История подобранного котенка

Меня зовут Фрейя. Раньше звали Лаки, а еще раньше никак не звали. Свою котомаму, ту, что произвела меня на свет, я ни разу в жизни не видела, только смутно помню ее запах. Нет, конечно, теперь у меня есть и Мама, и Папа, но они — человеки. А еще у меня есть сводный брат — большой, важный и страшно пушистый кот Зигфрид.

Я думаю, что человеки — странные существа. Нет, чтобы звать нас Мряу или Мяв-Мяв, и всё всем было бы понятно, но они, по странной своей человечьей природе, выдумывают нам непонятные имена, которые мы, кошки, и произнести-то толком не можем.

Нашли меня на дороге. Вернее, это мой будущий человекопапа подобрал меня грязную, голодную, еще слепую и совсем несчастную. Я, маленькая и беспомощная, распластавшись на холодном асфальте, изо всех своих сил звала незнамо куда запропастившуюся кошкомаму. Смутно помню это время, но, кажется, я уже была готова распрощаться со своей только начавшейся жизнью, как вдруг почувствовала, что какая-то неведомая сила оторвала меня от холодного асфальта и понесла куда-то наверх.

Это был мой будущий человекопапа.Я сразу уткнулась носом в его ладони (так человеки называют лапы. Почему? Кто их знает!) и вдруг поняла, что вытащила свой счастливый кошачий билетик. От радости я огласила округу слабым, но радостным, кличем: «Мряу-у!»

Подобравший меня человек что-то долго, как мне тогда показалось, обсуждал с другими человеками. Все это время я старательно тыкалась носом в его сделавшиеся вдруг такими родными руки, пытаясь нащупать место, откуда пойдет молоко. Вот я глупая была! Теперь-то я знаю, что еда появляется по воле человеков сразу в блюдце. А потом будущий человекопапа положил меня на мягкую поверхность, заботливо укутав во что-то теплое и ворсистое. Я услышала какое-то странное басовитое рычание, и все подо мной, легонько дернувшись, плавно закачалось. Сначала я очень сильно испугалась, но ничего не происходило, поэтому я поглубже укуталась в теплое и ворсистое и… Кажется, заснула.

Так началась моя история.

Проснулась я от того, что убаюкивающее раскачивание неожиданно прекратилось. Рядом что-то громко хлопнуло. От этого неожиданного звука я вздрогнула и постаралась как можно глубже зарыться в свое мягкое убежище.

— И что это у нас тут такое страшненькое? — услышала я.

Это была моя будущая человекомама. Вернее, ее голос. Тогда я еще не могла видеть.

Сначала мне захотелось обидеться, но, услышав в голосе ласку и сочувствие, я все-таки передумала, лишь мяукнув в ответ, пытаясь объяснить то, что я вовсе и не страшненькая, а всего лишь грязная и очень голодная. Вышло не очень. Как-то жалобно и не серьезно.

Меня аккуратно взяли на руки, крепко прижав к груди, и куда-то понесли. Под мерные шаги я снова задремала, услышав, перед тем как провалиться в забытье, странное слово «вертирнирар». Помню, еще подумала: «Кто такой «рнирар» и почему его нужно вертеть?»

Вскоре меня вырвали из сладких объятий сна, абсолютно бесцеремонным образом схватив за загривок чем-то до омерзения холодным и неприятным. Тогда я решила выразить свой протест подобному обращению и со всей дури мяукнула, нет, даже рыкнула. Но так как, «рык» выдался то ли чересчур жалким, то ли недостаточно протестующим, на мое возмущение никто не обратил внимание. Хотя я и старалась отбиться, как только могла, пуская в ход маленькие, но уже острые коготки, и совсем крохотные зубки, против воли тельце мое растянули на холодной поверхности, принявшись ощупывать со всех сторон. Потом, самым наглым образом, открыли мне пасть и, проведя чем-то неприятным по щекам и языку, наконец-то оставили в покое. Но счастье мое было недолгим. Тогда-то я и узнала, что такое «вертирнирар». Пренеприятная это вещь, должна вам сказать.

Сначала меня повертели во все стороны, а затем открыли глаза. Было очень больно. До этого я никогда ничего не видела. Оказалось, что мир состоит не только из запахов и ощущений, но и света… Света и боли. В довершение всех неприятностей мои впервые открывшиеся глаза залили противным кусающимся и щиплющим лекарством. Сказать, что я была возмущена, значит не сказать ничего!

А потом… Потом я впервые смогла увидеть своих человекородителей и странное существо, очень похожее на человека, но почему-то вместо рук у него были синие резиновые перчатки. Это сейчас я знаю, как они называются, а тогда, конечно, и представить себе не могла, что это за странные холодные штуковины. Вот это и был тот самый «вертирнирар», который напоследок заставил меня съесть жутко противную таблетку.

А еще он спросил, как зовут котенка, то есть меня. Мама с Папой переглянулись и почти в один голос заявили:

— Лаки. Потому что счастливица.

Имя мне не понравилось, и я изо всех сил запищала. Но на мое возмущение опять не обратили никакого внимания, лишь Папа осторожно и ласково почесал мне пальцем за ухом. Это было приятно, поэтому я благодарно замурчала.

Меня снова заботливо укутали и куда-то понесли. Всю дорогу я вопила на чем свет стоит, боясь, что меня отнесут в еще более страшное место, где будет кто-нибудь гораздо ужаснее существа в синих перчатках.

Но несли меня в новый дом, которым оказалась простая картонная коробка. Тогда мне казалось, что она просто огромная и кроме меня вмещает в себя целый неисследованный мир. Едва меня отпустили, я сразу же принялась исследовать свое жилище. Оказалось, что оно не такое уж и большое, а за его пределами лежит куда больший мир. Видя мои неловкие попытки выбраться, Папа и Мама добродушно засмеялись.

А потом меня покормили, сначала с пальца, а потом с ложечки. Папа объяснил Маме, что в моей еде содержится молоко кошки. Не знаю, было ли там молоко, но мне понравилось, поэтому я тут же попросила добавки.

Когда я, наконец, наелась, мне сильно захотелось спать. Но человеки сказали, что на мне очень много блох и от них нужно избавиться. Не знаю, кто такие блохи, но, наверное, они говорили о тех существах, что ползали по мне и время от времени больно кусались.

Поэтому меня понесли купаться.

Сначала мне это очень не понравилось, но потом, когда я привыкла, то даже немного поиграла со струйкой воды, попытавшись поймать ее лапкой. Но она все время убегала, и мне никак не удавалось ее схватить.

Когда купание закончилось, меня отнесли обратно в коробку. И стало темно.

С головой зарывшись в оставленное родителями полотенце, я быстро уснула, убаюканная теплом и тем, что впервые за долгое время, не чувствовала голода.

Было еще темно, когда я проснулась от того, что у меня заболел животик. На мое жалобное мяуканье пришел Папа и снова покормил меня. А потом долго гладил пальцем по животу до тех пор, пока я снова не уснула.

Утром мне было плохо. Я снова не смогла открыть глаза и очень испугалась. Папа, услышав мой жалобный писк, чем-то протер мои глаза и закапал, как он говорил, лекарство. Оно очень походило на то, которым мне промывал глаза страшный вертирнирар. Но зато, я снова смогла видеть. Видеть мне нравится.

Покормив меня, Папа ушел на работу. Что такое работа и зачем на нее ходят человеки, я не знаю, но представляла себе этакое распрекрасное место, где много еды и можно целый день играть и веселиться. А иначе зачем добровольно ходить на эту работу?

А чуть погодя, ушла и Мама. Сначала мне было немного страшно и грустно. Я почему-то думала, что меня снова бросили, а потому громко мяукала, но никто не приходил. Лишь иногда через прикрытую Мамой дверь, которую я могла видеть поверх высоких стен коробки, доносился какой-то неясный шум, мягкие настороженные шаги и возмущенное фырканье.

Не знаю, сколько прошло времени, ведь я снова уснула, и сладко спала когда пришла Мама. Покормив меня, она снова закапала мне лекарство и ушла на работу. Что же это за прекрасное место?

Когда стало темнеть, и я опять проснулась от голода, ко мне сначала пришла Мама, а потом и Папа. Папа разговаривал со мной. Мне очень нравилось его слушать. Я часто садилась, высоко задрав голову, и внимательно за ним наблюдала. Папа всегда улыбался и звал Маму, чтобы она тоже посмотрела. Наверное, ему это нравилось.

Так прошло много-много дней, прежде чем человеки сказали, что я уже совсем здорова и меня можно выпускать. И вправду, глазки я уже открывала абсолютно без посторонней помощи, и они совсем-совсем не болели после сна.

Мой дом расширился до невообразимых размеров. В моем распоряжении теперь была куда большая коробка, человеки называли ее прачечная. Здесь было много интересных вещей и неисследованных уголков, в которых можно было так интересно прятаться.

Чуть не забыла. К этому времени я уже ела совсем самостоятельно, чем очень гордился Папа, говоря, что я у него очень сообразительная. Чтобы его не расстраивать, я даже сама освоилась с таким чудом, как лоток. Это такая волшебная штука, куда по своим делам ходят все приличные кошки, и который всегда-всегда чистый. Куда что девается, ума не приложу. Освоила я его, конечно, не без помощи Мамы, но и Мама, и Папа были очень довольны.

Примерно тогда же, Папа с Мамой решили, что имя Лаки мне не очень подходит. Я с ними, конечно же, сразу согласилась. Так я стала Фрейей. Это имя мне очень нравится. Особенной когда кто-то из родителей подзывает меня, чтобы дать что-нибудь вкусное или просто взять на руки.

— Фрей-Фрей, — зовут они, и я со всех четырёх лап спешу к ним.

А потом я увидела своего брата. Да-да, того самого важного кота Зигфрида. Он на самом деле боялся заходить ко мне, потому что считал, что в прачечной вместе со мной живут «ктулхи». Но я то знала, что кроме меня там никто не живет. Была, правда, швабра и пылесос, так их называют человеки. Но они тогда казались мне совсем-совсем не страшными.

Почему Зигфрид боится этих «ктулхов», я узнала немного попозже, когда меня наконец-то выпустили из прачечной.

Кажется, это был один из дней, когда Папа с Мамой не пошли на работу. Они очень шумели, зачем-то переставляли все предметы с места на место, и очень суетились.

Я как раз очень удачно поймала пушистый хвост Зигфрида и раздумывала над тем, каков он на вкус. Как тут, из прачечной вышел Папа. Вернее, его вывел один из ктулхов. Это был пылесос. Он цепко схватил Папу за руку своим хоботом и стал страшно гудеть. Мы с Зигфридом от страха забились под кровать и уже оттуда наблюдали за тем, как гудящее чудовище таскает Папу по всей комнате.

Я хотела было кинуться на помощь, но Зигфрид сказал, что скоро это прекратится, ведь ктулху хотя сильный и страшный, но человеки его всегда усмиряют. И действительно, Папа быстро расправился с чудовищем и отправил его обратно в прачечную, где оно безмолвное и безобидное будет спать до следующего дня, когда родители не пойдут на работу.

А вот ктулху-швабра оказалась очень даже не страшной. Она не гудит, а просто водит за собой человеков. С ней можно немного поиграть, а если вцепиться в нее когтями то можно даже покататься.

Зигфрид говорит, что я просто маленькая, глупенькая и ничего в этой жизни не понимаю, а швабра ничуть не лучше пылесоса. Но его взгляд на мир вообще очень странный. Он даже считает, что моя еда, гораздо вкуснее его. Но, мне кажется, что это не так. У него вкуснее. Как бы это объяснить Маме и Папе, чтобы и у меня в миске была такая же?

Мне очень нравится мой дом. Особенно, подоконник, на котором растут вкусные и не очень цветы, а в самой большой кадке лежит много земли, которую очень весело раскидывать вокруг. Но потом очень ругается Мама. Как-то раз она даже воткнула в землю множество маленьких палочек. Я сначала думала, что это какие-то особенные цветы и даже попробовала их на вкус. Мне они не понравились, поэтому я просто вырыла их и снова смогла разбрасывать землю.

А больше мне пока и рассказать-то нечего. Правда, Папа говорит, что мне нужна операция, потому что у меня какой-то неправильный пупок. Но это будет потом. А сейчас, я очень счастлива, ведь у меня есть прекрасный дом, вкусная еда и любящие меня Мама, Папа и Брат. А что еще нужно для счастья простой кошке, которую подобрали на улице?

И да, если Вы думаете, что эту историю придумал мой Папа, то вы ошибаетесь. Все, что вы только что прочитали, я намурлыкивала ему темными ночами, лежа у него на груди и уткнувшись своим носом ему в ухо.

Впрочем, он думает по-другому. Но это не так уж и важно.