03. Когда я был романтиком. Тропа на перевал

III

– Смотри, Светка, як! – я показывал на противоположный берег реки, где в зарослях кустарника проглядывалось косматое животное с большими рогами.
Светка, шедшая в десяти шагах впереди, остановилась.
– Ничего я там не вижу.
– Какого черта, у меня что галлюцинации? Ты хочешь сказать, что моя голова перегрелась?! – разозлился я не на шутку.
Меня бесила самоуверенность этой девчонки. Я же отчетливо видел, если не яка, так корову, наверняка.
– Вот чертовы бабы, что за дурацкая психика, не захочет увидеть дерево, не увидит, даже если набьёт о его ствол шишку! – Я ворчал, проклиная женскую близорукость и упрямство.
– Ну, что ты злишься. Солнце действительно печет макушку – она еще и издевалась.
Я плюнул с досады, ускорил шаг и догнал Балая.
Мы плелись долго. Солнце висело в полудне и сухой воздух обжигал легкие.
К двум часам дня мы достигли Западного Иордана – левого притока реки Исфайрамсай. Облепиха и тополь исчезли, уступая ущелье ивам, желтым березам, а кое-где и можжевельнику.
На одной из лужаек мы решили остановиться на привал.
Я отправился на разведку в надежде увидеть чабанскую палатку, о которой говорил Закыр.
Нас совсем не приводила в восторг перспектива заночевать на этой высоте в нашей палатке-серебрянке и без спальников.
Светка с Балаем остались варить концентраты под нависшей скалой, из трещин которой капала вода.

На меня навалилась снова злоба, и я шел, давясь от ярости. То, за чем я приехал в эти края, решительно не попадалось, хотя высота была достаточной, где-то под три тысячи над уровнем моря. Не было высокогорных видов желтушек и парусников. Вокруг летали сатиры из рода караназа, да изредка встречались голубянки и колеребия Иордана.
Каких-либо признаков жилья мне обнаружить не удалось, но, тем не менее, после обеда мы тронулись дальше.
Воздух высокогорий обладает поразительными свойствами. Он настолько не материален, что является скорее духом обычного воздуха. Им также трудно дышать, как насытится обедом в студенческой столовой. Воздух высокогорий прозрачен и сух. Он струится в зловеще-синее небо, где кружат крикливые, альпийские галки. Их звонкий крик, отражаясь от поднебесья, эхом перекатывается по горам. И эти крики, и насыщенность неба, бьют по мозгам как люминесцентные краски С. Рериха. А так как на разговоры не хватает сил, приходится идти молча в этой гнетущей тишине, где редкие крики альпийских галок подобны взрыву гранат.

Так мы и шли молча, глотая жидкий воздух, постоянно прикладываясь к фляге, чтобы смочить пересыхаюшее горло.
Высокогорье напоминало о себе сбивчивым ритмом сердца.
Балай все чаще останавливался. Светка уходила вперед и поджидала, устало сидя на камне.
Мне бы следовало сказать, что ее метод неправилен, да не хотелось лишний раз поучать. Она и без того считала меня занудой, и довольно враждебно относилась к менторскому тону.
Когда преодолеваешь трудный, долгий путь, необходимо автоматизировать свои движения, впрягаясь в четкий ритм. По Киплингу:

«День, ночь,
День, ночь.
Мы идем
По Африке.
День, ночь
День, ночь
Все по той же
Африке»

И так далее, до тех пор, пока мышцы не превратятся в пружины, а ноги в рычаги. Когда твои ноги несут тебя независимо от работы мозга и от эмоций.
Балай шел неустойчиво, спотыкался и мелкие камешки предательски сыпались из-под его ноги.
У всех было подавленное настроение. Я чувствовал, что близок предел нашим возможностям, еще километр, другой и мы просто свалимся, и никакая сила не сможет поднять ребят.
До заката солнца оставалось немного времени, а до конца дороги.… Сколько тысяч шагов оставалось до конца дороги мы просто не ведали.
Мы совсем было сдали, зрел молчаливый бунт, когда пришла неожиданная помощь.
Нас догонял киргиз на маленькой, коренастой лошадке.
Мы еще не знали, что этот киргиз – наше спасение, и кто-то из нас спросил, сколько идти до кочевья. Но киргиз ответил вопросом:
– Это вы из Харькова?
Мы сказали, что мы это действительно мы.
– А вас зовут Светой? Это вам от Фатьмы, – и с этими словами он сбросил переметную сумку.
Мы развязали старенький брезент мешка, и вокруг разлился аромат свежевыпеченного хлеба. Лепешки были душистыми и еще горячими.
– Фатьма сама испекла их для вас.
Наш последующий путь претерпел огромную метаморфозу. Он превратился в прогулку.
Кияз – так знали нашего нового знакомого – вел под уздцы навьюченную рюкзаками лошадь, а Балай и Светка попеременно садились в седло.
Наконец, после двух часов пути показалась палатка. Она вынырнула из-за уступа скалы неожиданно как «Летучий Голландец» из тумана.

Палатка – старая, линялая армейского типа, располагалась в маленькой замкнутой котловине. Вокруг бродило около десятка лошадей, они фыркали, хрустели травой и тревожно всхрапывали.
– Ну, вот мы и дома, – сказал Кияз. – Пойду, заварю чай.
– Постой, Кияз. Подойди ко мне, –позвала Светка.
Кияз подошел к Светке и посмотрел вопросительно.
– Нет, нет, ближе, еще ближе, – и перегнувшись в седле, она крепко поцеловала покрасневшего вдруг Кияза.
Я подумал, что Светку стоит проучить, и не обращать отныне внимания на ее женскую сущность, несмотря на всю ее привлекательность.

На ночь я облачился в «скафандр». Так я окрестил три пары брюк и свою брезентовую робу с ватной подкладкой и громадным меховым воротником, который закрывал даже уши.
Светка корчила из себя ведьму, прыгая над костром в козьем лохматом тулупе из Киязова «гардероба».
Балай уже отключился и спал замертво, дергаясь и ворча во сне. Должно быть, ему снилась сегодняшняя дорога.
Я лег подле Балая так, чтобы свободное место осталось около Кияза. Это свободное место я мысленно нарек «сводным местом». На «сводное место» по всем моим расчетам должна была лечь Светка.
Кияз лежал в напряженной неподвижности, как парфянская статуя, но вскоре он заворочался, завздыхал и принялся шарить руками. Засыпая, я слышал его приглушенный, взволнованный голос и взывавшую его успокоиться Светку.
– Помета не будет, – уверял Кияз.
Светка явно перепугалась и теперь расплачивалась за свое легкомысленное поведение бессонной ночью.
Наутро она закатила мне скандал:
– Ну и свинью же ты мне подложил!
–Светка, в чем дело? Ты же всю дорогу твердила о романах с киргизами!
– Не нужны мне такие романы. Ты просто надо мной издеваешься. Да, ты стал относиться ко мне плохо.
Она была не права, я просто перестал к ней как-либо относиться. Она стала мне совершенно безразлична, и я даже жалел, что в Киеязе течет не кавказская кровь, и он быстро успокоился.
Мы пили чай. Здесь в горах люди живут исключительно на зеленом чае. Неделями они не едят что-либо более существенное. Чай, сахар, пресные лепешки на бараньем жиру, которые обладают свойством не черстветь да козий сыр.

Наша котловина имела плавные очертания: луг, осыпи, зеленые холмы. Котловину замыкали острыми зубами, светлые скалы с пятнами снега. Вдоль реки тянулись лужайки альпийского облика, покрытые сочной, низкой травкой.

Я был разочарован отсутствием цветов. Не встречался даже чертополох, на колючих цветах которого я когда-то, в прошлую поездку ловил желтушек Романова.
Судя по всему место было бесплодным, и, отправляясь на первую вылазку, я не надеялся отыскать что-либо интересное.
Солнце припекало все яростнее, жгло ультрафиолетом. Ультрафиолетовые лучи легко проникают через такой тонкий слой атмосферы как здесь в горах, и поэтому все ослепительно сверкает. Слепит все, Солнце отражается травой, скалами, мелкими камешками, даже рукавом вашей рубашки. Глаза очень быстро утрачивают зоркость и начинают слезиться. Надеваю темные очки, но тот час снимаю. Темные очки мешают видеть мир насекомых . И вдруг я вижу оранжевую бабочку, летящую низко-низко над травой на бреющем полете. Удар сачком. Мимо. Перепуганная желтушка уносится вверх по склону, но я забываю, что мне не десять, а гораздо больше лет, и возношусь за ней следом. Преследую буквально «по пятам». Молочу сачком до тех пор, пока ткань вдруг не оживает. В сачке первая желтушка. Определяю ее как желтушку Штаудингера.
К обеду мне удалось найти еще два вида желтушек: эогену и кокандскую. Нашел я и цветы, на которых питались желтушки. Это были вжатые в почву, желтые одуванчики с очень короткой цветоножкой.



На сухих известковых склонах попадались аполлоны Джаквимонти, а на выровненной площадке голубянки и дневные медведицы интеркалярис.

Мои охотничьи притязания были удовлетворены.

Продолжение следует.