02. Скелеты в шкафу (18+)

– Хочется совершить что-нибудь безумное, – произнесла Лекса, когда они стояли у старого здания на Грим-стрит, в районе малознакомом Эдди. Он знал, что где-то здесь неподалеку должен находиться собор святого Мартина. Поймав себя на этой мысли, ему почудилось, что он слышит звон колоколов. Эдди обратил взор к небу – к застывшему лунному светилу, восседавшему на черном полотне и сиявшему недобрым блеском, и отчего-то волосы на руках его встали дыбом, кровь загустела и замедлила свой бег. Эта жуткая ночь. Ветер шелестел в густых кронах. Жестокая ночь. Необъяснимая. Где-то мать замышляла убить свое малое дитя. Где-то стая свирепых псов набрасывалась на одинокого путника, разрывая его в клочья. Но в ужасе Кэша не было определенности. Это был какой-то почтительный ужас, благоговейный, как будто воспетый в древних сказаниях забытых диких народов.

Лекса открыла дверь и прошмыгнула внутрь дома. Эдди последовал за ней.

– Разве это не называется взломом? – спросил он, стараясь придать толику непринужденности своему голосу, чтобы слова не прозвучали с беспокойством или даже обвинением в ее сторону.

Двигаясь в темноте к лестнице, она улыбнулась.

– Расслабься, здесь никто не живет. Этот дом давно заброшен. Я иногда прихожу сюда. В таких местах обычно есть некая аура прошлого, которая меня притягивает. Все такое ветхое и таинственное.

Спокойным тихим шагом они в молчании поднялись на второй этаж. Напротив окна стояла большая старая кровать. Пустой дубовый шкаф в углу выглядел так, словно из него сейчас выпрыгнет привидение. На полу лежали осколки разбитого зеркала.

«Обстановка весьма мрачноватая, но не лишена своего очарования, – подумал Кэш – Сгодится для размалеванных в корпспейнте подростков, тусующихся на кладбище с банкой пива и дешевыми сигаретами... Интересно: а когда алкоголь кончается, они прямо на кладбище трахаются, среди могильных плит, устраивают извращенные священные оргии посреди останков своих предков?»

Лекса сняла желтую ветровку и небрежно кинула ее на стул. Она достала из под кровати, словно из потайного погреба, бутылку вина. Они уселись на дырявое покрывало. Кэш, стараясь не пялиться на ее гладкие ноги, рассказал про своего друга-раздолбая Фрэнка, который в силу своей разнузданности вечно встревает в какие-то глупые переделки и вдобавок ко всему втягивает в них самого Эдди, они вместе над этим посмеялись. Немного выпили вина. Все это время его не покидало тревожное чувство, мысли роились в голове, словно муравьи, разбегающиеся от гигантского сапога, она же кокетливо улыбалась, но в ее улыбке сквозила ледяная насмешка. Каким-то образом она знала...

Внезапно Лекса встала с кровати и прошагала в конец другой стены.

«Ну хватит этих игр, Эдди. Я же знаю, что ты хочешь этого. Я же вижу, как ты смотришь на меня. Как бьется твое похотливое сердце в предвкушении. Как дрожат твои пальцы» – дразнящий голос как будто доносился из глубины его сознания... из самой его темной глубины.

Эдди тяжело сглотнул, пытаясь справиться с напавшим на него оцепенением. Встряхнул головой, опасаясь, что всему виной послужил алкоголь, но ведь от бокала вина не может быть такого сильного эффекта, это просто невозможно!

– Ты о чем? – произнес он, как завороженный глядя на нее.

Она гипнотически захлопала большими ресницами. Ленивой походкой прошествовала к нему, словно по подиуму, демонстрируя свою роскошную фигуру. Эдди сглотнул слюну. Подобно тому как змея сбрасывает с себя кожу, платье сползло с нее и упало на пол, оставляя после себя мысль о том, что пару секунд назад под ним растаял чей-то призрак. Лекса осталась абсолютно голой, облаченной лишь в легкую лунную накидку. Она была прекрасной, словно в скульптуру Вирсавии* (Примечание: согласно Библии, Вирсавия была женщиной редкой красоты) вошел дух жизни. Томно задышала ему прямо в ухо.

– Смелее, Эдди, – прошептала она, и этот чарующий звук пронесся по всем туннелям сознания юного философа, будоража его укрытые во мраке бесконечной пещеры потаенные расщелины, где давно нашли себе пристанище голодные черные демоны, заключенные в оковы сомнений и доводов рассудка.

Кэш неверно дотронулся кончиками пальцев до ее упругих бедер, и по телу словно прокатился мощный электрический заряд. Он почувствовал, что не может противиться этой властной сокрушительной силе. Она взывала к нему. Разум его захмелел. Оковы были сброшены. Как будто двери ловушки, в которую он угодил, с шумом захлопнулись, подобно омытым кровью челюстям кархародона* (Примечание: Кархародон – большая белая акула). С хищной усмешкой, Лекса расстегнула ремень его джинсов.

Под покровительством луны, проникавшей через окно, они лежали на старой кровати. Бархатная тьма окутывала их, словно живая, и принимала участие в их таинстве, холодно лаская обнаженные тела; кружила над ними, как дух кружит над миром. У Эдди замирало в груди сердце и билось, как сумасшедшее, разрываясь на части. На миг он подумал, что умер, но чувства опровергали сей факт, не ослабев (нет, они не проявили такой милости.), а накатили с новой волной, еще более безумной, чем прежде, словно яростный зверь, которого не останавливали ни одни железные цепи, а ломались под его напором, как тростинки. Зрачки парня закатились. Напряжение достигло предела, двинувшись дальше, оставляя позади порог всех его земных, не в меру разгулявшихся фантазий – теперь они казались пресными. Это уже была какая-то изощренная пытка блаженства. Как будто каждый его нерв натянулся, как гитарная струна, и стал чувствительным настолько, что раздражался при каждом прикосновении пылинки или дуновении ветерка. Все его сознание вопило в этой нескончаемой сладкой агонии.

Ее стеклянные глаза, как тлеющие угли, вспыхивали изумрудным блеском снова и снова.

Ее ногти впивались в его нежную бледную грудь точно неистовые когти гарпии, готовые вырвать желанное сердце. Кровь потекла струйками, затем перешла в ручьи.

Из темных стен, как если бы служивших неким барьером отделяющим одну реальность от другой, выступили кривоногие карликообразные существа, с которых сыпались комья земли – полулюди-получерви. У них отсутствовала шея – отвратительное, с розоватым оттенком, нагое, пухлое туловище сразу же переходило в лысую головку. Странные розоватые хари, как будто побывали в огне. Они с трепетом собрались вокруг ложа, совершая какие-то кошмарные пляски и танцы, словно пародируя детское веселье. Припадали к груди Эдди, как кровяные пиявки, слизывая красную субстанцию, сочащуюся из его ран. Их уродливый поистине богомерзкий облик не смущал его. Он уже не мог остановиться и не понимал, что происходит. Экстаз лился по венам и будил сонную кровь, которая теперь грохотала подобно источнику где-нибудь у Рейхенбахского водопада.

Лекса запрокинула голову к потолку. На миг Эдди увидел острые тонкие клыки, торчащие у нее изо рта. Она издевательски расхохоталась ведьмовским смехом. В магическом лунном сиянии ее лицо, какой-то неземной красоты, выглядело дьявольски-холодным и жестоким. Он случайно бросил взгляд в сторону окна и содрогнулся: на небосводе зловеще мерцала звезда, а рядом с ней, как две капли воды, вторая, словно ее призрачная тень. Эдди решил, что у него двоится в глазах...

Последующие минуты он помнил неотчетливо, как в тумане: стремглав спускался по лестнице, споткнулся и больно проехался по четырем последним ступеням. Поднявшись на ноги, выбрался на спящую улицу, и кинулся дальше. Как будто удирал от бесконечных полчищ адского пандемониума. Студенистый ветер хлестал ему в лицо и развевал волосы, а он, как в бреду, бежал без оглядки, сжимая скулы от доносящегося до его слуха хохота, который звучал в голове дьявольской мелодией. И все же он был рад, что луна исчезла за тучами. Этот белый, светящийся экзальтацией, шар навевал на него такой сверхъестественный ужас, словно причиной всех его напастей был именно он.

Едва только показался вдали старый, дремлющий собор (к которому, к слову, выбрался он совершенно случайно), как реликтовый зверь, громадный, исполненный благородной гордости, или затонувший в пучине корабль, Эдди показалось, что слышит хор голосов, исполняющий церковные псалмы, и укрепился в надежде.

Мрачный собор святого Мартина, стоявший в тишине и могильном спокойствии отдельно ото всех остальных городских зданий, словно сотворенный не человеком, выглядел каким-то гротескным, как будто только что сошедшим со старинной гравюры Гюстава Доре: с живописными фризами, остроконечным ржавым медным шпилем, угрюмо устремленным к ночному небу, словно пика, желающая проткнуть завесу густых и тоскливых туч – где как раз пролетала стая черных ворон, – чтобы разогнать кромешный мрак, нависший над миром. Изящные статуи херувимов в скорбных позах прятали свои невинные опечаленные чем-то лица. Лестница и колоны были сделаны из темно-розового гранита рапакиви. На карнизах сидели каменные химеры, словно выслеживали, высматривали в темноте свою жертву. С бессильной злобой отворачивались от цветных готических окон собора, как от божественных ярких лучей Спасителя.

Внутреннее убранство поражало взгляд фресками, украшавшими стены зала. Особенно вызывала необыкновенный пленительный восторг непревзойденная большая фреска, где Архангел Михаил сражается с одним из представителей зла и поражает его своим копьем – древнего змея.

***

Эдди окончил говорить и опустил взгляд на деревянный пол, с интересом разглядывая на нем каждую трещину, словно это помогало ему прийти в себя и успокоиться. Ведь он ни в чем не виновен и не знал. И если бы можно было, то он бы забыл об этом и никому не рассказывал. Забыл бы как сон, как одно из тысячи дурных воспоминаний, о которых поклялся никогда не думать, чтобы не бередить раны.

Капельки пота скользнули по шее под одежду. В будке было очень душно. Голоса снаружи пели святые гимны. Безмятежность царила в воздухе... Но не в этой будке. Какой-то тихий, сдавленный стон наслаждения вырвался из соседней кабинки, после чего в безмолвии блаженно прозвучало:

–... Продолжай... продолжай...

– Святой отец?

Эдди, оставаясь на коленях, просунул пальцы сквозь решетку и заглянул в темноту.

– Продолжай...

И резко отпрянул:

– Вот черт!

Он выскочил из исповедальне к центральному нефу. Высокие своды величественного собора казалось давили на него, как будто припечатывали к полу, показывая всю его ничтожность и нечистоту, как грязного животного, осквернившего райский сад. Призывали к жертвенному покаянию.

Эдди потерялся в пространстве и растерянно огляделся.

– Какого хрена! Фрэнк? – изумлению его не было границ. Он присмотрелся и увидел сидящего в третьем ряду на длинной скамейке друга; Фрэнк явно был чем-то расстроен.

– Ч-ч-что ты здесь делаешь? – сдавлено сорвалось с губ Эдди.

Тревога внутри него нарастала с каждой секундой, с каждой замеченной им странностью, которых было слишком много, чтобы они являлись настоящими. Его разум бунтовал против того, что видели его глаза; того, что слышали уши. И все мысли, как один, истошно вопили о какой-то надвигающейся опасности, которая ему угрожает. Какая-то чертовщина. Но угроза всё же оставалась реальной.

Фрэнк по-прежнему сидел на скамейке.

— Это Кристина, — сказал он, — мы выпили в баре и поехали ко мне домой. Я не знал, Эдди… Она сказала, что хочет быть только со мной… И убила меня, Эдди! Она убила меня! Убила меня! Эта чертова сука меня убила!

Фрэнк поднялся со скамьи, продолжая яростно кричать. И Кэш увидел: у него была разорвана рубашка, живот распорот, из него вывалились кишки и обильно текла кровь. Кэш резко отвернулся. Желудок свело судорогой. И его стошнило. Голоса хора стихли, как будто им перерезали горло. Фрески на всех стенах оказались чем-то замазаны. Чёрные углы, затянутые многолетней паутиной, вызывали панический ужас, пробуждали отвращение, словно за ними скрывалось нечто омерзительное и должно было вот-вот прорваться из тьмы наружу…

На Эдди напало головокружение. Всё вокруг завертелось в какой-то безудержной, стихийной свистопляске, словно в цирке. Двери собора резко распахнулись, как будто под действием сильного порыва ветра, да с такой силой, что этот хлопок звонким эхом прокатился по всему пустынному нефу, колебля огонь у свеч… и торжественно вошла странная процессия. Нет, не акробаты и гимнасты. То были даже не люди. За окнами раздался протяжный волчий вой, а затем со скрипом отворилась дверь исповедальни… Кэш, упираясь в колени, медленно перевел взгляд туда и утратил дар речи. В полумраке кабинки в чёрной рясе сидел мужчина. Он пронзительно смотрел на Эдди. Прямо ему в глаза. И, словно помешанный, впавший в демонический экстаз, он сжимал до крови в ладони осколок стекла, а другой рукой лихорадочно трогал себя между ног, тихо шевеля губами: — Он смотрит на нас. Он смотрит на нас. Он смотрит на нас. Он на нас смотрит. Он смотрит на нас… смотрит на нас… он на тебя смотрит…

Кэш окончательно лишился душевного равновесия, стоя посреди хаоса, который словно сошел с картин Иеронима Босха, разверзся перед ним во всем своем мерзостном могильном величие. Во тьме, прячась за колоннами, появлялись маленькие слепые создания похожие на уродливых гномов, с косолапыми ступнями и розоватой кожей. С них сыпалась земля и корни, как будто они только что выбрались из глубокой ямы. Они перебегали, издавая шуршание, шумели трещотками, точно разбушевавшиеся дети. Скелеты судорожно выбивали зубами дробь, следуя своему определенному, сводящему с ума, ритму. Фрэнк, оставаясь на своем прежнем месте, словно не замечал всего этого адского водоворота из бесчинства и вел беседу с какой-то полуголой девицей, которая только смущенно прикрывала рот ладошкой и глупо хихикала, чуть наклоняясь к нему, чтобы послушать. Эдди дернулся в сторону выхода. Он хотел покинуть этот ужасающий инфернальный шабаш, как вдруг замер на месте, будто бы превратился в камень и мертвенно побледнел. Волосы его встали дыбом. Санта Клаус в окровавленном красном пальто сидел на скамейке в первом ряду совсем рядом и улыбался ему ехидной улыбкой: — Что, парень, думаешь, что ты особенный? Хочешь увидеть, что у меня в мешке? У меня там мно-о-о — о-го подарков!

На секунду пламя у всех свечей потухло, погрузив церковь в абсолютную непроглядную тьму и первозданную тишину, как если бы собор и его гнусные, подземные обитатели все разом затаили дыхание. А через секунду другую свечи вновь вспыхнули так резко с небывалой космической силой. И церковь огласил жуткий душераздирающий вопль. Задыхаясь от бесконечного ужаса, Кэш свалился на гладкий ровный пол и потерял сознание...

***

Он очнулся в постели. На старой кровати, стоявшей в том заброшенном доме на Грим-стрит. Лекса спала, прижавшись к нему, и если бы ее сон был чутким, то скорее всего девушку бы разбудило грохотавшее в его груди сердце. С минуту он молча наблюдал за тем, как она спит, и прислушивался к тишине. В тот миг он не сбегал от нее. Не мчался бог знает сколько времени по улице и не посещал жуткий собор святого Мартина. Кэш приподнялся на кровати и осторожно взял с грязного пола осколок разбитого зеркала. Он поднял осколок над головой, не отрывая от нее завороженного взгляда, словно боялся, что кошмар может повториться или она будто магическим образом исчезнет в воздухе, как какая-нибудь галлюцинация или привидение. Кровь пульсировала в венах, рука дрожала.

«Убей её! Убей! Она — монстр!» — убеждал его голос. — «Убей! Слышишь?! Убей! Убей её! Убей!»

Лекса тихо застонала во сне, словно ей снился кошмар. Девушка беспокойно заворочалась на кровати, сжалась в клубочек. С минуту Эдди, как парализованный, держал холодный осколок зеркала занесенным над её беспомощным голым телом, а затем, с трудом справившись, положил его на место, всё ещё ощущая, как горит от него кожа, словно на ладони остался порез. Он наклонился к девушке и заботливо поцеловал её в бледный лобик, освещенный таинственным белым лунным сиянием. И в этот момент Эдди почувствовал настоящее облегчение. Он обнял Лексу и закрыл глаза.