07. Когда я был романтиком. Тропа на перевал

YIII

Утром Балай завалил на нас палатку. На него вдруг нашло ребячество. Положив голову, Светке на плечо, я лениво ругал Балая через затянутое капроновой сеткой окошечко.
– Балай, ты поступаешь недостойно вождя. Ты лишаешь свой народ творческой активности.
– Наоборот! Я содействую приросту населения в нашем племени.
– Смотри, Балайчик, как бы из вождя ты не превратился в злостного неплательщика алиментов, – говорит Светка.
– Ну вот! А я-то здесь причем?
– А кто прочел вчера под перевалом нашей сударыне целую лекцию по сексологии?
– Так то была только теоретическая часть, не более.
– Как знать, как знать. Ничего, Светка, подождём, когда он защитит диссертацию, а потом – счет в тройном размере.
Светкины руки напоминали кожицу абрикосов в нежных золотистых волосках, и я не спешил выползать из палатки.
Из палатки мы выбрались, когда там стало нестерпимо душно. На лужайке мы увидели трех безмятежно пасущихся ослов.
– Привет, дети! Ребенок, а вот и твои родственники, – Балай показал на ослов.– Они давно тебя ждут.
– Ну, думаю, что больше всех меня ждет вот этот с черной бородой и красным носом, который отбился от стада. Советую надеть твои зеленые очки – травка будет казаться сочнее.
Тем временем ослы спокойно общипывали лужайку. И хотя, как известно, ослы не мустанги, а мы не ковбои, Балай отснял несколько ковбойских кадров.
Мы решили изловить одного из этих несчастных созданий в целях дальнейшей эксплуатации, положив тем самым конец их безмятежности.
Ослы шарахались, мы с гиканьем носились следом.

Наконец Светке удалось схватить одного из них за хвост, а мне набросить на шею веревку.
Неумело навьючив наши пожитки, мы тронулись в путь к Дарауту.
Это было довольно комическое зрелище. Рюкзаки съезжали ишачку под брюхо, ремни под хвост, а ноги путались в плохо закрепленных веревках. К томуже
животное упрямилось и орало как раненный паровоз. Светка тащила его, впрягшись в веревку, как бурлак баржу. Балай подталкивал и пихал кулаками в зад, а я строчил камерой в наиболее интересных местах. Со стороны мы походили на негров, изловивших дикого зверя. Но вскоре наш ослик понял, что сопротивление бессмысленно и километров пять шел довольно бойко.
Так бы мы и вошли в Дараут-Курган Насреддинами, если бы не погоня.
Мы заметили, что нас догоняют двое маленьких киргизов. Ничего, не подозревая, мы, было, собрались уступить тропу, но тут один из них вдруг заревел, а другой затараторил, мешая русские и киргизские слова. Ничего не понимая, я навел на них камеру, полагая, что дети успокоятся, заинтересовавшись игрушкой. Но я был не правильно понят – камеру, очевидно, приняли за портативный пулемет, а нас за диверсантов.
С воплями младший из детей помчался вверх по склону горы, и, заняв там удобную позицию, устроил нам такую бомбардировку камнями, что мы не знали где укрыться. Так под ураганным огнем мы, наконец, поняли, что это их ослик. Нам не оставалось ничего иного как безоговорочно капитулировать.

IX

В Дарауте мы остановились в пустой гостинице и сразу заполнили собой комнату. Блаженством была даже сама мысль о том, что ночь мы проведем в тепле, хотя и на грязных, но все же простынях. Ура! Над нами надежная крыша, вокруг надежные стены, а посредине стол, за которым так и подмывает вылакать бутылку вина.
Был вечер, и за окном шумел дождь. А может, это шумело море? И нас выбросил бешенный девятый вал? Вверх, от воды к небу. И, когда, кажется, что спасен, что твой плот стал Ноевым ковчегом – он обрушивает тебя в самую бездну кипящей воды. Все мы люди терпим кораблекрушение.
Но это был дождь. Со временем он вырос, окреп и превратился в ливень, ровный, тяжеловесный, с крупными каплями воды.Его спокойный ритм, его интимная мелодия затронули потаенные струны души, пробудив спящие уголки памяти. Все, что я подавлял в себе, все, от чего бежал, выплеснулось наружу.
Я слышал голоса, я видел лица. Казалось, комната стала вдруг прибежищем покойников, заповедником моего прошлого. Прошлого, на котором не поставишь крест. Я люблю всех, кого любил, и не моя в том вина, что пришлось расставаться. Напрасно считает меня Светка совратителем невинных душ. Впрочем, быть может, она и права? Будь у меня вывеска поприличней, я бы не страшился терять тех, кого обретал и был бы неисправимым повесой. А впрочем, и это вздор. На свою беду я ищу то, что в этом мире встречается так редко – экзотику душ. Светке этого не понять, она со своей юной необъективностью, с культом внешней красоты, резко отлична от моих нынешних гостей из прошлого. Она не в состоянии видеть все то, что скрыто за внешней оболочкой или пустой болтовней. Но вот странно, иногда ей удается заглянуть еще глубже, в основы самой истины. Это наитие, но это бывает очень редко и так необъяснимо, и она сразу же забывает увиденное, никогда не думает о нем. Да и, кажется, вообще никогда ни о чем долго и всерьёз, не думает.
А мне приходится скитаться в поисках тех, кто видит мир, а значит и меня другими глазами.
Но Светка не из «тех», она близорука. Нас с Балаем ей не воспринять. Мы иные, раздражающие. Все в нас навыворот: мысли, душа, чувства. Мы умеем любить и ненавидеть.А она, она молодое, легкомысленное создание. Диана на охоте. Что ей мы с нашими комплексами и болезненным восприятием мира.
Мы – осколки кораблекрушения.

Стучит дождь. Мы пьем вино и вспоминаем прошедшее мимо нас, как скорый поезд у полустанка. Но скорый поезд когда-нибудь вернется к полустанку, прошлое никогда.
Где-то завыла собака. Капли дождя струились по мокрым листьям, скатываясь вниз с коротким всплеском. Земля принимала их, принимала в свое лоно, с тем великодушием, с каким принимает обратно все, рожденное ею. С тем великодушием, с которым примет всех нас с нашими страстями и странностями, с нашими надеждами и отчаянием, со всем нашим миром. И узнает через нас, что творится на ее лике и в мире вокруг, как мать узнает мир по рассказам ее блудных детей.
Мы отдадим ей души, и отдадим ей гены и отдадим ей самые сокровенные уголки нашей памяти.
Все мы разведчики Земли – ее вздорные, неразумные дети.
Около полуночи я вышел на охоту. Вернее нырнул, как кустовский акванавт из барокамеры.

Мир был похож на дно океана, на затопленное морем кладбище кораблей. А так как на мне не было гидрокостюма, я тотчас промок до костей.
Моими охотничьими угодьями стали ярко освещенные стены сельсовета, покрытые ночными бабочками, как днище старого корабля бывает покрыто ракушками. Здесь встречались мелкие виды древоточцев, медведицы горгоны, такие же мрачные, как само подземное чудовище, пяденицы персиянки и многочисленные совки. Набив по-быстрому морилки бабочками, я вернулся в номер.
В комнате клубился сигаретный дым. Светка лежала на спине одетая и пыталась задремать. Балай с укором смотрел в пустой стакан.
Гостиница казалась мертвой, оторванной от мира, заброшенной куда-то в раннее средневековье, туда, где жили приведения, вампиры и прочие веселые ребята из штата потусторонних сил.
Я сказал об этом, но сказанное совсем не понравилось Светке, и я прочел в глазах нотки испуга. И эти нотки побудили меня сыграть гимн мистике.
Я вспомнил Булгакова, Гоголя и Эдгара По, и мы с Балаем попытались оживить Булгаковских персонажей. Балай погасил свет и пытался воспроизвести звуки царапающих шпингалет когтей, а Светке под подушку подсунул спичечный коробок с громадным жуком. Жук возился и поскрипывал коробкой.
Светка заклинала нас прекратить, но мы не унимались. Тогда она запустила в Балая бутылкой, а на мою голову вылила трехлитровый баллон воды. Но так как я только что вернулся из «погружения», эта гнусная выходка не имела никакого значеня.
– Если ты не прекратишь, я переберусь к тебе – пригрозила мне Светка.
Стоит ли пояснять, что такое заявление только разыграло мое воображение.
Балай вспомнил фантастику из серии космических ужасов.
– Прекратите сейчас же, Мне Страшно, Володька, я иду к тебе.
– Пожалуйста, прошу, но от этого ничего не выиграешь, ибо я тотчас переберусь в твою постель. Вот если бы ко мне пришла женщина, я был бы чертовски рад. Балай, почему ты не взял твою московскую «парикмахерскую»?
– Да, Ребенок, мы совершили ошибку. Там девочки – высший класс. Одна только Танечка чего стоит! Но в следующий раз мы их обязательно пригласим.
– А я значит не женщина? Ну, этого я вам не прощу! Катились бы вы в вашу парикмахерскую, – Светка обиделась и больше с нами не разговаривала.

Утром Балай заявил, что в нашем фильме не хватает одного очень существенного момента: «Зритель наш фильм не схавает. Он однообразен. Что это за фильм, где нет секса? Надо снять что-нибудь в духе Дикого Запада, например, сцену изнасилования. Ребенок, надевай киргизскую шапку и самую дикую рожу».
Балай открыл диафрагму, а я забрался на спинку кровати.
– Внимание, съемки! – Балай щелкнул зубами, а я прыгнул в Светкину постель, держа в зубах нож. Завязалась короткая борьба, полетел пух из подушек, я выплюнул нож, чтобы поцеловать Светку в грудь.
Так мы сделали несколько дублей, после чего я, сославшись на усталость, так и остался опьяненный близостью женского тела.
Светка как-то сразу присмирела и долго лежала тихо, без движения. Потом я почувствовал, что она мелко дрожит.
– Ну, я пошел за водкой, – заявил Балай, – а вам желаю хорошенько порезвиться. Привет!
Я еще не верил в эту близость, а потому готов был поколотить Балая за его издевательский тон.

Этот день стал для нас всех своеобразным Перевалом. Он принес переворот во все наши предыдущие взаимоотношения. И все же я не жалею об этом, и случись так когда-нибудь снова, я бы повел себя точно так. Любовь – мой культ и отказаться от нее самое страшное преступление.

Последний день в Дараут-Кургане начался стуком в дверь.
Я продрал глаза, и лежал, недоумевая и возмущаясь. Что ненавижу в этом мире больше всего, так это просыпаться. Для меня это пытка, душевные и физические страдания. А просыпаться человек вынужден каждый день. И вот беда, никуда от этого не денешься.
Стук в дверь настырно повторился, после чего казенный голос произнес: «Вас приглашают в сельсовет».

Председатель сельсовета заседал за длинным зеленого сукна столом, и выглядел жалким и одиноким на фоне этого канцелярского монстра. Он поздоровался с каждым из нас за руку, справился о наших планах и пообещал посильную помощь.
Аудиенция была закончена.
Мы отправились в столовую, где я встретил всю компанию, задержавших меня несколько дней тому назад, контрразведчиков-любителей. Контрразведчики пили водку, не понятно, по какому случаю. Заметив меня, они загалдели и замахали руками, приглашая к столу.
– Эй, Волёдья, иди к нам. Садись, давай выпьем.
Я принял полстакана водки.
– Ты на нас не обижаешься, а? Не обижайся, ты пойми, у нас всякое бывает. Давай еще выпьем.
– Нет, братцы, спасибо, вы мне лучше плесните стаканчик для моих друзей.
С этим подарком я направился к Балаю.
– Балай, я принес водку. Подставляй стакан.
– Ты знаешь, Ребенок, мне что-то не очень хочется пить.
– Что я слышу!? Ты что болен? Балай, опомнись, неужели ты отказываешься от водки?
– Кто тебе сказал, что я отказываюсь? Просто мне как-то безразлично. Впрочем, налей.
– Светка, ты будешь? Нет. Ну и похвально, нам больше достанется.
Балай выпил и как-то совсем скис.
– Коряга, да что с тобой? Я заметил, ты все последние дни чем-то подавлен.
– Понимаешь, Ребенок, тоскливо мне здесь. Тоскливо и противно. Вся эта шпиономания…И селение ужасно скучное. Чем эти люди живут, не понятно. Не могу я здесь. Уж лучше снова в горы, к Киязу.
– Да брось, ты, коряжка, ведь проделали такой путь. Одолели Алайский хребет. А ты ноешь. А впрочем, мы засиделись, пора пробиваться на Душанбе.

Продолжение следует.