12. Банщик из Ада. Кровавый обед

Руки тряслись - Вера никак не могла удержать ложку и пятна борща украшали скатерть вокруг тарелки. Алые крошечные пятнышки, точно брызги крови на белой простыне. В ночь, когда умер Глеб, вся простыня пропиталась кровью. Белье и матрас пришлось выбросить. И ковер тоже. Уже умирая, Глеб вырвался из ее рук и упал на пол, заливая мягкий серый ворс густой багряной кровью. Так похожей по цвету на суп в ее тарелке.

Сидящий напротив за столом Валентин, казалось, не замечал ничего - ни разлитого борща, ни трясущихся рук и бледного лица матери. Он не спеша макал ложку в суповую гущу, потом вытаскивал и смотрел, как капли падают в тарелку. Суп в чашках уже давно остыл, но никому за столом не было до этого дела. Сын ничего не сказал про Олега или отца Феофана. Знает он, что матери все известно? Наверняка. Тогда почему молчит? И что стало со святым отцом? Неужели, он уже... как Глеб...

Вера не выдержала первой:

- Валюш, ты не будешь есть? Может, чаю тогда...

Она осеклась. Сын перевел взгляд с ложки на нее. Эти глаза больше не были глазами ее ребенка. Ребенка, которого она родила тринадцать лет назад. Да и был ли он вообще когда-нибудь ЕЕ? Как давно зародились эти страшные сомнения? С того самого момента, когда Вера узнала, что носит малыша под сердцем и, глубоко внутри, вместо радости, ощутила легкий холодок первого страха. С той минуты, когда первый раз ей вложили в руки крохотный, сморщенный комочек. И послуслепые голубые глазенки вдруг распахнулись, чтобы взглянуть на нее с удивительным, каким-то пугающим спокойствием. Или, когда не дождавшись мужа в день выписки из роддома, вызвала такси и приехала с сыном домой. Димка ждал их в квартире. Мертвый.

Потом Вера узнала, что он наелся стекла. Просто разбил бутылку из-под вина и ел осколки, давясь кровью, утирая ее с изрезанных губ. Ел, пока не свалился замертво. Верочка не покончила с собой только чудом. Или просто потому, что ОН не давал ей это сделать?

Сейчас, сын сидел напротив нее и лениво болтал ложкой в тарелке с давно остывшим супом. Черты лица немного напоминали Димкины, и чуть-чуть ее саму. Но эта похожесть была фальшивой, неестественной. Под маской кареглазого подростка со светло-русыми волосами и чуть припухлой, как у матери, нижней губой, отчетливо просвечивало нечто. Отвратительное, неестественное, чужеродное. С трудом справляясь с дрожью, Вера потянулась взять стакан с соком, но отхлебнуть не успела. Стекло обжигало пальцы - в нем дымилась, вздымалась пузырями багряная, пахнущая солью и металлом жидкость.

- Пей, - неожиданно спокойно велел Валентин. - Сегодня особенный день... так выпей же за меня. Мама.

Последнее слово прозвучало, как пощечина. Вера хотела отбросить стакан, но пальцы будто свело судорогой. Стекло нестерпимо жгло; на глазах выступили слезы. Женщина тихо заплакала, молясь про себя, чтобы все происходящее оказалось очередным кошмаром.

- Не плачь. Просто пей! - все так же спокойно приказал сын. - Ничего не бойся, ты сделала то, что должна была. Пришло время благодарить и радоваться... да пей же ты!

Карие глаза на миг почернели. Вера вздрогнула и поднесла стакан к губам. От запаха крови ее замутило, но она с усилием сделала глоток, потом еще один. Странно, но кровавый кипяток почти не обжигал горло.

Когда стакан опустел, она наконец, смогла разжать пальцы. Стекло печально звякнуло, разлетевшись вдребезги. Страх куда-то улетучился - осталось чувство легкого опьянения, точно от хорошего вина.

Уже не пугало сидящее напротив нее существо - колышущийся кровяной сгусток с мокрыми черными глазами. Откуда-то сбоку послышался слабый скулеж. Она повернула голову - в центре окутанной горячим паром комнаты стояла нелепая статуя (или кукла?) сшитая из кусков плоти. Грубые швы кровоточили и гноились; кукла жалко дрожала. У нее было три сморщенных лица, пришитых к обугленному черепу. Без всякой жалости Вера узнала лицо отца Феофана и двух его помощников.

- И где их бог? - мягко спросил Валентин. Теперь, вместо кровавого ошметка, за столом сидел, играя чайной ложкой, красивый юноша в легком белом одеянии, напоминающем греческий хитон. - Где же милосердие Его и карающая длань?

Живая статуя вновь застонала. Из трех открытых ртов водопадом хлынула густая темная кровь. Юноша подставил стакан под дымящуюся струю, потом протянул матери:

- Пей и веселись - ибо это наше время и наше место!

Без всякого отвращения Вера взяла стакан...