С сердцем, обращённым к Ничто

– Я буду чёрной занозой для твоего сердца. Безжалостным копьём. Холодным непроглядным мороком в твоих снах. Я завладел твоим воображением. Я искусный змей, сдавивший твою хрупкую нежную любовь. Неумолимый смерч в твоём сознании, буря. Расхититель тайн твоей чистой милой души. Коварный жестокий яд, покоривший твою кипящую бурную кровь. Зловещий призрак твоих желанных кошмаров. Я кромешная ночь для твоих криков.

– Не правда! Не пытайся в это играть! Ты не такой!

– Нет, такой. Отрицание – тоже я. Твой мозг в осаде, однако мои осадные орудия давно сломали ворота, а войска внутри. Армия скелетов. Мои проклятые чары пленили все твои нервы, твои чувства, вздохи, волнения, мысли. Мой северный голос сковал твою грудь льдом. Ты едва дышишь. Я буду разрушительным страстным хаосом в твоём разуме. Яростным порывом ветра в твоей тонкой душе. Безумной запретной историей для твоих скромных хрустальных глаз. Тем, кто уничтожает звёзды и гасит светильники. Жестоким вымыслом, убивающим твою веру, невинный ангел, в добро и любовь... Но я уйду.

– Нет! – она в ужасе закричала. – Пожалуйста, не уходи!

Кажется, в этот момент он тихо рассмеялся.

– Милое глупое дитя, неужели ты так истово жаждешь смерти, что зовёшь к себе её верного слугу?

– Когда-то ты был моим!... моим другом. И остаёшься им до сих пор.

– Убийства затмили мой облик. Похитили меня прежнего и прислали из глубин тьмы другого. Эта оболочка напоминание о нём, но внутри неё нет ничего, что бы ты узнала. Он – мёртв, а ты смотришь в чёрную пустоту. На что ты надеешься, обращаясь к тому, кто губит надежды?

– Будь так, ты совершил бы преступление и не медлил. Да, твой голос непоколебим и мёртв, и движет моим сердцем, словно я сама уже мертва и не владею ни душой, ни телом. Но знаю, твердо знаю, ты всё ещё со мной, помнишь меня и остаёшься рядом.

– Это ложь, в которую хочется верить. Не пытайся сопротивляться и доверять пустым превратным чувствам, они иллюзорны. Когда обнаружишь их изъян, то всё поймёшь. Дрожишь? Я тебе нравлюсь такой, а прежний был смешон. Трагедия и злой рок – вот рецепт людской любви. А как насчёт бесстрастного бесчеловечного ничто? Ты не веришь? Это всё что во мне есть. Это уже не трагедия. Это реальность. Тебе нужен романтический ужас, паническая страсть, вампирическая любовь. Но я не милосерден и не жди пощады, если я останусь. Ты забудешь всё святое, что когда-либо срывалось с твоих молящих губ.

– Пощади! Не оставляй меня! Ты не уйдешь! Ты просто не можешь уйти! Я знаю, в тебе бьётся человек!

– Во мне ничто не бьётся. Лишь в одном ты права – я помню. Сохранить память о былом человеческом облике, но при этом быть опустошенным – это так странно, как будто наблюдать чужой сон. Но я его разрушу. Пришло время расставаться, довольно пустой болтовни.

— Подожди! Стой!! Я люблю тебя!!

Он замер на месте и в изумлении уставился на неё. В нём промелькнули следы человечности: смущение, горечь, сожаление и досада. Но затем поблекли. Осталась только древняя усталость. Он знал, к чему всё стремится и чем всё должно кончиться, и его уже не изменить.

— Ради твоего же блага, нет... прости меня, ангел… Но я не создан для любви.

— Тогда для чего ты создан?

***

Вспоминая моменты прошлого, он неуклонно натыкался в них на искажения — слепые пятна, которые раньше, казалось, были органично вплетены в общую серо-радужную ткань жизни. Однако со временем, сосредоточено блуждая по лабиринтам воспоминаний, затянутых древней густой паутиной, он находил всё больше подобных пятен, и они насмешливо маячили перед мысленным взором, как нечто несуразное, чего совершенно точно в реальности быть не должно. Эти пятна зияли как чёрные дыры, которые невозможно было залатать никакими доводами разума.

В детстве он часто болел. В силу физиологических особенностей слабого организма, ему приходилось отыскивать опасности практически во всём вокруг. Мир представлялся ему злом, враждебной структурой, как и его личное тело, которое всегда оставалось для него загадкой.

«Мое сердце и жизнь превратились в гротескное святилище, в котором оно проявляется с проблеском своей пустоты, – говорил он отстранённым таинственным как будто чужим голосом и, возвращаясь к мучившим его воспоминаниям детства, продолжал: – Помню, как всё изменилось, когда впервые в моей жизни проступило это искажение, это слепое пятно, как пророческая звезда гибели, взошедшая над моей колыбелью, определившая всю мою судьбу».

В периоды болезни, когда он прикованный к постели лежал неподвижно, с высокой температурой и тяжелой головой так, что единственным развлечением являлось окно напротив, в бесцветный дождливый экран которого он вперялся бессмысленным пустым взглядом, пока родители хлопотали внизу, тишину старого дома внезапно нарушал холодный и безжизненный стук в дверь. Спустя пару минут в полутёмную комнату, колебля огонь у свеч, неслышно входил высокий седовласый мужчина похожий на странника. Это был его дядя, который навещал его всякий раз в часы снедавшей утомительной хвори. Сидя у ног больного племянника, он заботливо с любовью рассказывал различные истории. Они были и забавные, и интересные, и смешные, но иногда что-то происходило в тот момент, словно игла съезжала с дорожки пластинки и тогда за шипением и противным скрежетом прорывались непонятные пугающе странные мотивы, словно где-то в зазеркалье образовывались тонкие трещины, ломая структуру этой крошечной упорядоченной реальности. Насколько странными были некоторые из тех историй, которые тогда он не воспринимал серьезно, ибо не понимал их чужого смысла, однако внимательно слушал и впитывал в разум, чтобы позднее уже быть готовым к наступающим закатным переменам.

– Прозрение в голодной тьме, – с холодной северной отстраненностью звучал голос, словно из уст проповедника. – Пустота приходит. Пустота утверждает. Я рассказываю тебе траурные песни о маленькой храброй звезде, которая в странствии наблюдала гибель сотни заблудившихся планет, и тьмой постигая знаки времени сама в конечном итоге угасла. Это голод и отсутствие. Опустошение, к которому всё движется. – Строгое лицо дяди в этот момент в тусклом одиноком пламени свеч было искажено и как будто поражено проказой. – Ты не знаешь ещё, но твоё появление на свет обернётся гибелью для всего света. Грядут перемены, и ты станешь вестником рока, приходящим в тишине... Однако только тебе будет дано выбирать, чему в итоге последовать, – сказал он, и в каждой клеточке его гнилостных легких каждое слово звучало с мрачной уверенностью и зловещей верой. – Ты уничтожишь всё или сохранишь...

***

– Слышишь, как в пустом театре звучат аплодисменты? Но в зале отсутствуют зрители. И ты наблюдаешь бесконечные ряды мягких кресел во мраке пустыми, пребывающими в безмолвном покое, а на сцене в блеске софитов творится чудовищный инфернальный спектакль с глумливой сворой актеров, чьи размалёванные рожи, резкие комичные выпады, отталкивающие жуткие движения, запечатленные на их восковых лицах эмоции и механичные жесты выглядят столь неестественно и даже пугающе пародийно, словно они двигаются по чьей-то злой воле. Только приглядевшись получше, ты замечаешь пляшущих на деревянной сцене марионеток, исполняющих свой зловещий уродливый танец, изгаляясь над природой и самой жизнью. Временами доносится сухой звук аплодисментов от незримо присутствующих в зале. Эти «манекены» кровоточат, плачут, смеются и кричат. А потом резко замирают, странные фигуры, в холодном безжизненном молчании, чтобы через какое-то время, как заводные куклы, оживиться и продолжить дурной танец. И в этом достигшем апогея гротескном театре нет выхода, потому что за его пределами ничего нет. Он обитается в пустоте и пустотой содержится, и если ты приглядишься ещё внимательнее, то поймешь, что все вокруг собравшиеся здесь, приведенные в активное истеричное бурное движение, являют собой предельную степень отсутствия…

***

На самой периферии бодрствования, которые окаймляет пропасть сновидений, бредовый голос звучал как пещерное эхо, не принадлежащее ни единому человеческому разуму, свободно гулявшее по пространствам мысли.

– Художник, как рисующий, как нарисованный, очарованный собственным ослеплением. Ты спрашивал меня о том, правдивы ли те истории, что я тебе рассказываю? Один безумец, болтая сам с собой во мраке, однажды сказал: нужно, чтобы они восприняли нашу правду, как ложь. Тогда они выдумают свою правду. И они сами себя обманут. А мы, таким образом, никому не солжём...

Представь себе одну единственную коробку, летающую в черной бескрайней пустоте. Эта коробка состоит из прочных стен, сделанных из неизвестного материала. И она абсолютно пуста, а ты находишься внутри неё. Свет от не очевидного источника освещает всё пространство вокруг, но строгой линией задерживается на границе с тем вычеркнутым миром, что лежит по ту сторону этой коробки.

Сначала ты оглядываешься и думаешь, что, наверно, это твой дом. Потом ты замечаешь отсутствие дверей и окон, а на границе света и тьмы вместо передней фасадной стенки решетка из железных прутьев и понимаешь, что это не твой дом – это тюрьма. Наблюдая за тем, что происходит снаружи, за пределом решетки тревога внутри тебя нарастает и поселяет в душе отравляющую мысль, что всё это не тюрьма… но тогда что это? Ты перебираешь в голове все мыслимые и немыслимые варианты, но ни один из них не успокоит твое сердце. Может статься, те необходимые слова, которые ты ищешь, чтобы описать это состояние, не существуют в твоём лексиконе, да и вообще в любом другом выдуманном человеческом языке. Ты забыл слова обозначающие предметы, которых уже нет.

Ты лишь смотришь на прутья решетки и спрашиваешь себя: это защита? Что обитает по ту сторону? Что это за тьма? Есть ли пределы у мрака? И есть ли вообще что-либо? Откуда взялась эта коробка, и как в ней оказался я? А потом ты приближаешься к запретной границе и слышишь шёпот. Не один и не два – десятки голосов. В них нет смысла, они только непрерывно бормочут в разнобой непонятные слова, которые поначалу кажутся тебе узнаваемыми, и вроде бы они складываются во что-то осмысленное и цельное. Но чем дольше ты слышишь их, тем бредовее они становятся, сливаясь уже в дикую какофонию, ураган. Шепчут, и ты не знаешь, откуда они, что они хотят, о чем пытаются сообщить. Они не затихают и все их слова – это просто набор звуков, сигналов, хаос криков, который не достигает сознания. Ты как отшельник, замурованный в проклятых камнях и их нестройном пении. Просовываешь голову между прутьев решетки, собираясь прыгать. Это последнее, что остаётся – узнать, наконец, правду.

***

Он вновь посетил её, незаметно наблюдая с улицы за одним из окон на фасаде, чуть прикрытым занавесками. За стеклом горел свет, освещая уютную гостиную, в которой находилась она. Сидела на диване, поджав под себя ноги, с печальным задумчивым выражением на лице, устремив взгляд куда-то в незримую известную только ей страну, словно ждала оттуда гостя.

«Не горюй по ней, ибо скоро всё превратится в ничто.»

— Я сделал свой выбор, — сказал он.

Немного постояв там, чтобы убедиться, что всё в порядке, он отправился дальше вниз по изношенным улицам. Это был его мёртвый город, который он ненавидел и в который поклялся, что больше уже никогда не вернётся. Но сегодня всё было по-другому.

Солнце давно скрылось за горизонт, а луну затмевали облака, которые бездушно плыли по небу медленно и тихо. Город оставался тем же, что и прежде, за исключением некоторых деталей, которые отражались даже не в самой архитектуре вырожденческого злосчастного города. Это можно было увидеть и почувствовать в самих обременённых земными тяготами жителях, проживающих в глухих и немых бесконечно запутанных лабиринтообразных чёрных постройках, как глубоководные рыбы. Но в тот день и в ту особую ночь их беспокоило нечто ещё. Вызывало нервозность и смятение необъяснимая духовная тоска, распространившаяся как болезнь, от дома к дому, охватывая собою целый мир, словно ждавший в онемении необъяснимой катастрофы, бесстрастно приближающегося ужаса. И никто не знал ответа, но хранил в сердце молчаливое предчувствие, вырвавшееся в дурные сны о невыносимой боли. Усталость и угнетенность, что раньше испытывал только он и знал об этом с самого детства. То, что необходимо исполнить. Сегодня многие узрят правду, но не поймут её значения и дико разозлятся. Кошмары навестят их сегодняшней ночью.

Он равнодушно посмотрел на россыпь звёзд в небе, где облака рассеялись, оставив призрачные акварельные следы, как на картине «Пейзажи обманщики» безумного художника, рисующего всё из недосказанности.

Ничего в тлеющих звездах похожих на угли. Ничего в небе похожем на дно колодца. Ничего в бездомных облаках, путешествующих по миру. Священная пустыня тиха, камни неподвижны. Но они освящены флиртующим разумом. Звёзды последнее, что видели умирающие глаза, прежде чем погружались в бездонную, пугающую неизвестностью темноту, которая окончательно разрывала их отношение с этим миром, и говорила о том, что скоро они перестанут быть людьми…

Но то, что жило в нём, никогда не являлось человеческим. Он был отражением пустоты. Слепые пятна проступали на картине, и кажется, портили её идеальную структуру, искажали, извращали своим немыслимым едва заметным появлением. Тогда всё менялось. Реальность словно сходила с ума, начинала разрушаться под её действиями, как карточный городок или бумажная фигурка. Происходили события, которых не должно быть, но они как будто сливались с этой реальностью и никто их особо не замечал. У него был дар замечать подобного рода изменения. Проклятие, изменившее его самого и сделавшее нелюдимым. Исключая разве что период знакомства с ней, когда они были подростками.

«– Я ненормальный, – сказал он впервые при встрече.

– Это отлично! Я как раз ищу таких людей, – говорила она с восторгом.

– Почему?

– Потому что они странные, интересные. Они видят то, что не видят другие. И это так прикольно!

– Ну, в моей болезни нет ничего прикольного, – отвечал он, а затем с мрачной шутливостью добавлял: – Если только в детском лагере ночью у костра напугать до чёртиков ребят и вожатых своими историями.

Она засмеялась.

– Никогда не была в детском лагере. Всегда думала, что там скучно.

– Мне в любом месте не скучно.

– Понимаю теперь почему... Нужно было ехать в твой детский лагерь.»

Он вспомнил, как они гуляли по лесу, и он толкнул речь о том, как легко человек может пропасть, просто раствориться в воздухе. Ведь людям свойственно исчезать.

«– Многие из людей становятся жертвами злого умысла, сами того не подозревая. И пропадают, да так, что не остается никаких следов способных раскрыть тайну их исчезновения.

– Ты говоришь о маньяках? Ведь это они похищают людей.

– Наш мир действует по системе причинно-следственных связей, но я говорю о причинах, которые могут быть для нас абсолютно непонятными, настолько странными и чрезвычайно загадочными, что мы просто будем не в состоянии их оценить, познать и принять такими, какие они есть.

– Знаешь, большинство людей вообще стараются не заморачиваться по этому поводу, – беззаботно сказала она, перепрыгивая через небольшой ручей. – А непонятные причины как раз рождаются в головах маньяков. Точнее причины, понятные только им

– Ну, значит я маньяк. Остерегайся меня, куколка, или я порежу тебя на части.

Она захихикала над его пародийным хриплым голосом

— Слушай, нам лучше не углубляться слишком далеко в лес, чтобы не заблудиться, — с тревогой сообщил он.

Бросив взгляд через плечо, она послала ему озорную улыбку.

— И это говорит мне маньяк?

— Я просто очень заботливый маньяк.

— Это что-то новенькое»

С рождения он был чутким к чужим страданиям. Ненавидел, когда другим причиняли боль, однако всё чаще сталкивался с этим. И взрастил в себе ненависть. Ещё в раннем детстве он при любых обстоятельствах при просмотре очередного комиксового фильма выбирал сторону злодеев, тех с кем обычно приходилось бороться супергерою. И себя относил к роли суперзлодея. Только имя себе так и не придумал.

И, как у любого уважающего себя суперзлодея, у него был свой особенный план в отношении мира и людей.

Он полагал, что весь мир – это сплошная раздробленность: начиная от мышления и заканчивая глобальным человечеством.

Мир насквозь пропитан фальшью, напускной нравственностью, лицемерием, безразличием и всеобъемлющим варварским эгоизмом. Даже любовь, в которой единственной и недостаток и благо в том, что человек, наконец, прозревает, признавая свою неполноту и никчемность. Вся культура и искусство посвящена этим признаниям, когда итерацией повторяется: я ничто без тебя, я ничто без тебя. Я просто пепел, прах, вонючий кусок мяса. Пустое место. Ничто без тебя. Если бы он осознал это раньше, а не мнил себя богом, оцепеневшей тушей, сидящей высоко на испорченном троне. Впрочем, ничего не изменилось.

Девушке угрожает опасность, её хотят убить. Она в ужасе стучит по стене и молит о помощи. С той стороны стены яростно стучит сосед и кричит «прекратите шуметь!».

Маньяк всаживает нож в спину девушки и она, наконец, затихает. Маньяк говорит: наконец-то. И с той стороны перегородки сосед, реагируя на внезапную тишину, улыбаясь, говорит: вот, теперь порядок... наконец-то. Он возвращается к своему любимому шоу. Весь мир – это одно сплошное шоу. Но кто управляет им? Это нечто всегда скрывается во мраке, в чёрной пустоте, как будто его не существует, а ты его сам выдумал, внушил себе такую идею и сошёл с ума. Возвращайся к своим делам и продолжай участвовать в их шоу…

Все люди, абсолютно все живущие на земле больны шизофренией. У них разлад разума с сердцем – они исполнены злобы, не последовательны во благе, неразумны и нечисты. Наверное, только умерев, если там что-то есть люди могут надеяться обрести здоровый цельный целомудренный облик себя – единство ума и сердца, разума (образованности) и нравственности (чистоты). Достаточно только этих двух сил, чтобы на земле наступил рай, если бы люди были едины в стремлении к уму и нравственности. Правителями и элитой были бы философы, достигшие и того и другого, которые с заботой и любовью служили бы простому люду (пускай не имеющему такого же высокого острого разума, но нравственно движимые к свету), как братья меньшие, для которых эти философы были бы образцом к совершенству ума и сердца.

Никто не пробудится в обители скорби, где униженные и осквернённые, догнивающие в углах заброшенности, затерянных тёмных территорий, заключённые в бараках одиночества самоубийцы, пропавшие в бездне, рассеянные во мгле истории, как листья, перемалываемые почвами безымянных болот. Подыхающие на задворках пространства и времени, обособленные и забытые, но живущие в собственной памяти, которая обернулась для них миражом гниения и судорог кошмара, открывшегося им. Пламя мучает их сознание и разъедает сердца, окаменевшие, одеревеневшие, как предметы. Их миллионы, но, кажется, что их нет. Потому что они уже не участники реальности.

Те, кто стремились освободиться, кто искали сокровенную истину, встав на этот путь, споткнулись.

Как вывернутая наизнанку пещера Платона, в которой пленник в грязи и пыли, прорываясь наружу, обнаруживает великое Ничто, наполненное чудовищным смыслом. Наблюдавшее гибель богов. Испокон веков оно обреталось в руинах немыслимого прошлого, забирало с собой то, что уже невозможно вспомнить, поглощало и всегда исходило из нездешней возвышенной тени. Не имеющее, как такового статуса, формы или содержания.

Оно продолжает двигать фигуры и наблюдать. Кто-то зовёт это дьяволом или заговором масонов, иллюминатов и прочее, называй как хочешь.

Пещера – это только начало. Но хочет ли он по-настоящему узнать правду? Углубиться в происходящее и познать великую тайну чёрного занавеса? Не сойдёт ли с ума от увиденных им знаний? Или пройдёт опустошение, чтобы увидеть.

В более зрелые годы он спрашивал у своих родителей о дяде, который посещал их дом и проводил с ним время. Но родители лишь изумлено отрицательно качали головами и уверяли, что никакого дяди у него в помине нет, и в детстве во время болезни его никто никогда не посещал. Он всегда был один...

«Да, я знаю, я просто коробка, летающая в чёрной пустоте. Я всё-таки сделал свой выбор»

Он уйдёт, а мир продолжит своё привычное пустое бренное существование в сладких грёзах комфорта, этой жестокой игры кровавого слепого сновидения…

До следующей звезды.