позволял. Она это тайком провернула. Я ее только на другом берегу увидел.

Продолжение следует.