Артист и эскулап

Виктор Иваныч с тоской глянул за окно. На душе стало совсем мерзко. Дождь лил не переставая. Стук капель по подоконнику раздражал доктора, напоминая об ипотеке и зубной боли. Как и часы на стенке, которые показывали половину пятого. Он опустил голову, взялся за перо и начал строчить диагноз своим «фирменным» почерком. Единственный в клинике, Виктор Иваныч заполнял карточки больных разборчиво, чем очень гордился. Писанина успокаивала. Тем более, на сегодня прием окончен, а значит, спешить некуда. Куда вообще может торопиться человек с ипотекой на шее?

Доктор опять глянул в окно, еще раз где-то глубоко в душе расстроился, но продолжил писать. Это, правда, – успокаивало.

Минут через десять он оторвался от занятия, уставился на свой кожаный портфель, который одиноко притулился у ног, и задумался. Его размышления и звук падающих капель за окном неожиданно перебил стук в дверь. Робкий, но настойчивый.

Виктор Иваныч подался вперед, приподнял перо над бумагой, замер на секунду и молвил печально:

– Да.

Дверь неслышно приоткрылась и в неё, выставив вперед ногу в резиновом сапоге, наполовину протиснулся странный субъект.

– Позволите войти?

Доктор отрицательно мотнул головой:

– Мой прием окончен, гражданин. Вот последняя карточка…

Пока он говорил, странный субъект шагнул в кабинет второй ногой и мягко притворил за собой дверь.

Высокий мужчина, обутый в два резиновых сапога с высокими голенищами, был одет действительно странно. Стрелки тщательно отглаженных светло-серых брюк, твидовый пиджак с паше в нагрудном кармане и шейный платок за откинутым в стороны воротником рубашки придавали ему какой-то «жениховский» облик. Сапоги, несмотря на уличную сырость, блестели чистотой.

Виктор Иваныч потрогал языком больной зуб и с удивлением обнаружил, что тот не ноет. Это изменило его настрой. Он еще раз осторожно пошевелил языком и чуть не улыбнулся.

Гость с интересом смотрел на него в упор:

– Приветствую Вас! Милость Ваша, уважаемый доктор, зачтется Вам на небесах! Мне нужен, нужен Ваш совет. Не терпит промедленья разговор!

Хозяин кабинета невольно усмехнулся такому обороту. Подумалось: «Во, танцор!»

– Хорошо. Проходите. Садитесь.

Незваный гость, превратившись в пациента, прытко шагнул к столу и, скрипнув сапогом о сапог, живо сел на стул.

– Карточку взяли?

– Да-с, вот! – посетитель протянул заполненный формулярчик, толщиной в два листа. – Отвоевал у барышни в регистратуре. Покорнейше, покорнейше прошу простить за вторжение без очереди и в неурочный час. Только исключительные обстоятельства привели меня к Вам. Поэтому посмел настаивать на трате Вашего драгоценного времени, – и замолчал.

Виктор Иваныч, зная многолетним опытом, как, если что, приструнить пациента, который нарушает расписание часов приема, на этот раз был спокоен. То ли внешность, то ли манера изъясняться, то ли чистые сапоги показались ему забавными. А может потому просто, что зубная боль отпустила. Но, порядок есть порядок, – он наклонил голову и продолжил писать.

В кабинете воцарилась торжественная тишина. Дождь ослабел, странный субъект, по виду все же плохо напоминавший настоящего пациента, медленно потирал ладони и вкрадчиво молчал, доктор дописывал последние строки острого респираторного диагноза.

– Ну, что у Вас? – Виктор Иваныч положил перо на стол и поднял, наконец, взгляд на пришедшего.

Тот часто заморгал и с едва заметной улыбкой, не меняя прямой позы, продолжил в странной манере:

– Беда, уважаемый доктор! У меня плохие ощущения. Я не спал сегодня. Ужасно колет в боку…

– Справа?

– Что, простите?

– С какой стороны у Вас колет?

Пациент тут же откинул полу пиджака и указал на правый бок:

– Вот здесь, доктор. Вот тут, – он начал водить ладонями, словно делая магические заклинания, не прикасаясь к жилетке и широко растопырив пальцы. – Ужасные боли, ужасные. Хуже! Я начал подозревать, что теряю зрение. Глаза слезятся и не мог прочесть даже объявление у вас тут, в… регистратуре.

– И сейчас болит?

– Нет. – пациент опустил руки и обмяк. – К обеду прошло. Но я так измучался утром, что был в расстройстве нервов и… слух. Я плохо стал слышать! Мама звала меня к завтраку трижды. После пришла в комнату, а я, признаюсь, не слыхал ее голоса. Что со мной, доктор?

Доктор полистал карточку.

– Раздевайтесь до пояса. Что ели вчера? Часто такое случается?

– Что Вы, доктор, что Вы! – пациент поднялся, всплеснул руками и начал снимать пиджак. – Я потому и беспокоюсь, что боли происходят не часто. Такие, знаете ли, внезапные… Но вот слух и зрение – они тревожат меня. Они слабеют.

– Но случаются? – перебил его Виктор Иваныч, тоже поднялся, направился к раковине мыть руки. «Наверно, актер» – подумал он.

– Что, позвольте, случается?

– Боли.

– Ранее это было только раза два, доктор, не чаще, – как-то задумчиво произнес пациент, расстегивая рубаху.

– Давно?

Последовал точный ответ:

– Ах, в прошедшем марте месяце, после женского праздника и на той неделе на следующий день после именин моего любимого дяди. И вот сегодня. Внезапно, совершенно внезапно! Я не спал, доктор, совсем не спал и…

– Принимали таблетки, микстуры? – доктор тщательно вытер руки полотенцем.

– Я боялся. Только лежал в постели и мама приготовила прохладный компресс, а как стало легче, сразу к Вам, уважаемый, сразу к Вам. Скажите, это пройдет? Это не страшно? – пациент разделся и мягко пригладил на спинке стула свой розовый шейный платок.

– Ну, страшен только тигр, да и то не в клетке, – ободряюще пошутил Виктор Иванович.

Оба сошлись на середине кабинета.

– А что ели вчера? – доктор деловито взял голову больного обеими руками и оттянул нижние веки осматривая белки глаз. – Откройте рот.

На него тут же пахнуло крепким коньячным амбре.

«Точно, артист» – решил он, наклонился и сразу начал «простукивать» область печени.

Пациент хотел было что-то сказать, но ойкнул и замолк.

– Да Вы, батенька, – имитируя тон, объявил Виктор Иваныч, – побаловались алкоголем, я смотрю.

Сконфузившись, тот слегка покраснел:

– О, это лишь дань традиции. Вчера директор устраивал прием в честь коллег из Голландии и мне пришлось произнести тост.

Виктор Иваныч, нахмурившись, внимательно смотрел на пациента.

– Несколько тостов, – покорно признался больной и отвел взгляд.

Доктор отчего-то бодро похлопал его по плечу, велел одеваться и вернулся за стол заполнять карту. Только спросил:

– Вам сорок шесть?

– Миновало, – послышался глухой голос.

Оба долго опять сидели молча.

– Завтра на анализы. Вот направления, – Виктор Иваныч подтолкнул пальцем стопку бумажек, покрытых ровным почерком. – Запишитесь у дежурной прямо сейчас. А потом в аптеку. Возьмите это, – он строго опустил ладонь на белоснежный бланк с латынью. – Три раза в день по две таблетки.

Пациент поерзал на стуле и робко спросил:

– Но ведь со мной ничего страшного? Все обойдется? Вы так спокойны – я волнуюсь. Ваше молчание ведь не означало…

– Нет. Не означало, – уже с улыбкой ответил ему доктор и с откровенной хитринкой оглядел больного: – С Вами все в порядке, но Вы, голубчик, небось пьете лишнее, а?

Пациент опять поерзал, сделал жест, похожий на отрицание, а после честно и коротко сознался:

– Пью, – но стал объяснять. – Вы понимаете эту жизнь! Я служу в театре, мой дорогой. Это отношения, это эмоции, это постоянный стресс! Необходимы стимул, страсть, волнение! Мне начал тяжело даваться Гамлет… Я плохо воспринимаю Лаэрта, я не чувствую острия собственной шпаги… Я гибну, не имея на то естественных душевных причин…

Видно было, что он готов продолжать рассказ, но доктор не оказался расположен слушать. «Артист-артист» – убедился он и перебил:

– Так вот Вам мой совет, как знающего врача. Послушайте. Немедленно, слышите, немедля, бросьте-ка пить, и я Вам обещаю, что у Вас прекратятся боли в печени и непременно восстановится и Ваше зрение, и Ваш слух, – и намеренно громко добавил: – Понятно?

– Но может быть можно обойтись лечением? – настойчиво воскликнул пациент.

– Нельзя. Неужели не понятно? – с легким раздражением парировал доктор. – Вы меня слышите? Нельзя.

Тот ответил не сразу, поправил платок, откинул седеющую прядь волос и, вынув из кармана серьезную купюру, вежливо положил её перед Виктором Иванычем.

– Я Вам обязан, очевидно. Примите. И скажите хотя бы, может быть это лишь временное?

– Что Вы имеете ввиду? – опешил Виктор Иваныч.

– Помилуйте! Боли. Глаза. Ощущение глухоты.

– А, это. Вам, – доктор одобрительно покосился на купюру и глянул в раскрытую карту больного, – Леопольд Германович, – он чуть наклонился вперед и доверительно зашептал, – я скажу, как на духу. Резонно. Поскольку разговор у нас откровенный, а Вы признали порок, то вот так: бросьте пить и к Вам, я повторяю, вернутся Ваше зрение и слух. Непременно.

Он подтолкнул на край стола рецепты.

Леопольд Германович, поджав губы с загадочной обидою, казалось, остался недоволен и задумчив. Наконец, смело, даже дерзко поглядел на доктора, выпрямился, после чего небрежно толкнул рецепты обратно. Изящно проведя ладонью по волосам, он поднялся и прошествовал, поскрипывая чистыми сапогами к двери. Затем повернулся и, в ответ на удивленный взгляд, отчеканил:

– Я услышал Ваш совет. Бросить вдохновение ради зрения и слуха? Немыслимо! Я служу Мельпомене и, поверьте, доктор, – он резко вскинул голову, – мне гораздо больше нравится то, что я пью, чем то, что вижу и слушаю. Честь имею!

И гордо удалился, щелкнув дверью. Эхо резиновых сапог смолкло в коридоре. Тишину теперь нарушал только стук дождя.

– От, шельмец, – прошептал Виктор Иваныч, весело толкнув от себя перо.

Затем аккуратно свернул купюру и опустил в карман. Он пододвинул ногой портфель, созерцание которого прервал приход странного субъекта, поднял на колени и достал бутылку и стакан. Коричневый напиток отчетливо булькнул в стекле. С аппетитом хлебнув коньяк, доктор крякнул и пробурчал вслух ответную тираду:

– Артист! Новость сообщил! Да сам бы вас, идиотов, век не слушал. Ну, – он губоко вдохнул, – Мельпомена не выдаст, Гиппократ не съест.

Поднял стакан, разом допил коньяк и, широко ухмыльнувшись, уставился в окно. Там с новой силой зашумел дождь, выбивая тоскливую дробь, но на душе эскулапа уже полегчало.