12. Когда я был романтиком. Тропа на перевал

XY

В Аральске нас ждал сюрприз – мы получили денежный перевод.
– Ура! Светка, теперь мы богатые. Первым делом отправимся жрать. Где здесь харчевня? – Я просто раздувался от радости, и Светка заметила, что деньги меня испортили.
Но это не так. Я просто радовался возможности урвать у жизни недельку, чтобы пожить у самого синего моря. И еще больше – побыть у этого самого моря втроем: я, Светка, наша палатка. И никаких тебе туристов, киргизов и прочее.
Я улыбался. Все было прекрасно, Фортуна подыгрывала нам.
– Ты думаешь, я буду тебя любить? – съехидничала Светка.
– Нет, я ни о чем не думаю, разве что о том, как добыть номинальный подвид щитомордников, и еще немного о том, где здесь таверна и чем там кормят.
– Вот идет девочка, давай-ка спросим у нее.
Девочка лет двенадцати, бойкая и длинноногая как жеребенок сразу приняла в нас участие. Мы разговорились. То есть говорила Светка:
– Ты давно здесь живешь?
– Давно, всю жизнь.
– И тебе здесь нравится? А ты знаешь, что есть другие города и страны, много интересных людей? Ты бы хотела уехать, чтобы увидеть другие города?
– Нет, мне здесь хорошо. Я привыкла, и я люблю море. А вы кто?
– Мы биологи с острова Барса-Кельмес. – Так мы решили представляться в этом городе, чтобы избавить себя от лишних вопросов и излишних подозрений. – Мы изучаем разных животных.
– А хотите, я познакомлю вас с моей мамой?

Мы переглянулись. Явиться в чужой дом двумя бродягами? Но соблазн был велик. За месяц мы так отвыкли от дома…

Мы пришли к двухэтажному дому с деревянной лестницей. Девочка исчезла, а через пять минут выпорхнула из сумерек подъезда.
– Ее нет дома, – и при этом чуть было не заревела.
Мы распрощались и пошли к столовой.
– Ты думаешь, её действительно не было дома? – Спросила Светка. – Однажды я вот так же привела старика-бродяжку и моя мама сказала, что она больна.
Солнце еще светило, когда хлынул дождь. Слепой дождь. Почему он называется слепым, когда так ярко светит солнце? Может быть потому, что он похож на молодую девушку, которая купается под душем? Стекают по гладкой коже струйки, шумит вода, и девушка улыбается ослепительной улыбкой, зажмурив глаза.

Дождь, солнце, шум воды. Мы промокли. Светкина юбчонка облепила ее стройные ноги. Мы хохочем, и Светка ловит капли воды губами. Но вскоре дождь перешел в град, ветер стал пронзительно-холодным. Мы побежали по лужам в поисках убежища.

Подле столовой стоял грузовик с ташкентским номером.
– Эй, давайте сюда, в кабину! – орал водитель.
Мы втиснулись в кабину. Очень быстро грузовик превратился в остров. Вода поднялась до половины колес. По улице мчались мутные потоки, кружась в водоворотах.

Кое-как мы высадились у порога столовой.
Меню оказалось скудным, но мы соблазнились «мясом по-казахски». Мне представлялось, что это нечто острое, с румяной корочкой и приправами. Но мясо по-казахски оказалось не чем иным, как вареным куском сухожилий. Общепит есть общепит.

После столь «роскошной» трапезы мы выступили к Аралу. В правой руке я нес авоську. В авоське лежал полосатый арбуз – трофей ташкентского разбоя. А так как арбуз был тяжелым, а дорога длинной, меня так и подмывало его немедленно взрезать. Уж который раз обращался я с этой идеей к Светке. Но Светка, всегда утверждавшая, что жить следует только данной минутой, на этот раз опровергала себя. Казалось, ее забавлял мой мученический вид.
– Светка, ну сжалься надо мной. Я ж не вьючный муж, идущий с базара. Я вольный авантюрист.
– Крепись, Володенька! В твоих руках наш колодец.

Позади остался город. Мы миновали порт и нефтебазу, и перед нами открылась даль Приаральских Каракумов: чахлая, обедненная, но все же пустыня.
Далеко на западе вытянулась полоска моря. Мы прибавили шагу, но и море, казалось, пустилось наутек.

К концу второго часа пути мы ощутили его запах.
Узкую полосу прибоя одолели бегом, на ходу сбрасывая рюкзаки. Море манило. Море притягивало. Море звало в свои объятия.

Я грезил этим мгновением еще там, на заоблачных высотах Алая. Я ждал его в пыльном пекле Душанбе и Ташкента.
Берег оставался, а мы уходили все дальше и дальше по мелководью Арала.
– Кошелек! – вспомнила вдруг Светка, – совсем забыла, что у меня в кармане кошелек. Деньги не успели промокнуть. Володька, отнеси на берег, я не хочу возвращаться, – попросила она и протянула кошелек.
Я выбрел на берег, бросил кошелек подле рюкзаков и повалился на раскаленный песочек, подгребая его под себя.

Я блаженствовал. Казалось, мы были последними людьми на этой Земле. И мы были первыми. Я и она. Мужчина и женщина – извечная истина Вселенной.
Я вдруг понял, что всю жизнь прожил ради этой минуты, ради этой отрешенной вечности. Ради этого существования двух тел на полосе прибоя, на берегу моря, на берегу пустыни. И я забыл, что существуют другие люди, другое время, беспросветная глупость и зло. Я знал только, что есть этот день. И это Солнце, над жидкой платиной моря. И заржавелый остов корабля в нем. И шелест ветра, заплутавшего в мириадах песчинок.
Мне совсем не хотелось думать, что будет другой день, что будут другие дни. Что каждый из них будет уводить меня все дальше от этого берега, все дальше от этой женщины, отбирая еще одну часть моего Я…
Я смотрел на бурую от водорослей поверхность моря. Подводные луга – густые травы, где русалкой паслась Светка. Она резвилась с грацией молодого дельфина, и делала это так же естественно, как и тысячи других дел – злых и добрых.

Но вот Солнце подкралось сзади и неожиданно обрушилось солнецепадом на Светкины волосы. И волосы ее вспыхнули золотой короной протуберанцев, погасив и сгладив черты лица, бросая блики и тени, печатая круги под глазами. Темное пятно лица с протуберанцами волос – само Солнце в миг затмения. Само лицо, затмившее Солнце.
Я бы сидел так вечно. Я бы променял все будущее за вечность этих мгновений. Но время не подвластно нашим желаниям.
Светка вышла из воды, ее мокрые плечи, ее нагая грудь и бедра светились золотистым полированным деревом, а в ключичных ямках плескались лужицы соленой воды. Она подошла ко мне, опустилась на песок, ее грудь коснулась моей обветренной и заросшей щеки. И я ощутил всей огрубевшей, саднящей и обожженной кожей всю захлестывающую нежность ее высокого соска. Эту живую трепетную упругость тугой и тяжелой как виноградная кисть груди. Я прижался к ней щекой, потом коснулся краешком губ, ощутив вкус соли и уловив запах живых водорослей – вкус моря, и запах моря. Дыхание волн, и дыхание ветра. И я зарылся лицом в эту торжествующую стихию, и все поплыло как перед прыжком в небытие. И не осталось больше ничего в мире: ни моего прошлого, ни моего будущего, ни меня самого. И море перевернулось и хлынуло с неба! А вода смешалась с Солнцем. И меня смыло ласковой волной!

До вечера мы плескались. Я кувыркался в воде, пытаясь поймать Светку за ноги, совсем как тогда в Черном море, с дельфинами, Светка выворачивалась, и, смеясь, показывала нос.

Когда я почувствовал, что раскисаю в воде, я вспомнил о палатке.
Вдоль берега, до самого горизонта тянулась полоса высушенных водорослей. Я собрал громадную охапку этого «сена» – получилась роскошная перина.
Страшно хотелось пить, и тайком я вскрыл арбуз.
Вокруг валялись мокрые шмотки. Скверно натянутая палатка лениво хлопала крыльями, как парусник, повисшими в штиль парусами. Примостившись за палаткой, я захлебывался сладким арбузным соком. Жизнь была прекрасна! Вдруг я услышал смех. Светка корчилась от хохота:
– Жрач!. Ты сейчас похож на того жрача из фильма «Искатели приключений».
– На кого еще жрача?
– Да на того бродягу, французского летчика.
– А, помню. Это который напал на шхуну Маню и компании, и сразу принялся пожирать арбуз!
Я вспомнил этот эпизод, и мне стало очень смешно. Я вновь подивился способности этой девчонки искать аналогии, все схватывая на лету.

Продолжение следует.