Слушайся бабушку

Ян прижался к ноге матери. Старуха, манившая его скрюченным пальцем, походила на одну из тех колдуний из страшных сказок, кто поедает детей, едва город погружается в мёрзлую темноту: сморщенная, словно персик, забытый на солнце, она тянула к Яну сухие руки и улыбалась, облизывая гнилые зубы, а запах мочи, влажной земли и приправ обгонял её на пару шагов.
«Съесть! Съесть! Съесть!» — клацали её зубы.

—Боится,—сказала мать.
—Боится,—подтвердила старуха.
Ян спрятался за матерью.
—Ты объяснила ему, кто я такая?
Мать объяснила; объясняла всю дорогу, пока везла его к старухе, но Ян не слушал и думал только о том, где и в чём он провинился, раз отец больше не приходит домой.
—Объяснила,—ответила мать.
Его родители разводились.
—Тогда почему он боится меня?

Люди, чьё расставание неизбежно, зачастую ведут себя хуже свиней, не поделивших миску помоев. Они обвиняют друг друга, как в разводе, так и в браке. «Ты настолько никчёмна, что я женился на тебе из жалости!» или «Да я вообще не хотела выходить за тебя замуж, но ты так просил, так умолял, что мне пришлось согласиться на это рабство!». Люди, когда-то утверждавшие, что их любовь вечна, превращались из заботливых супругов и страстных любовников во врагов, готовых сжечь друг друга заживо, если бы им позволял закон, а их психологи, друзья и родственники помогали искать причины внезапного распада, казалось бы, крепкой семьи.

Разница в возрасте, разница в доходах, разница в темпераментах, разница, разница, разница — любая разница, чтобы оправдать человека, который повёл себя как дерьмо.

—Я не знаю.

Люди, чьё расставание неизбежно, не хотят нести ответственность за свои слова и поступки и с радостью перекладывают её на плечи партнёра, не замечая, как от пыли ругани и бесполезных манипуляций задыхаются их собственные дети.

—Объясни ещё раз,— приказала старуха.

Они не видят, как их ребёнок смотрит огромными невинными глазами на мать и не понимает, почему она плачет; не понимает, почему отец, который читал ему перед сном о приключениях отважных героев, избегает его; когда и почему мать стала «дурой», а отец «подонком», не понимает, а потому винит в происходящем себя. «Мама плачет, а папа уходит, потому что я плохой» — думает ребёнок, и эта мысль, как голодный червяк, попавший в яблоко, растёт, заражает и пожирает все счастливые детские воспоминания, пока не лопается вместе с его психикой.

Родители Яна — те самые люди, чьё расставание неизбежно — в течение года пытались сохранить то, что некогда было любящей семьёй, рассуждая, что нельзя разорвать картину, развесить её половины по разным домам и убеждать сына, что в интерьере ничего не изменилось, но они не учли, что картина, слабо натянутая на холст, рано или поздно развалится сама.
Мать погладила Яна по голове.

—Помнишь, как я рассказывала тебе о твоей бабушке, которая тебя безумно любит?

Они говорили с Яном вместе и по отдельности. Говорили, что картина их брака треснула, и что теперь Ян будет жить лишь с одной её половиной, а со второй проводить лишь несколько часов в неделю, и что склеить половины нельзя, и что, несмотря на разделение, в интерьере ничего не изменилось.

Они поговорили с ним уже после того, как Ян столкнулся со слезами матери и равнодушием отца: когда голодный червяк уже поселился в его голове и принялся за первые воспоминания.
Они поговорили с ним слишком поздно.

—Да,—ответил Ян.
Мать присела.
—Я заберу тебя вечером, хорошо?
Ян обнял мать за шею.
—Обещаешь?

Поток нескончаемых измен отец Яна оправдал разницей менталитетов. Он упрекал жену в добрачных связях, в распущенности, присущей, по его мнению, всем американкам, и на протяжении семи лет супружеской жизни изменял от обиды, что был не первым мужчиной, с которым она легла в постель.

—Иди, иди,—старуха прогоняла мать,—а то опоздаешь и придётся переплачивать адвокату.
—Обещаю.

Он иммигрировал в Америку нелегально и крутил романы с каждой девушкой, подходившей под его критерии: американское гражданство и наивность, и каждой из них он предлагал стать его женой на третий день знакомства, но согласием ответила только мать Яна.

—Я люблю тебя, мамочка,—прошептал Ян.
—Я тоже тебя люблю,—мать вырвалась из объятий сына.

Она, поверив в его искренность, делала всё, чтобы любимого супруга не депортировали: работала как проклятая в две смены, занималась его документами, занималась домом, а через два года родила сына, о котором он так долго мечтал.

—Слушайся бабушку,—сказала мать.

Он искусно скрывал измены, пока не получил гражданство; после начались скандалы (разница менталитетов), безуспешные попытки примирения и, в конце концов, отец Яна съехал и снял дом в другом городе, куда позднее привёз свою мать.
—Иди, иди,—старуха дышала ей в спину.

Мать Яна встречалась со свекровью один раз (пять лет назад та приезжала посмотреть на новорожденного внука), хотя по прихоти мужа выделила ей отдельную комнату, которую отец Яна обставил под вкус матери: увешал общипанными коврами, поставил маленький неработающий телевизор, разложил жуткие игрушки, — заполнил пространство всем, что откопал в ближайших русских и украинских магазинчиках.

—Я заберу тебя вечером,—повторила мать.

Всё, что отец Яна откопал в ближайших русских и украинских магазинчиках, он увёз с собой в новый дом, где рассчитывал жить со своей матерью и Яном: осмелев, и, освоившись в чужой стране, он решил побороться с женой за право опеки над сыном; он спланировал будущий развод и иммиграцию своей матери ещё до того, как познакомился с супругой.

Мать Яна спешила к адвокату.
—Да иди же уже!—бухтела старуха, толкая её в спину.
Мать не хотела тащить Яна в контору: думала, за ним приглядит её подруга, но женщина приболела, и мать обратилась за помощью к свекрови. К счастью, свекровь говорила по-английски: минус одно переживание о возможном недопонимании между бабушкой и внуком.

Старуха захлопнула дверь.
—Ты рад, что приехал к бабушке?— оттопырив нижнюю челюсть, она шаркала в его сторону.
Ян сжал маленькие кулачки.
—Да.
—Хорошо, хорошо,—старуха обогнула его и поплелась вверх по лестнице.—Хочешь посмотреть мультики, Ян? Мой телевизор показывает только мультики.
—Нет,—ответил Ян, хотя очень хотел посмотреть мультики.
—Хорошо, хорошо. Приходи, когда захочешь, Ян. Я буду тебя ждать. МЫ будем тебя ждать.
Ян вздрогнул.
—Кто — мы?
—Твоя бабушка и твои мультяшные друзья,—она скрылась на втором этаже.

Ян слонялся по гостиной несколько часов прежде, чем осмелился прийти в комнату старухи.
Голодный и напуганный он шёл на голос дятла Вуди, смеющегося из маленького неработающего телевизора.
—Бабушка?—спросил Ян.

Старуха сидела в потрёпанном кресле среди странных игрушек: резиновых белых зайцев с голубыми ушами и рыжеволосых пупсов с выколотыми глазами; на полу валялись кубики и пучеглазые куклы, похожие на плохо слепленных снеговиков, а за креслом колыхался календарь с грязными спаниелями, прикреплённый к общипанному красному ковру.

Старуха, завалив седую голову на плечо, держала на коленях книгу.
—Бабушка,—Ян потрогал старуху за руку,—я проголодался.
—Проголодался?— её язык вывалился изо рта, точно лишняя вещь вывалилась из чемодана.—Мы тоже проголодались! Твоя бабушка и твои мультяшные друзья!

Она выпрямила шею и вонзила пальцы, из которых вылезли острые когти, в плечи Яна и под крики дятла и других нарисованных животных, прилипнувших к экрану: «Съесть! Съесть! Съесть!» открыла безобразный рот. Её гнилые зубы раздвинулись и увеличились в три раза, а сама старуха раздулась как мыльный пузырь.
«Съесть! Съесть! Съесть!».

Откусив голову Яна, старуха сморщилась и выплюнула её; хрустнула шеей, заглотила тело мальчика, подняла голову с пола, а после, сдувшись, выпрыгнула в закрытое окно под смех Вуди.

***
Ни Яна, ни старуху никто не искал.
Разводившиеся супруги забыли, что у них когда-то был сын.