А есть ли Он?

С холма, на котором располагалась деревня, направо открывался вид на соседнее село, Агарково, налево на холме видна была Алтуховка. Хоть оно и не очень далеко кажется, но пока дойдёшь и устанешь, особенно в непогоду. Старшие дети ходили по этой дороге в школу, Марфа тоже ходила с ними, когда попутно, по делам, а иногда шла дальше, в Копыстичи, в церкву (так говорила), но это она одна ходила, и то по-тихому, не очень афишируя.

Отношение к Богу у Марфы было особенное. Не сказать, что беззаветно верила, но разговаривала с Ним постоянно, наболевшее высказывала, но совета никогда не спрашивала, а иногда даже попрекала. Давно, ещё когда только поженились с Иваном, забеременела она. И всё бы ничего, родила, как положено. Девочку. Дашей назвали. Иван с Марфой были крещённые в православной вере, по обычаю, с малолетства. И дочку к купели поднесли окунуть, да крестик надели, но не спасла ни вера, ни забота, ни любовь родительская - заболела дочка, начала чахнуть. Года не прожила. И что только не делали: и к фельдшеру в Клённую возили, и по бабкам заговаривали, и отварами лечили, да только девочка всё слабела и слабела. Уж как мать над ней не хлопотала, и отец… то по головке погладит, то своей заскорузлой от крестьянского труда рукой потормошит маленькое тельце – всё думал засмеётся, но нет. Угасла лапушка - отрада души, истлела как свечной огарочек, совсем незаметно, без криков: просто однажды перестала дышать. Подошла Марфа с утра её покормить, а доченька, замерла в одеяльце, сквозь веки закрытые голубая сеточка, и носик белеет горошинкой. Личико бледное с зеленоватым оттенком, малёхонькое, с кулачок, и очень грустное, словно спрашивала девочка: «Почему так всё недолго? За что такое? Почему именно я?».

Целый день Марфа сидела у кроватки, не отходила. Ничего не слышала, молчала. И ночью от дочки не отошла. Тихо сидела, без слёз, без хлипов. На следующий день молча встала, нагрела воды, омыла маленькое тельце и, завернув в чистое, своими руками в гробик уложила, который Иван во дворе собрал. После того, как уже холмик насыпали — здесь же похоронили, недалеко от дома, почти под самыми окнами — опустилась женщина на колени, руки на комья положила, и потекли слёзы. Иван стоял рядом и не знал, как жену успокоить, у самого кошки по душе скребли – что тут говорить?

- Будя, будя, - бормотал он, то ли её успокаивая, то ли себя.

Отревевшись, Марфа направилась в церковь. Зашла и начала шарить глазами, выискивая, где он Бог, которого можно спросить, почему её дочку забрал, за что так — через болезнь. Или это Он её наказал? А если её, то тогда почему маленькая должна была мучиться? Почему её, взрослую бабу не ударил карой своей? Что это за уроки такие, которые в могилу ангелочка свели? Безгрешную душу, которая ничего же плохого не успела в своей короткой жизни сотворить. А со стен молчаливо взирали старцы с неестественно очерченными нимбами, кто персты воздымал, кто посох держал, но все смотрели строго, даже сурово, в упор, словно знали что-то тайное, неземное. И все как один с бородами и в римских (или греческих?) одеждах, не русских. И ни у одного она не увидела участия, ни от одного не шла доброта. Даже младенец Христос на руках у матери и тот выглядел старичком. Неестественно всё. Где Он?

- За что? За что? - шептала женщина. - Если ты мог, то почему не помог? Где ты? Есть ли ты?

И такая на неё накатила злость от множества нарисованных взглядов, от молчания, от золочёного благолепия, что Марфа поймала себя на мысли, что хочет опрокинуть горящие свечи, которые напоминали об угасшей Дашеньке, чтобы огонь полыхнул — может тогда проявится Он.

- Но ведь из пламени адова должен бес возникнуть, - поймала себя на мысли женщина, и, убоявшись своего же заключения, выскочила из церкви.

Надолго она забыла к ней дорогу. А как-то подошла и…:

- Эх, ты, - сказала, - помощи от тебя…

И ни молния не ударила, ни гром не грянул. И снова долго не подходила. Другие бабы соберутся идти, чаще к праздникам, а она нет:

- Я дома, - говорила.

Иван никак не вмешивался, он сам в церковь не ходил, не крестился, но икону в дом однажды купил. Когда шёл на фронт зарёкся:

- Вернусь домой, повешу икону.

И купил, сразу же, как до дома немного оставалось, в Рыльске уже. В прорезях оклада темнело лицо старца, Николая угодника, как сказала женщина, которая возле храма икону продала. Домой принёс, сделал красный угол, установил, как положено и всё. Иногда подходил, смотрел молча, мог лампаду затеплить и отходил… без вопроса и без ответа. Наверное, и не нужен ему был ответ.

А Марфа всегда одинаково делала. Свечку ставила за Дашеньку, в память, но без молитвы, просто… Крестилась мелко и быстро - все вокруг крестились, так положено - но никогда не кланялась… И не потому, что гордая была, а потому, что в душе ничего не дрогнуло ни разу, никакого никто знака не подал. Так кому же кланяться? А если Он был, то за что благодарить? За боль? Однако после того, как свечу поставит, вспомнит, легче становилось почему-то, вроде как из тяжёлого груза сняли часть, уже не так давил. А через некоторое время опять накапливалось, и снова… свеча, молчание, мелкий крест.

А через некоторое время, когда уже Павлушей забеременела, опять пошла в храм:

- Теперя тоже накажешь? - спросила глядя в поднятые к небу глаза Иисуса.

Или это кто другой был? И не распятый…