На заставе

Сергей Иванов "На сторожевой московской границе"

Дымы над Муравским шляхом

С самого утра Иван чувствовал приближающуюся беду. Виной тому ли сон, где убитый литвинами батюшка указывал окровавленными руками в сторону полудня. Или устойчивые слухи, что ногайцы перешли Дикое поле и идут на соединение с Гиреями. В любом случае ратник сторожевой заволоки Иван Степанов сын спозаранку места себе не находил.

Куснул ржаного хлеба с холодной кашей, попил водицы и бегом взобрался на небольшой пригорок, откуда ждал дыма в случае набега крымцев.

Остальные – пятеро молодцов из челяди костромского князя Нефеды, видя беспокойство Ивана, тоже не стали отлеживать бока в сенной и занялись делом. Архип принес ветоши и чистил коня, Игнат с одноглазым Мишкой взялись править старую упряжь. Мирон вывалил на траву колчаны и внимательно, будто цыган коней, стал перебирать стрелы. Какие подсохли, смачивал, кривые и безперые откладывал в сторону – чинить после полудня, когда солнце успокоится перед сном и не станет бить в глаза.

Ефрем – служка подьячего, единственный грамотей в десятке, занялся самым хлопотным делом. Бумагами. Заперся в заволочной избе и принялся свечи портить, хоть на дворе день. Свитки подготавливать. Особо важные с собой увезти, а которые так, ерунда – в огонь. Сколько мурзы телег соли на Русь ввезли или какую дань за полоняников на Крым повезли - в Москву доставить. Для гиштории.

Больше никого на сторожевой заставе никого не было. Шлях этот дальний, редко какой путник появится или проезжий купец. Иногда присылали обоз из Коломны. Муки ржаной, бочонок меду крепкого, припаса стрелецкого, денег медных… Ну и вестей, понятно.

А вести приходили худые, недобрые. Был в государстве московском непорядок. Бояре ссорились, слепого царя бунтами стращая. Оттого и ярились соседи полуденные – ордынцы, враги давние, литвины с захода солнца, да казанцы злые со стороны биарийской.

Значит полыхать вскоре Руси святой в пожарах жарких и лежать угольями холодными под ногами ретивых татарских коней. И опять погонят к морю синему, через Ор-капу людей светловолосых, людей православных…

К полудню, когда синие тени над поймой в бересту скрутились, явился мирный татарин Алишка, из тех басурман, что жили за переволокой. С двумя жонками, выводком детей и дюжиной коней. Расшитую мудрыми изречениями юрту тянул на спине старый верблюд.

- Куда собрался? – хмуро поинтересовался Иван, по-татарски ратник говорил свободно, но никогда этого не показывал при нехристях.

- Аман тебе, - Алишка легко спрыгнул с низкой степной лошадки и поклонился. – Пусти на Русь, век за тебя Аллаху молиться буду.

- Подорожную надо иметь, - рассудительно протянул стражник. – Иначе не могу. Служба, сам понимаешь. Был бы ты московский человек – другое дело. А так…

- Пусти, ради Исы, - Али рухнул на колени будто ему ноги подрубили. – Придут ногаи – сам знаешь, что они с такими, как я делают. Зашьют в свиную шкуру и повесят на дереве, а жен и детей перебьют. Шайтаны! Я бакшиш тебе дам… - несчастный татарин стал рвать широкий пояс, в котором были вшиты серебряные монеты.

- Оставь, - Иван только рукой махнул. Алишку он знал уж два года как. Промышлял татарин извозом на переволоке. Крым покинул много лет назад, еще юнцом. Гиреи вырезали его род и парню пришлось бежать далеко на север. К рубежам быстро набирающей силы Москвы. – Все одно убьют меня твои земляки. Зачем мне бакшиш. Пустое. Да и дымов пока нет, может и обойдется. Уйдет орда на Литву Киев жечь или к ляхам. Сохранишь тогда свои деньги.

- Не уйдут, Аллахом клянусь! – горячо заговорил Али. – Верные люди сказывали, Мухамед-Гирей уж степь прошел. И людей ведет десять туменов! Ногаи из самой Астрахани пришли – всех режут!

- Так-таки десять? – поправил бороду ратник. – И здоров ты брехать, как я погляжу.

- Собаки брешут, – Алишка быстро плюнул через левое плечо. - Чего мне врать, Иван-бей? Литовский хан денег много в Бахчисарай послал, а Сахиб казанский свою орду на Нижний ведет. Хотят Москву в крови утопить! Крымским улусом сделать…

- Стояла Русь ранее… - медленно протянул Иван. На татарина он не смотрел. Над дальними перелесками поднимались темные дымы. Они черными размазанными прядями окутывали кроны деревьев, будто силясь их поглотить и медленно таяли, омрачая голубую синь мертвенным сумраком. – Стоять ей и вовек. – От неровной линии горизонта путаными зигзагами приближалась едва заметная точка. Писарь с бумагами царскими. Последний из перевалочной заставы.

Татарин тоже обернулся, страшно побледнел и выронил из ослабевших пальцев кожаный ремень.

- Аман, аман…

- Иди, Алишка, - Иван наконец посмотрел на татарина. - Спасай своих… если сможешь, – и оттолкнув перевозчика, который силился припасть к руке, широкими шагами двинулся к избе.

Заметив дымы над Муравским шляхом, все челядники бросили свои занятия и напряженно смотрели на ратника.

- Седлай, Ефрем, коня. Да не мешкай! Спеши отсель, остальные ко мне! Орда идет…

Погуляли

- Вставай! Песья кровь! – сквозь вязкую паутину сна, как через облако, прорывался безудержный крик. – Ах так? Ну держись!

На Никодима вдруг обрушился ледяной ливень. Сон мигом улетучился, вернув ратника в суровый и пепельный мир похмелья. Он с трудом поднялся с земли, где, очевидно, проспал всю ночь, не дотянув до скамьи в приказной избе.

Остальные пятеро костромских челядников, шатаясь будто лешие на болоте, стояли у яблони. Никодим открыл рот, пытаясь промолвить хоть слово, но из пересохшего горла раздался лишь хриплый свист. Сказать, что ратнику было плохо, значит ничего не сказать.

- Седьмого дня через вашу заставу прошел обоз из Кафы крымской с пятью бочками вина агарянского! – коломенский воевода угрожающе взмахнул тяжелой татарской плетью с вшитой свинчаткой. – Где он?

Никодим, опустил голову и вспомнил, как он с товарищами и веселым греческим монахом приучали к вину нехристя-перевозчика Ахмедку. Тот сперва пить отказывался, был бит, и осознав свою ошибку, стал на заставе виночерпием.

- Обоз нашли, пьяного вдрызг татарина тоже, зато вино и монах, как в воду канули. Куда они делись? – Воевода так посмотрел на челядников, что те и дышать перестали.

- Вино испортилось, - еле ворочая языком пролепетал ратник, - Вылили мы его… - куда пропал монах Никодим тоже не знал, поэтому благоразумно не стал отвечать на вторую часть вопроса.

- На третью седмицу поста, - продолжал воевода, - через вашу заволоку ехал обозом ногайский евнух… - он быстро глянул в свиток, - Батырка, Исмаилов сын, перевозя казанских баб для бахчисарайского сераля. Девственниц! А вы их, голь перекатная, перепортили всех до единой, а евнуху два зуба выбили. И это все в Великий пост!

Никодим еще ниже опустил голову, вспоминая веселых казанских девок и угрюмого мужика без бороды. Лысый никак не хотел плясать и петь песни, за что и лишился зубов. Став щербатым, бритый уже не кобенился и выполнял все пожелания веселых стражников. Даже с конем облобызался.

- Так же на вас, битюгов мерзких, подал слезницу латинский человек и путник мирный… - воевода опять глянул на бумагу, - Антошка Ни-ко-лич-чо. В том, что вы у него отняли сто серебряных римских денег, десять ляшских злотых, пятнадцать корон свейских, четыреста…

- Вот ведь вор папский! – рассердился Никодим. – Откель у него сколько богатства? Врет и не краснеет! Все его богатство крейцеры медные да вши откормленные. А вообще-то мы не брали… Может сам погубил где, а на нас напраслину вводит!

Он высоко поднял голову яростно заговорил:

- Не гневайся, боярин! Зато мы послужили царю-батюшке славно. Татарский отряд малыми силами побили, мурз знатных пленили, обоз пограбили.

- А чего вы на них напали? – едва не плача спросил воевода. – Войны то нет!

- Как нет? – изумился Никодим. – А дымы над перелеском? – он указал на едва заметные на горизонте темные струйки. Понятно ведь сигнал – орда идет!

- Какой сигнал, какая орда? – окончательно озверел коломенский воевода. – Еще издевается! Сами спалили татарский городок, а потом его пожарище за дымы приняли и на купцов напали!