03. Афонские зарисовки. Отец Геронтий

Встретил я этого удивительного инока в монастыре святого Павла. Когда первым из группы буквально вполз в тенистую арку обители. Одежда одеревенела от пота, ноги потеряли чувствительность, а пальцы противно дрожали. Сердце с трудом прокачивало густую, как мастика кровь. Все-таки двадцать семь километров по горам это не получасовая пробежка по лесу.

Из архондарика, монашеского ресепшн, вышел молодой монах, критически осмотрел запыленного путника с серым от усталости лицом и на ломанном русском велел идти на вечернюю. Потом на трапезу и лишь затем на поселение. Есть совсем не хотелось, чистая постель после ночевки в Панагии казалась чем-то несбыточным, в грезах виделся душ и его тугие струи. Моя бренная плоть забальзамировалась от пота и пыли.

Но в монастыре, тем более афонском не принято спорить, послушание превыше всего, и я безропотно уселся на рюкзак в ожидании всенощной. В этот самый момент из боковых дверей выскочил среднего роста монашек с жгуче черными всколоченными власами и жиденькой бороденкой. Нос картошкой, полные губы и узенькие татарские глазки. Явно наш, да в греческом монастыре, странно.

- Христос Воскресе, - привычно поздоровался я, и на всякий случай добавил: - Христос Анести, - а ну если ошибся и передо мной грек. Остров – это большая церковь, при встрече все здороваются, стар и млад, обмениваются братским поцелуем, все будто на приходе. Потому как Афон.

- Отец родной! – обрадовался черноризец и развел руки желая обнять меня. Но так и замер не завершив действа. Моя футболка с символикой сборной Украины и желтым мячиком остановила его. Еще в Пантелиимоне на меня косились россияне, там на литургии я накинул сверху ветровку, дабы не искушать братьев с востока. Пропаганда страшная штука.

- Московский патриархат, - заверил я инока.

- Батюшка! – и на меня крепко дохнуло винным амбре, монах таки свалился в мои объятья. – Ты откель, отец родной?

- Киев, - выдохнул я и перехватил инициативу: - отче, мне помыться надо, где тут душ?

В путешествиях по жаре важней всего мыться, менять белье и по возможности обувь, иначе беды не оберешься, натрешь все и идти на следующий день не сможешь.

- Там, - неопределенно махнул рукой инок, - в келиях, - и быстро-быстро заговорил: - Палец повредил, а тут зелени перемыть надо… вагон. И порезать. Меня Геронтием звать, а тебя? – И не дав мне ответил, опять затараторил: - Поможешь, ладно? А то повар румын, он того… да нет, нормальный, только зелень эта. Отец родной, помоги!

- Душ, - твердо заявил я. – Потом хоть потоп.

- Мойся, - разрешил отец Геронтий, - а потом в трапезную.

Я наклонился за рюкзаком и увидел торчащую из бокового кармана пластиковую бутылку из-под сока «Садочок». Надо сказать, нагребли с собой на остров массу ненужных вещей, таскали их потом по Афону и проклинали себя за глупость. В бутле был кагор. Собирались его выпить на вершине горы, но, когда поднялись и думать про вино забыли. Не до того стало. Потащил его обратно, чемодан без ручки, и нести тяжело, и выбросить жалко, а тут такая возможность избавиться от балласта.

- Отец, ты кагор потребляешь, наш украинский?

- Давай, - без особого энтузиазма сказал Геронтий и небрежно сунул пластиковую бутылку в огромный карман подрясника. – Жду тебя батюшка.

- Я не священник, - буркнул я и для верности погладил себя по гладкому подбородку. Но инок уже отвернулся и нетвердым шагом скрылся в дверях.

В этот момент в монастырь быстрым шагом зашел наш батюшка. Мы с кумом крепко оторвались от остальных и несли с собой диаметрионы, дабы успеть посветлу поселиться в Агиос Павла. Стало легче, уже не один. Вымылись, поселились, сходили на всенощную и потрапезничали. Наших все не было.

- Пойду на встречу, - решил батюшка, - а ты тут оставайся.

Но отправиться на поиски друзей не вышло. Братия пришла сама. Все это время, я и думать забыл про Геронтия, не до того было. Он явился сам и сильно пошатываясь напомнил об обещании.

- Ты куда на ночь глядя? – удивился батюшка.

- Зелень мыть, - вздохнул я, - и резать.

- Кого резать? – не понял кум.

- Давай, отец, завтра, - включил заднюю Геронтий, - отдохнешь малехо и на послушание.

- Чего он тебя отцом зовет? - не понял пономарь после того, как монах покинул келию.

- Я и есть отец, - все-таки душ подействовал на меня благостно, куда только усталость девалась. – Троих детей. Но он почему-то меня за батюшку почитает.

- А он не того? – осторожно спросил приятель.

- Того, - вздохнул я, - может у них праздник какой. Или так, настроение соответствующее… Ты на трапезе не был, а там такой флакон зелена вина поставили, упиться можно.

Объяснение прозвучало неубедительно, но все воздержались от дальнейшего обсуждения. Не нам судить, кто без греха. Да и при очень скромном ужине вина и вправду дали за глаза. Грекам чуждо пианство, это наша беда – славянская.

Отлично выспавшись мы пошли на короткую, как во всех греческих монастырях службу. По случаю пятницы с утра не кормили, был лишь чай, да хлеб с мармеладом. Натоптались углеводами под завязку и стали собираться в день идущий. Но не тут-то было. Возле келии дежурил Геронтий и судя по его внешнему виду вчерашний праздник плавно перешел в сегодня.

- Отец родной, - инок сердечно облобызал меня, обдав винными парами, - ты же обещал помочь…

- Нам на паром надо, - бросился на мою защиту батюшка.

- Успеется, отец, - перевел мутный взгляд Геронтий, - до корабля два часа, а у меня палец… - он мотнул могучей дланью с крохотным пластырем на почерневшем ногте. – Лекарь ихний сказал мочить нельзя, а румын…

- Успею до парома, - обнадежил я братьев и с трудом поковылял вниз по лестнице. Вчерашний спуск с горы давал о себе знать.

На кухне монах вырядил меня в тяжелый кожаный фартук, выдал огромный, похожий на мачете нож и объяснил нехитрое задание. Требовалось вымыть слегка пожелтевший сельдерей и нашинковать его в огромную выварку. За неделю странствий руки соскучились за работой, и я с удовольствием принялся куховарить. Да так, что Геронтий не успевал мне зелень подавать.

Нарезав тазик сельдерея, я сложил его в пакеты и пошел мыть гору вчерашней посуды. Монах знай меня похваливал и периодически предлагал поправить организм «синькой», этим термином он именовал молодое монастырское вино, коего, как я понял, тут было немеряно. Пей - не хочу.

Я попросил кофе и напился его так, что сердце норовило выскочить из груди. Грешен, соскучился за тягучим напитком. По мере того, как фронт работы скукоживался, немного сбросил темп и решил расспросить своего нового приятеля, каким образом оказался он в Агиос Павла.

Но Геронтий оказался тертым орехом. Отвечал уклончиво, мол долгое время подвизался в России, год провел у нас, в Почаеве. Родом из-под Воронежа, отсюда и его жуткий суржик, а сюда его Богородица привела, вот и весь сказ. Греческий не знает, и учить не хочет – «нехай русский познавают». Меня же корил за любопытство:

- То есть грех, Сергий, не лезь человеку в душу, у кажного свой шкелет у шкафу, – и конечно был прав. – А греки народ добрый, - вздыхал Геронтий, - незлобивый и щедрый. Я тут таких яств понапробовал – не счесть! Рыбы всеякие, гады морские, вина хош залейся. А в Пантелиимоне что? Аскеза и строгость, да послушания спозаранку, не по мне это. С эллинами краще. Ругаются иногда, по делу лаются, да я все одно не понимаю ихней мовы, вот и не обижаюсь.

На Афоне время летит быстро. Вот и сейчас два часа проведенные в компании этого инока, мелькнули в водовороте свежего утра, вспорхнули и исчезли, словно их и не было вовсе. Жизнь постоянно дарит нам удивительные встречи, жаль, что мы не всегда понимаем всю глубину каждого свидания, очарования познания нового человека, теплого света, исходящего от братской души.

Стоя на пароме, я долго всматривался в удаляющийся берег, словно хотел еще разок взглянуть на всколоченного, будто сошедшего со страниц старой книги инока. Где ты сейчас, отче? Моешь ли горох, готовясь к братской трапезе, или ищешь русскоязычного паломника, чтобы озаботить его послушанием. А может не спеша пьешь тягучее и жутко кислое греческое вино в тенистом дворике обители… Храни тя Господь, отец Геронтий.