Блог портала New Author

02. Илья Муромец, или Чоботок

Аватар пользователя михаил котлов
Рейтинг:
1

Илья Муромец, или Чоботок
(Продолжение)

Глава 3

НАПУТСТВИЕ В ДОРОГУ

Илья вышел из курной избы за околицу и глубоко, всей грудью, вздохнул. Свежий весенний воздух, наполненный после грозы ароматом распустившихся полевых трав, взбодрил его. Ему захотелось порадовать родителей своим чудесным выздоровлением, и он отправился на дальнее огневище, где родители корчевали пни после пала и готовили землю под пашню. Тропинка шла возле речки Непры и, наконец, вышла на берег Оки.
На самом высоком месте здесь стояло капище – древнее место поклонения языческим богам. Деревянные идолы Даждьбог, Стрибог и Перун, вырезанные из цельных стволов лиственниц и дубов, чёрные от времени, безмолвно смотрели вдаль в ожидании даров. Широкая каменная плита возле четырёхликого Перуна почернела от засохшей крови жертвенных животных. Илья хоть и почтительно, но безучастно прошёл мимо капища: новая вера не позволяла ему кланяться идолам.
Родители ещё до рассвета уехали в поле. Старопахотная земля давно истощилась, и приходилось готовить новую. Пни корчевать – не семечки лузгать на завалинке, так намаешься, что руки не поднимаются. Когда солнце вошло в зенит и стало припекать, они, вконец уставшие, сели в тенёк под дерево отдохнуть.
– Эх, кабы Никита с нами был, – тяжко вздохнула Епистимия Яковлевна. – Вмиг бы огневище очистил. А что мы, старики…
– Тридцатая весна парню идёт, и силушка в руках есть, а вот ноги… – печально добавил Иван Тимофеевич. – Упал с коня неудачно… Не удержался в седле… Люди говорят, что это, дескать, наказание нашему роду за святогонство Тимофея, отца моего. Он икону христианскую однажды топором разрубил. Эх, отец, отец! Как предсказали, так и случилось!
– Не ругай отца и казни себя, Иван! Видать, судьба у нашего сына такая – на печи сидеть, а у нас – до смерти без помощников управляться.
Пригретые весенним солнышком, родители задремали. Придя на огневище, Илья не стал их будить, хотя душа рвалась обрадовать отца с матерью своим выздоровлением, а сразу взялся за дело. Кустарники и деревья, обгоревшие в огне, но ещё крепко сидевшие в земле, он выдёргивал без особого напряжения. Через короткое время всё было убрано и сложено в кучу для дальнейшего сжигания. То, что старики не осилили бы и за день, он сделал за их короткий послеобеденный отдых. Осталось собрать только мелкие сучья, головёшки, и землю можно пахать.
Мать проснулась первой, встала и… не поверила своим глазам.
– Слышь-ка, отец, поле-то наше чисто. Тебе говорю, старый, посмотри! – толкнула она его в бок.
Иван вскочил и оглядел поле.
– Действительно, кто-то нам помог! – удивился он. – Кто пожалел нас, стариков? Соседи?
– Гляди, отец, человек какой-то на нашем поле управляется. Не он ли помог? – показала рукой Епистимия в конец пала. – Зачем? Мы и сами…
Неизвестный бросил последние головёшки в кучу и направился к ним. А когда приблизился, они ахнули!
– Никитушка! Ты ли это? – охнула мать и бросилась к нему. – На ногах? Не может быть! – Она обняла сына и заплакала.
– Я, матушка! Окрепли ноги мои.
– Как же это случилось? Кто помог?
– Мимо дома нашего нищие паломники проходили, попросили милостыню. Я их в дом пригласил и накормил. Они в награду за это и вылечили меня от хвори.
– Кто же они, что за кудесники такие? – спросил отец. – Волхвы? Только им, ведунам да колдунам, под силу такое. Только они…
– Нет, батюшка, не волхвы! Святые люди христианской веры помогли. Они окрестили меня в новую веру, нарекли новым христианским именем Илья, напоили водой, да непростой – святой. И свершилось чудо – окрепли мои ноги.
– Окрестили, говоришь?! Новое имя дали?! – нахмурился отец. – Старейшины нашей верви (общины) не велят нам креститься и принимать новую веру. Чем наши боги хуже? Чем тебе старое имя не угодило?
– Что ты, что ты, отец! – испуганно запричитала мать и замахала на него руками. – Они вылечили сына, а это главное. Ты – старый, по-старому судишь. Это в ранешные времена люди родами и племенами жили, старейшин слушали, в своих богов верили. Нынче всё изменилось. Бают, в Муроме многие новую веру приняли и в церковь ходят, а не на капище. Бают, ещё невинно убиенный князь Глебушко крестил Пятницкое селище, что у Мурома с другого боку находится. Всех баб и мужиков в озеро Кстово и речку Бучиху загнал и с головой окунал. На его место пришёл князь Ярослав и тоже крестил в Оке муромцев. Скоро и в Карачарово христиане появятся, помяни моё слово.
– Крестил, да не всех! – вспылил отец. – Бают… В старом Муроме нет никого, кто принял новую веру. А кто принял, ушёл в новое городище. И пускай!.. Наши деды испокон веков свою веру имели!
Иван задумался и долго молчал, сердито теребя свою седую бороду, а Илья с матерью с нетерпением и надеждой ждали его решающего слова. Наконец отец махнул рукой:
– Ну да ладно! Что было – не вернёшь! Хорошо ли наградил старцев? Ради такого дела ничего не жалко, последнюю рубаху отдам.
– Предлагал награду – не взяли. Сказали: твоя плата в ратных делах, иди в Киев-град на службу к великому князю.
– Ежели так сказали, пусть будет по-ихнему, – согласился отец. – В таких делах обманом нельзя.
– Спасибо, тату! – повеселел Илья. Он не хотел идти против воли родителя и в душе надеялся на его согласие.
– Как!? – встрепенулась мать. – В какой-такой Киев–град? А как же мы? Кто нам на старости лет кусок хлеба подаст? Не пущу! Женим тебя, у меня и невеста на примете есть. Внуки пойдут. Ты, сыну, о нас подумал?
Тяжко вздохнул Илья, болью сжалось сердце. Действительно, как их оставить одних на склоне лет? С другой стороны, слово своё держать надо. Там, на ратной службе, его место.
– Наши деды всегда ране за вервь держались, землю орали (пахали), житом поле засевали, охотились, бортничали (сбор мёда диких пчёл), – продолжала причитать мать. – Вольно жили, каждый в своём роду, в своём племени. Ноне русичи городов понастроили, туда уходят наши сыновья, наши кровиночки. Зачем? Разве Муромщина хуже Киева? Мы, мурома, меря и мордва, испокон веков здесь жили. Хорошо жили! Неужели поедешь, сыну? Чужая сторонка бранью посеяна, слезами полита и горем проросла. Здесь отчина твоя, здесь корни твои, здесь могилы дедов–прадедов твоих. Оставайся!
– Нет, матушка, не останусь. Поеду в Киев–град, как старцы велели. Благословение прошу у вас. А ежели не благословите… – Илья не закончил фразу, вовремя остановился, понял, что не то сказал, склонился в поклоне и замер.
Отец посмотрел на мать, притихшую и смирившуюся с судьбой, и сказал:
– Без благословения, сынок, нельзя! Ладно, отпускаем тебя на службу ратную. На добрые дела мы даём тебе наше родительское благословение, на худое дело нашего благословения нет.
* * *
Незаметно пролетели весна и лето. Илья за прошедшее время в Муроме заложил при Спасской церкви, которую люди назвали Спас-на-Бору, часовню, а в Карачарове, на самом высоком месте, церковь. Сам натаскал брёвен для возведения их стен и взял с муромцев и односельчан слово, что они закончат начатое им дело и освятят часовню с честь Ильи–пророка, а церковь – в честь Пресвятой Троицы. Он помог родителям управиться со всеми полевыми работами и поправил избу. Пришло время прощаться.
Илья неспешно вывел коня за ворота. А там уже толпился народ.
– Едет, едет! – послышались громкие ребячьи голоса, и односельчане оживились.
– На княжескую службу едет человек! – обращаясь к людям, сказал Никодим, чернобородый и сухонький мужичок, сосед Ильи. – Великие князья ещё со времён Владимира Красное Солнышко призывали к себе, на Русь, смердов со всех земель, из всех родов и племён. Одних призывали, других силой заставляли идти. С тех давних пор много парубков из Муромщины ушли туда. Уходит и Илейка. Сам идёт! Вот! А раньше он Никиткой звался.
– Да знаем! Только мы его не Никиткой звали, а Гущин, – ответили ему. – Его отец, Иван Тимофеевич, – Гуща, а сынок – значит, Гущин. Слышали, как окрестили его калики, вылечили и имя новое дали. Чудо свершилось. Ни за что не поверили бы, кабы сами не увидели Илью в добром здравии.
– Прослышав о том чуде, я тоже крестился. В Спасе-на-Бору меня святой водой брызгали.
– Да не ты, Никодим, один крестился. У нас, почитай, уже чуть ли не полсела уже христиане…
– Вон Илейка идёт. Какой добрый молодец! А был сиднем.
– Таких добрых молодцев ещё поискать… Столетние дубы на плече играючи таскает. Когда огневище расчищал, в Непру дубы побросал. И запрудил её. Как не запрудить? Дубы – не берёза, Оку можно запрудить. Непра–река не смогла пробиться сквозь затор и по другому руслу побежала. Вот таки дела... И когда часовню в Муроме, в новом граде, строили, первый работник был, никто за ним угнаться не мог.
– Бают, когда стены часовни ложили, Илья с одной стороны бревно поднимал, пятеро – с другой.
– Истинная правда. Я вместе с Ильюшей там работал, видел его силушку. Добрый вой из парня получится! – сказал Никодим.
– И я видел, как он при закладке нашей, Карачаровской, церкви работал. С корнем вырывал столетние дубы и в основание ложил. Ну и силища!
– А без силы разве с драконом справишься? Сколько скотины извёл у нас этот изверг, не сосчитать… Сколько лет мы терпели, боялись его… Голова у дракона аки у борова, тело змеиное, глаза страшные – огнём горят. Помереть от страха можно. А Ильюха его извёл, топором в куски изрубил. Вот так!
– Вот тебе и сидень…
– Был сиднем, а станет гриднем (дружинник княжеской дружины)! – продолжал Никодим.
– Да разве простой лапотник может гриднем стать?
– Может! Воеводы (княжеская дружина состояла из бояр, гридней и отроков) у князей завсегда из простых мужиков бывали. От века так повелось. Ох, в недоброе время уходит от нас Илья.
– Пошто так?
– Старший сын Мономаха Мстислав в Киеве сидит. Удержится ли на великокняжеском столе, пойдёт ли в степь половцев бить? А ежели усобица? Опять нас, смердов (крестьянин, земледелец), князья за собой погонят ратиться меж собой. Сколько можно?
– Ещё бают, половцы по Переяславлю с огнём прошли. Много людей побили, сёла пожгли, поля. Беда! Совсем одолели степняки! Житья от них нет! Недолог живот наш!.. Вся надежда на ратных людей. На таких, как Илейка!
Илья молча стоял возле односельчан, многие из которых были из его рода, вслушивался в разговоры близких, знакомых с детства людей и думал о предстоящей разлуке с родными местами. Что ждёт его на дальней стороне? Вернётся ли он назад? Увидит ли родителей?
– Посторони-и-сь! Дорогу-у! Старейшины иду-ут! – крикнули из толпы.
Народ почтительно расступился и пропустил вперёд двух древних старцев. Длинные седые бороды до пояса, ссохшиеся от времени лица, в руках оружие. Они подошли к Илье и вручили ему копьё, лук и колчан со стрелами.
– Прими от рода нашего дар. Пусть копьё вострое и стрелы калёные сослужат тебе службу верную! – сказали они.
Илья низко поклонился старейшинам, благоговейно оглядел острый наконечник копья и лук, состоящий из медной втулки-кибити и вставленными в неё рогами тура. Лук тугой, такой не каждый натянуть сможет. Оружие было сделано, по его просьбе, больших размеров, чем делались обычно. Он знал, что оно по древней традиции после изготовления целую седмицу (неделю) хранилось в доме «Колывана», где старейшины проводили с ним определённый обряд, и оружие приобретало волшебную силу. Кто владел таким оружием – был непобедим.
Он помнил этот старый домишко на «курьих ножках», находящийся рядышком с капищем, – клеть, установленная на два мощных дубовых пня, похожих на курьи ножки, четырёхскатную крышу и пятиконечный крест – один конец смотрит в небо, а четыре других направлены на четыре стороны света. Обыкновенная курная избёнка, а зайти туда может не каждый, только – старейшина. Хоть дом «Колывана» и остался от старой языческой веры, но никто разрушать его не собирался, селяне ещё пользовались его чудесными свойствами.
– Помни, сынок, ты из племени мурома. Наш оберег – сокол. Недаром нас на Оке Соколами зовут. Пусть эта птица будет твоим покровителем. Наши деды никогда не гнули головы перед ворогом, не гни и ты, бей ворога, как бьёт сокол перелётную птицу. – Старцы низко, в пояс, поклонились Илье и добавили: – Служи службу ратную. Будь защитником всем обиженным и обездоленным. Напрасно не проливай кровушки людской, от дела не лытай (не уклоняйся) и себя береги!
Старейшины замолчали. Народ позади их сразу оживился:
– Правильно! Бей половцев, Ильюха! Не посрами землю Муромскую.
– С таким большим копьём Илья будет непобедим.
– А лук-то какой у него, с таким не каждый совладает.
– Бей поганых, абы неповадно было людей наших в полон брать.
Тем временем мать подвязала котомку с едой к седлу, к поясу Ильи приладила холщёвый мешочек с кремнием, огнивом и мусатом (камень для оттачивания ножа), а на шею ему повесила кожаный мешочек.
– Здесь земелька с нашего двора, у порога её взяла, – тихо молвила она, – носи её у сердца. Пусть вместе с крестиком висит, не помешает. Она сбережёт тебя в трудную минуту, силы даст и будет напоминать о доме, о родной сторонушке. А может, – она всхлипнула, – и приведёт тебя обратно к дому. Я на мешочке вышила сокола, абы помнил, кто ты есть, какого роду-племени.
Отец оттеснил плачущую мать и подвёл к сыну коня.
– Вот! – похлопал он коня по холке. – Будет тебе Бурко верным другом. Береги его, и он тебя сбережёт в трудную минуту.
– Хорош жеребец, ничего не скажешь! – одобрительно отозвался Никодим. – Правильный выбор сделал Гуща.
Не знал сосед, что Иван всё сделал так, как велели святые старцы – паломники. Первый же жеребёнок, встретившийся в Муроме на торгу, сразу понравился и Илье, и Ивану Тимофеевичу.
– За такого казны не пожалею, – сказал отец и, не торгуясь, выложил за него 50 кун (куна – древнерусская денежная единица, равная 2 гр. серебра, или 1/25 гривны, или 2 резаны, или 4-6 шкурок белки) – всё, что они копили долгие годы и берегли на чёрный день. На эти деньги можно было приобрести две кобылы или боевого коня. А тут жеребёнок! Но какой! Серый, в «яблоках», на длинных, но крепких ногах, с высокой холкой. Илья, по совету святых старцев, купал жеребёнка в трёх росах, поил из родника, который однажды во время лихой скачки вдруг пробился из-под копыт Бурка. И теперь из него вырос молодой, крепкий конь. Именно такой ему и нужен.
– Да, хорош! – подтвердил слова Никодима Илья и потрепал Бурко за холку. Тот фыркнул и уткнулся ему в грудь, признавая хозяина.
– Будет у нас память от твоего коня. Из-под его копыта родник за селом пробился. Ох и водица там – вкуснотища! Яко мёд! Я только ту воду и пью сейчас.
– Ну, аки бают, пешего до ворот, а конного до коня провожают. В добрый путь! – сказал от имени односельчан Никодим.
– Ты служи, Ильюша, и не беспокойся – церковь в Карачарове и часовню в Муроме мы достроим. Всем миром достроим! – сказали ему старейшины и оглянулись на односельчан. Люди ответили им одобрительным гулом.
– А я не беспокоюсь, знаю, что достроите! – громко ответил Илья, обнял на прощание родителей и вскочил на коня. – Ну, не поминайте меня лихом, люди добрые! – Он оглядел родной дом, людей и решительно тронул поводья. Бурко понял команду и легко понёс своего хозяина.
…На подвиги, за которые народ столетиями будет воспевать его в своих былинах.

Глава 4

ПОРУЧЕНИЕ ОТ КНЯЗЯ ЯРОСЛАВА

Медленно катит свои воды по широкой равнине матушка Ока. На полуночной (северной) стороне от неё тянется нескончаемый лес, в глубине которого живут воинственные вятичи. Никто не знает, сколько племён и родов скрывается там. На полуденной (южной) стороне разбросан островками редкий перелесок, постепенно переходящий в широкие степные просторы, где властвуют половецкие орды.
Старая Окская дорога извилистой лентой шла по лесистому левобережью, срезая излучины и большие изгибы реки. Здесь, в отличие от правого, высокого, берега, где бурлит быстрина, раскинулись пойменные, заливные луга. Там в прибрежных зарослях прячется перелётная птица, на песчаные отмели спускается на водопой всякий зверь, а в небе над водной гладью рыщет в поисках добычи ястреб.
Отстояв службу в Спасской церкви в Муроме, Илья отправился в путь. На третий день на высоком косогоре, который круто огибала широкая Ока, показалась Рязань. Илья перешёл вброд Проню, маленькую, задумчивую речку, приток Оки, поднялся на Соколиную гору и оглядел город.
Бывший погост, поставленный здесь для защиты окско–волжского пути в восточные земли и остановки князей станом для сбора дани с местных племён, Рязань стала быстро расти и скоро превратилась в крупный торговый центр. Правда, пока городом в сравнении с другими по своей малости Рязань назвать можно было с большим трудом – так, большое село, вобравшее в себя две церквушки, Спасскую и Борисоглебскую, терем посадника, богатые подворья купцов, тиунов и знаменитое на всю округу Торговище.
Обнесённая с трёх сторон земляным валом высотой в три человеческих роста, глубоким рвом с водой и дубовым островерхим частоколом в несколько рядов, с камнями и песком, засыпанными между ними, высокими башнями с бойницами, Рязань ощетинилась перед лицом внешней опасности. С четвёртой стороны город защищала река. На заборолах (помост для стрелков на стенах) всматриваются вдаль дозорные. Этим она ничем не отличалась от Мурома, Ростова и других городов в этом диком Залесском крае. Кроме посада. Посад вокруг Рязани, где ютились мастеровые люди, славился на все Залесье своими товарами и не уступал даже богатому Новгороду.
Стоял полдень. Обитые кованым железом Серебряные ворота в высокой кирпичной арке, находившиеся напротив пристани в устье речки Серебрянки, притока Оки, были настежь открыты. Через ворота мимо стражников туда-сюда сновали пешие люди, проезжали телеги, всадники. Илья придержал поводья, чтобы Бурко перешёл на шаг, миновал узкий подъёмный мост и заехал в город. Он не собирался долго задерживаться здесь: только глянуть на город да купить на торгу пару ломтей хлеба, лепёшек в дорогу. Проехав мимо терема княжеского посадника (своё княжение Рязань заимеет позднее; как входящая в земли Черниговского княжества, вся полнота власти в городке пока лежала на посаднике, которого назначал черниговский князь), Илья остановился у церкви, перекрестился на её святой крест и двинулся дальше к центру, где шумело Торговище. Там спешился, привязал Бурко к коновязи и пошёл мимо торговых рядов.
Чего тут только не было… На прилавках лежал самый ходовой товар: добротная конная упряжь – у шорников, брони – у кольчужников, мечи, ножи, подковы – у оружейников и кузнецов, кувшины – у горшечников, молоко, сметана, деревянные чашки-ложки – у оратаев из прилегающей к городу веси.
Торг был в самом разгаре. Многие, расхваливая свой товар, старались перекричать друг друга. А уж ежели торговались, то торговались яростно, до хрипоты, размахивая в руках связками засаленных шкурок куниц или белок, которые были одинаково в ходу, как арабские серебряные монеты – диргемы и крохотные обрубки серебра – резаны (1 диргем равен 2 резанам).
– Здесь рубь! – кричал оратай с пеной у рта и показывал кожемяке на серебряную проволоку толщиной в палец. – Мои шкуры не чета другим: толсты и мягки. Я в шкурах толк знаю!..
– Нет, здесь буду рубить! – спорил кожемяка и отмерял ладонью меньший кусок проволоки. – Шкура эта от худой коровы, она еле ноги таскала, поди, с голодухи сдохла.
– Не от коровы, а от быка, дурья твоя башка! Он бы тебя на рога вмиг поднял за таки слова… Он знаешь, какой был? Ого-го! Мимо пройти страшно!.. О, какой! Здесь рубь! – Оратай сдвигал ладонь кожемяки, дабы он отрубил ему больший кусок серебра.
– Половину куньего ушка не дам за таку кожу. Хорошую давай!
– Полушку?.. Да лучше этой кожи ты отродясь не видывал!.. – исходил криком оратай.
– Не видывал?.. А это ты видал? – кожемяка снял пояс, развернул его и вынул серебряную монету. – Я за неё знаешь, сколько выделки (выделанная кожа) отдал?
Оратай взял у него монету и стал разглядывать. С лицевой стороны там был виден воин с копьём, с другой – трезубец с надписью: «Ярославе сребро».
– Беру! – сказал оратай, взял монету и показал на проволоку: – И ещё вот столько рубь!
– Нет, столько! – продолжал спорить кожемяка.
Илья ещё не нашёл хлебников, как громкие крики привлекли его внимание. Он поспешил на шум и увидел трёх всадников, которые крутились на холёных, тонконогих конях вокруг парня в простой самотканой одежде и лаптях. Всадники, в кафтанах из синего сукна с бронзовой фибулой (застёжка для одежды) на груди и широких кожаных штанах, в поясах кожаных, наборных, в шапках с высокой тульей и узких коротких сапогах, – были, по всей видимости, из княжеской дружины.
– Ты кому перечить вздумал, лапотник? – исходил криком дружинник, отличавшийся от двух других обитой по вороту и полам кафтана серебряной тесьмой. – Десятнику княжескому? Плетей захотел? Сейчас я тебя проучу… А ну, получай!..
Он несколько раз пытался ударить парубка плёткой, но всё время промахивался. Вдруг парень изловчился, вырвал плётку из рук десятника и наотмашь хлестнул его коня по морде. Животное от неожиданности шарахнулось в сторону и чуть не сбросило седока. При виде этого зрелища лица столпившихся вокруг людей просветлели. Послышался сдержанный смех. Лишь две женщины, всерьёз опасавшиеся за судьбу парня, за рубаху пытались его втащить в толпу.
– Беги, Добрынюшка, от греха подальше, послушай нас! Беги!
– Добрыня, сыну, оставь их, беги отсюдова! – причитали они, чуть не плача.
Но парень и не думал отступать. Он освободился от рук женщин и, набычившись, с поднятой плёткой ждал нападения. Народ по достоинству оценил его смелость.
– Правильно, Добрыня, держись, не отступай! – поддержал парня стоящий позади него сухонький старичок с редкой бородёнкой. – Не давай им спуску! Эх, кабы была у меня силушка, я бы этих бражников…
Тем временем народу здесь становилось всё больше. Люди заметили, что всадники были навеселе и наседали втроём на одного пешего, и это их возмущало. Послышались гневные выкрики в сторону дружинников, но они не обращали на людей внимания. Всадники окружили парня и стали его теснить конями. Ещё немного, и он окажется под копытами.
Илья не мог не вмешаться. Он вклинился между дружинниками, схватил их коней под уздцы и, несмотря на сопротивление, оттащил в сторону.
– А ты откуда взялся? – закричали на него разозлившиеся не на шутку дружинники. – Пошёл прочь! Пошёл, а не то…
Они осмотрели Илью. Холщовая самотканая рубаха–косоворотка до колен, перехваченная простым поясом, залатанные неширокие штаны из холста, лапти. Он ничем не отличался от обычного рязанского оратая из веси. Да как он, лапотник, осмелился пойти против них? Как посмел?
Толстый, красномордый дружинник, выглядевший пьянее других, хватанул плёткой наглеца. Илья успел закрыться рукой. Узкие полоски сыромятной кожи огнём обожгли локоть даже через плотную льняную ткань рубахи. В ответ Илья толкнул лошадь толстого дружинника с такой силой, что она повалилась и сбросила седока. Всадник, как куль, с грохотом упал прямо на прилавок с репой и вместе с ней скатился под ноги людей. Раздался оглушительный смех!
– Ты кто такой? Прочь, говорю! – крикнул другой дружинник со шрамом через всё лицо и тоже поднял плеть для удара.
– Гой, еси! Не замай! – угрожающе промолвил Илья и схватил его за кожаный пояс. Ещё мгновение, и он полетит вслед за своим товарищем.
– Отпусти!.. – послышался позади голос десятника. – Отпусти, говорю, лапотник, коли жизнь дорога… – Он придвинул к себе притороченные к седлу ножны, наполовину вынул меч и с угрозой сказал: – Зарублю!
Чем закончилось бы это противостояние, никто не знает. На помощь пришли рязанцы. Глухой ропот сменился открытой угрозой. Многие из мужиков уже вытаскивали из-за поясов топоры, с которыми практически нигде и никогда не расставались. У других в руках появились вилы. А кто-то уже угрожающе крутил в руке сыромятный ремень с железной гирькой на конце. Послышались выкрики в сторону дружинников:
– Доколе нас черниговцы притеснять будут? Гнать их надо отсюда. Где бражничали, туда пусть и убираются.
– А откуда они, из Чернигова?
– Оттуда! Князя Ярослава люди, сопровождают его в Муром на княжение.
– Пускай убираются, нето прибьём здесь, как бешеных собак, и меч им не поможет!
– Ишь, хотели на торгу без казны товар взять, да Добрыня не дал.
– У нас на торгу никто на конях не ездит, а они… Смотри, какие боровы?.. Сейчас за ноги с коней стащим.
– А что, и стащим, и морду набьём! Ишь, удумали, без казны…
– Пусть к себе в стольный град катятся, а то мы за колья и топоры возьмёмся…
Дружинники оглядели грозную толпу и поняли, что удача стоит не на их стороне.
– Погоди, смерд, мы с тобой ещё встретимся! – пригрозил Илье десятник. – Я – Азарий Чудин. Ты обо мне ещё услышишь и горько пожалеешь, что встал на моём пути. Кто на моём пути стоит, недолго на этом свете задержится! Учти!..
Дружинники собрались уехать с торга, но люди сомкнули плотнее кольцо вокруг них и не думали пропускать.
– А ну, разойдись, смердячье племя! Нищеброды! Недаром вас, рязанцев, кособрюхими зовут! Разойдись, сказал! – крикнул десятник. – Не гневите меня!..
– Не разойдёмся! И не жди! – въедливо сказал кряжистый мужичок – шорник и погрозил десятнику кулаком. – Кто нищеброды? Мы? У нас в Рязани и свинья в кафтане, а у вас в кармане – вошь на аркане! Портки за нами донашиваете! Я тебе свои могу дать – донашивать! Посмотри, какие они ладные! – под смех людей он показал на свои латанные-перелатанные штаны.
– Я тебе дам, донашивать! Ишь! Поговори ещё у меня!.. – ответил десятник шорнику, хотел погрозить ему кулаком, но вовремя сдержался. Он оглядел окруживших их людей и примирительно сказал: – А ну, пропусти, некогда нам…
– Не пустим! – послышалось из толпы. – Спешивайся давай, пока за ноги не стащили, на торгу стоишь, не в чистом поле.
– Сейчас стражники приедут и к посаднику Иванке Захарьевичу вас отведут. Отвечать будете!
Дружинники переглянулись между собой и решительно двинули коней на людей, в надежде, что народ расступится. Но никто даже с места не сдвинулся.
– Смотрите, люди добрые – не хотят спешиваться, – крикнул кряжистый мужик и показал на всадников. – А ну, за ноги их!..
Толпа дружно подскочила к дружинникам и бесцеремонно стащила их с коней. Одного из них, толстого, который пытался оказать сопротивление, уже повалили на землю. Неизвестно, чем закончилось бы это противостояние. Тут послышался частый конный топот, и к месту ссоры подъехали несколько вооружённых всадников. Рязанцы отступили от дружинников, которые со злостью оглядывались на столпившихся вокруг них людей, поправляли кафтаны и отряхивались от пыли. Стражники в сопровождении большой толпы сопроводили дружинников на двор посадника, на его честный суд.
Посадник спустился по ступенькам терема и сел на высокий, покрытый красным сукном помост. На его груди блестел золотой крест, голову венчала шапка с высокой соболиной опушкой. Кафтан из дорогой византийской ткани перехватывал расшитый узорами красный пояс. По бокам посадника стояли тиуны (княжеский или боярский управляющий), огнищане и грозная стража. Ближе всех к посаднику стоял ябедъник (судебное должностное лицо), который руководил судебным разбирательством. В руках он важно держал берестяную «Правду Ярославичей» (сыновья Ярослава Мудрого переработали и дополнили его «Русскую правду» – первый свод законов на Руси, их сборник законов стал называться «Правда Ярославичей).
Суд был недолгим. По знаку ябедника вперёд вышел Азарий Чудин. Он, высокомерно оглядывая столпившихся людей с торга, рассказал о непозволительном отношении к ним смердов и просил наказать их. Но особенно просил наказать самого дерзкого, и он показал на Илью. Этот смерд позволил себе уронить на землю дружинника с конём! Потом ябедъник дал слово противной стороне. От толпы отделились две женщины, сёстры Авдотья и Анна Ивановны, тётка и крёстная мать Добрыни. Их рассказ, несмотря на излишнюю эмоциональность, раскрывал суть происшествия.
Они говорили, что дружинники появились на торге на конях, не спешились, а это оскорбительно для рязанцев, и силой забирали понравившийся им товар без оплаты. Кто был недоволен, того секли плётками. Добрыня заступился за людей. А смерд из Муромщины, в свою очередь, не дал в обиду парубка.
Когда сёстры замолчали, рязанцы дружно поддержали их:
– Да, отбирали и секли! Меня прямо по лицу…
– Наша правда! В железо (т.е. в цепи) дружинников и в поруб на хлеб и воду!
Посадник в это время хмуро смотрел на черниговских дружинников, и чем дольше он выслушивал претензии рязанцев, тем мрачнее становилось его лицо.
– Не слишком ли вольно ведёте себя в Рязани? – наконец сказал посадник и строго посмотрел на дружинников. – Мы дань исправно платим стольному граду Чернигову. Пошто вольничаете на торгу? Пошто наших людей забижаете? Хотите, чтоб вас в железах отослали в Чернигов на милость княжескую? Цепи найдутся!.. Отвечай! – прикрикнул он на десятника.
Иванко Захарьевич видел чересчур вольное поведение черниговских дружинников в городе, и знал причину этого. Но пока у него не было повода одёрнуть их. И вот такой случай настал.
– Мы – княжьи люди. Только князь нас может судить! – с вызовом ответил Азарий и оглянулся на своих дружинников.
– Да, только князь! – поддержали они десятника. Хмель у них уже прошла, и они решили отстаивать свои интересы, оказаться в порубе им не хотелось.
– Я тоже княжий человек! – не удержался Иванко и в гневе даже привстал с помоста. – Я посажен здесь, дабы волю черниговского князя Ярослава блюсти.
Азарий едко усмехнулся:
– Ярослав уже не черниговский князь. Недолго покняжил… На его месте уже другой сидит – Всеволод Ольгович. Скоро он назначит здесь своего посадника.
Это известие для рязанцев не было неожиданным. По всем городам и весям ходили слухи о новой распре между Мономаховичами и Ольговичами. После смерти Мономаха (19 мая 1125 г.) и вокняжения в Киеве его старшего сына Мстислава, как обычно, сменились князья и в других городах. Лучшие столы (города), естественно, получили Мономаховичи. Ольговичи опять почувствовали себя ущемлёнными в дележе. Всеволод, старший сын, помнил времена изгойства своего отца Олега (Ольг), которому так и не удалось сесть в Киеве и который всю жизнь боролся за великокняжеский стол. Он не хотел повторять его горькую судьбу и решил захватить силой Чернигов, который когда-то был вотчиной отца. К самому князю Чёрному, основателю Чернигова, восходит его род.
Чернигов был вторым по значению городом на Руси после Киева, не считая, конечно, Новгорода. Но в Великом Новгороде нельзя было насильно сесть на княжение, не считаясь с мнением его жителей, точнее, с мнением вече. Скорее наоборот: известно немало случаев, когда новгородцы сами изгоняли неугодного им князя; на вече ему говорили: «Иди, княже, откуда пришёл, ты нам не люб». А в Чернигове – можно, и Всеволод этим воспользовался.
В Чернигове правил князь Ярослав Святославич, дядя великого князя Мстислава. Всеволод при поддержке тайных сторонников из дружины Ярослава, которые ночью открыли ему городские врата, напал на черниговского князя, перебил близких ему бояр, а самого заключил в темницу. Потом из опасения мести со стороны великого князя освободил Ярослава и в сопровождении его же дружинников, но уже перешедших на службу к нему, отправил на княжение обратно в Муром.
Ранее Ярослав, с 1097 года, княжил в Муроме, который ему достался после Любечского съезда князей. Долго княжил, но четыре года назад он получил на княжение Чернигов, и был рад владеть этим более значительным городом, оставив Муром старшему сыну Ростиславу. А сейчас ему приходится возвращаться назад, в свой прежний удел. По дороге в Муром Ярослав остановился в Рязани.
– Придержи-ка свой пёсий язык, Азарий! Пока не назначил – я здесь посадник! – твёрдо, с угрозой сказал Иванко. Дерзость десятника вывела его из себя. – Коли не смиришься, велю заковать тебя в железо и посадить в поруб. Смиришься?
Азарий вспыхнул, хотел что-то возразить, но сдержался, видимо, испугался угрозы. Под его началом находилось только полтора десятка дружинников. Это лишком мало, чтобы дерзить.
– Смирюсь! – тихо сказал десятник.
– Не слышу! Говори громче! Абы все услышали!
– Смирюсь, Иванко! – во весь голос сказал Азарий и низко склонил голову.
По знаку посадника ябедъник огласил приговор. По «Правде Ярославичей» он заставил черниговских дружинников сполна уплатить за весь товар, который они забрали на торгу и который рассыпали во время ссоры. Кроме этого им надлежало уплатить по десять гривен с каждого за то, что они не спешились с коней на рязанском торгу.
– Справедливое решение! – послышался громкий голос со стороны терема. На крыльце стоял немолодой, среднего роста, с клинообразной русой бородой человек. На его плечах был наброшен шитый золотом пурпурный плащ с золотой застёжкой – знак княжеского достоинства. И люди догадались, что перед ними сам Ярослав – черниговский изгнанник.
– Княже, ты? – смутился Иванко, встал и поклонился князю. Все, кто находился во дворе посадника, последовали его примеру.
– Поспеши расплатиться с рязанцами, Азарий! – велел Ярослав и недовольно глянул на десятника. – Да побыстрей! Мы встретили здесь кров и пищу, и негоже нам на доброту отвечать злом.
– Слушаюсь, княже! Как прикажешь! – покорно ответил Азарий и поклонился, но по всему было видно, что покорность его временная. По его лицу пробежала плохо скрытая усмешка.
Князь посмотрел на Илью:
– А ты кто будешь? Из каких мест родом? Как звать-величать?
– Илья, сын Иванов, из села Карачарово. Еду в Киев–град.
– Зачем едешь? По торговым али иным делам?
– В дружину княжескую хочу поступить, буду Русь оборонять.
В кругу черниговцев послышался едкий смех. Ярослав строго на них глянул, и смех сразу прекратился.
– Собирайтесь в дорогу, скоро выезжаем, – сказал он черниговским дружинникам и обратился к Илье: – В Киев, говоришь? Хорошее дело! Зайди в терем, добрый молодец, выпьем по чаше хмельного медку. Есть у меня к тебе дело. И ты, Иванко, – добавил он посаднику, – тоже посиди со мной на дорожку. Когда ещё придётся свидеться?!
Князь тяжёлой, старческой походкой поднялся по лестнице в терем, за ним направились Илья и Иванко. Когда они зашли в светлицу, увидели Ярослава, низко склонившего голову за длинным столом. Рядом с ним сидел младший сын Святослав, подросток, у которого ещё только пробивались усы.
– Не тужи, княже, может, всё ещё образуется, – попытался успокоить его посадник. – Выпей лучше медку хмельного или квасу духмяного, легче на душе станет. И в Муроме можно княжить!
– На отшибе-то? Среди язычников? Опять враждовать со святогонами из старого града? 26 годин враждовал. Одно Карачарово чего стоит! Никак не хотят карачаровцы креститься. Никак! Так я говорю, сын Иванов? – Ярослав посмотрел на Илью, ожидая подтверждение своим словам. – Ты, поди, сам некрещённый?
– Нет, княже, не так! – отрицательно покачал головой Илья. – И я крещённый, и у нас скоро всё село окрестится в христианскую веру. И церковь там скоро появится!
– Это хорошая весть! – удивился Ярослав. – Как приеду, обязательно побываю в Карачарово!
Князь долго молчал, потом одним махом осушил кубок с хмельным мёдом и в сердцах ударил кулаком по столу.
– Эх, потерять такой город! – вырвалось у князя. – Кабы не подлая измена – не отдал бы Чернигов. Отстоял бы! Но это прошлое… Сейчас о другом думать надо.
Ярослав встал, подошёл к Илье и с надеждой посмотрел на него:
– Сослужи мне, сын Иванов, службу верную. Сослужишь?
– Сделаю всё, как велишь, княже!
– Я хотел послать в Киев кого-нибудь из своей дружины, но боюсь обмана, измены. Нет рядом со мной верного человека. А княжич, – он поглядел на сына, – молод ещё для таких дел. Боюсь, кабы моя весточка не попала к Всеволоду, врагу моему. Предали меня… Кабы знать, кто? Поспеши в Киев, там найдёшь великого князя Мстислава, передашь ему от меня земной поклон и таки слова…
Илья слушал послание Ярослава и вспоминал каликов-перехожих, которые предвидели большую котору (вражду) между князьями за

Глава 5

ВСТРЕЧА В ПУТИ

Вблизи Мурома и Рязани берега Оки обжиты. На удобьях сведён лес под пашни и покосы. За деревьями с дороги часто виднелись починки из дюжины полуземлянок, укрытых дёрном и врытых в землю до половины срубов. Жилые избы, клети, хлева и крытые дворы заботливо собраны в кулак и спрятаны от непрошеных гостей за островерхим бревенчатым частоколом на земляном валу. Здесь живут родами оратаи, звероловы и бортники. О близости жилья можно догадаться только по чёрным полоскам пашни с изгородью, на колышках которой воткнуты лошадиные черепа, и глиняных горшках под «двускатной крышей» на невысоких столбиках у дороги, хранящих прах усопших. Но уже через десяток вёрст от Рязани деревни попадаться перестали совсем. Далее пошли земли вятичей – непримиримых, не признающих Православие язычников. Земли – опасные для путников.
Илья ехал быстрым шагом – поручение от князя не позволяло медлить. Он смотрел издали на спокойные воды Оки, вдоль левого берега которой тянулась дорога, и вспоминал бедный, но гостеприимный дом Добрыни в кузнечной слободе, притулившейся ближе других к внешней стороне городской стены. Простую обстановку из стола и укрытых медвежьими и волчьими шкурами лавок вдоль стен, узорчатые ставни на оконцах, в углу в яме, выложенной камнями, тлел очаг. На ним нависал сплетённый из ивовых прутьев и обмазанный красной глиной широкий дымоход. Радушную хозяйку Амельфу Тимофеевну, мать Добрыни, и её острых на язык двоюродных сестёр, Авдотью и Анну. Полная торба ржаных, обмазанных мёдом лепёшек, которыми они одарили его, будет долго напоминать о гостеприимных рязанцах. И, конечно же, вспоминал Добрыню, который с гордостью рассказывал о своём отце Никите Романовиче, лучшем кузнице слободы, недавно погибшем в ратном походе на чудь.
Юноша загорелся желанием тоже отправиться с ним в Киев, но мать была против. Пусть, говорит, женится сначала, и невеста уже на примете есть, Настасья Никулишна, хорошая дивчина, ладная. Оказывается, Добрыня тоже иной жизни, чем ратная, себе не представляет. Хороший выйдет из парня ратник, это и сейчас видно. Смелости и силёнок ему, молотобойцу, не занимать. Может, судьба когда-нибудь и сведёт их вместе.
Часто его думы прерывали подозрительные шорохи в придорожных кустах и колючие взгляды в спину. Кто это был, Илья не задумывался, только клал руку на притороченные к седлу копьё и лук и вспоминал предупреждения рязанцев.
– За Рязанью места опасные, – говорили они ему. – Язычники лихобродят на большой дороге. Бывает, целые торговые обозы пропадают, не то что одинокий путник.
Илья остановился у росстани (развилка дорог). Между дорогами лежал, точнее, стоял высокий камень–менгир, похожий скорее на колонну, чем на обычный камень. По какой дороге ехать? Он вспомнил, что Амельфа Тимофеевна предлагала ему клубок нити с узелками, который помог бы в дороге не сбиться с пути, и как объясняла значение «узелкового письма». «Отматываем нить и видим узелки. Узелок узелку – рознь, помни. Ежели простой узел, это развилка дорог. Один узелок – иди прямо, два – поворачивай налево, три – сворачивай направо. Ежели на нити попадётся петля, это река. Ежели двойной узел, – дорога вельми опасна, будь осторожен. Будешь ехать и разматывать клубок. Он расскажет, что ждёт тебя в пути, куда поворачивать», – напутствовала она. Но Илья от клубка отказался, хотя знал, что без такого древнего «путеводителя» люди по незнакомой дороге стараются не ходить. Тогда Амельфа дала ему устные наставления:
– У Алатырь-камня на росстани не забудь свернуть направо, на полуночь, – строго наказывала она. – Минуешь Косую гору, речку Коломенку, Городище и поедешь вдоль реки Смародины, притока Оки. Эту речку ещё называют Смрадная, Смрада. В Городище куряне живут, дёготь сосновый да берёзовый «курят» в смрадницах. По запаху это место найдёшь. Берёзовый дёготь вельми противный. Этой рекой пойдёшь вверх против течения, минуешь село Кучково и дальше почти до самого истока, потом через волок дойдёшь до Днепра и его берегом спустишься до главного стольного града Киева. Эта дорога окольная – цельна тыща вёрст, зато спокойная. По левой дороге не ходи. Она ведёт на полдень, через волок по Рясскому шляху на Дон-реку и Дикое поле. И прямо, на закат, вдоль Оки не ходи. Это прямоезжая дорога, но не ходи по ней. Там в верховьях Оки дорога сворачивает на полдень и идёт мимо речки Смородинки.
– Смотри, Илья, не перепутай! – тревожилась Анна Ивановна, крестная мать Добрыни. – Первый приток СмАродина, второй, в верховьях Оки, – СмОродинка. Там все берега смородиной поросли, вот и назвали речку так! Ежели ехать по берегу Смородинки, можно выйти на волок – Соловьёв перевоз. Но не пройти тем волоком. До Карачёва всего-то двенадцать вёрст остаётся – а не пройти!
– Да, не ходи той замуравленной прямоезжей дорогой, вельми опасна она! – добавила тётка Добрыни Авдотья Ивановна. – Много людей там сгинуло!
– За Перуновым бором, за урочищем Чёрная Грязь, за двумя «покляпыми» берёзами на девяти дубах сидит Соловей–разбойник, – уточнила Амельфа. – Как засвистит Соловей, кровь в жилах стынет, деревья к земле пригибаются, а люди замертво падают. Всех, кто мимо едет по волоку, он грабит и убивает. Уже много годин той прямоезжей дороженькой никто не ездит. Заросла она, замуравела, заколодела, никто ей не пользуется: ни торговый люд, ни христиане. Ране мы по той большой дороге ходили на поклон к Левонидову кресту, сейчас боимся. А дорога-то прямоезжая была, до Киева–града всего-то пятьсот вёрст. Её проложил сам Владимир Мономах в пору своей молодости, когда в Ростове княжил, дабы быстрее добираться до Киева–града. Потом Мономах уехал из Ростова, а на волоке засел Соловей–разбойник Одихмантьев сын. Много он людям бед принёс. Трижды Одринскую пустынь сжигал, что возле Карачёва когда-то стояла. Не выдержали монахи, покинули тот языческий край. На большой дороге Соловей засел, грабит! Когда-то люди только той прямоезжей дорогой и пользовались. А какая удобная была: вдоль Оки почти до самого истока, там по берегу Смородинки, через калинов мост, по волоку к Десне. Не ходи тот опасной, прямоезжей дорогой!..
«Эх! – усмехнулся про себя Илья. – Где суждено сложить голову, то место захочешь, а не обойдёшь–не объедешь. Не время мне в объезд ходить!»
Позади на дороге послышался частый топот копыт. Оставляя за собой густое облако пыли, к нему быстро приближались трое всадников.
– Прочь с дороги, лапотник! – послышался грозный окрик, когда всадники поравнялись с ним. Они проскакали вперёд, потом резко остановились и вернулись. Это были те самые черниговские дружинники, с которыми он повздорил на рязанском торге.
– Вот так встреча! – крикнул десятник своим товарищам. – Муромский смерд. Защитничек сирых да убогих…
Всадники окружили Илью. Их лица пылали гневом и желанием мести.
– Молись, лапотник! – пригрозил толстый дружинник и для острастки упёрся Илье в грудь копьём. – Смерть твоя пришла, в лицо дышит... Здесь тебе некому помочь. Это не на торге… – Он криво усмехнулся, посмотрел на своих товарищей и надавил копьём так, что острие наконечника больно кольнуло в ребро. – Проси пощады, ежели жизнь дорога! Проси, а то проткну, как…
Илья оглядел обступивших его недругов, лихо гарцующих на конях, копьё у груди. Потом, несмотря на упорное сопротивление, отодвинул копьё от себя, переломил древко и отбросил металлический наконечник в сторону.
Толстый дружинник аж захрипел от негодования: – Ты как посмел, смерд? – Он удивлённо глядел на сломанное древко копья, потом бросил его на землю за ненадобностью и выхватил меч. – Карачун тебе! Зарублю!
– Не замай! – тихо, но с угрозой предупредил Илья. – Ехали б вы, людины, своей дорогой, а то… не поздоровится!
– Что?! Не поздоровится?! Нам? Да как ты смеешь нас пугать? – толстый готов был кинуться на дерзкого путника, который на рязанском торгу на потеху людям повалил его на землю вместе с лошадью. Его и без того красное лицо сейчас стало багровым.
– Погоди, Жирослав! – осадил своего дружинника десятник. – Успеется! Пусть прежде расскажет, о чём толковал с князем Ярославом. Дюже нам интересно, что мономашич замышляет против Всеволода Ольговича. Слышали мы: ты с вестями от Ярослава спешишь. Какими? Говори! – прикрикнул Азарий.
– Много слышится, да мало сказывается! Ты кто такой, чтоб мне приказывать? – усмехнулся Илья.
– С тобой десятник княжеской дружины разговаривает, – кивнул на Азария дружинник со шрамом. – Не тебе, лапотнику худородному, чета. Говори, не медли!
– Какой же он десятник, коли в трудную минуту не смог своего князя защитить?! А сейчас бросил…
– Ещё смерды будут нас учить уму–разуму! – рассердился Азарий. – Дружина завсегда служит только сильному князю. От века так повелось. У слабого ни золотой казны, ни дани, ни земли не наживёшь, только сгинешь бесславно. Зачем нам такой князь? Зачем нам в Муроме с Ярославом прозябать? Не-ет! Ушли мы от Ярослава! С Всеволодом – другое дело. У него, говорят, дружине вольготнее всего живётся. Он дружину завсегда защитит, не то что Ярослав. Тем более перед смердами! Тьфу!.. – презрительно плюнул он на землю перед Ильёй и с усмешкой посмотрел на него. – Всеволод пока черниговский князь. Погоди… Придёт время, он и великим князем будет... Он бы давно на Киев пошёл приступом и взял бы великокняжеский стол силой, но там сейчас сидит тесть его, Мстислав, Мономаха сын. А ежели Всеволод в Киеве сядет, то и мы подле него…
– Возьмёт ли он вас к себе? У него, поди, своих ратников хватает, – усмехнулся Илья.
– Возьмёт! – уверенно заявил Азарий. – Он перед нами в долгу неоплатном. Ежели б не мы, не видать ему Чернигова, как своих ушей.
– Да ну!
– Вот тебе и «ну», лапотник! А кто ему городские врата ночью открыл, чтоб Всеволода дружина в Чернигов вошла? Так что места в дружине для нас припасены. И не простыми дружинниками…
– Нас-то он сразу в дружину возьмёт, а тебя только в обоз, – ехидно заметил дружинник со шрамом и рассмеялся.
– Правду баишь, Баган, – поддержал его Жирослав. Он был явно недоволен мирной беседой со смердом. Он жаждал мести. – Всеволоду опытные мужи нужны, а не лапотники. Что с ним речи толковать? Позволь, Азарий, проучить наглеца. Пусть впредь знает, как с княжими людьми себя держать!
Десятник чуть заметно кивнул головой.
– Ну, берегись! – рявкнул Жирослав и, как спущенный с цепи пёс, ринулся на Илью. – Посмотрю, годишься ли ты в дружину? Может, тебе самое место на конюшне в навозе копаться!
– Постой! – неожиданно крикнул Илья. – Зачем христианину на христианина меч поднимать? Не должно так!
Эти слова, однако, не остановили дружинника. С криком: «Защищайся!» – он замахнулся мечом, но ударить не успел. Илья перехватил его руку и так сильно сжал, что у того выпал меч, потом резко вырвал дружинника из седла, поднял вверх и бросил на землю. Жирослав упал, но тут же хотел вскочить, однако Илья прижал его копьём к земле.
– Не уймёшься… проткну! – с угрозой сказал он.
– Погодь, погодь! – не на шутку испугался за своего товарища Азарий. – Не будем ратиться! Вижу я, силой ты не обижен. Да только этого мало для ратного дела. Здесь особая сноровка нужна. Это тебе не палки ломать и не за сохой идти.
– А я за сохой – неплохой и в бою – не уступлю! – заметил Илья. Он позволил Жирославу встать с земли и убрал копьё в тороку. Небывало большие размеры копья удивили дружинников.
– Доброе у тебя копьё. Не тяжёл? – спросил Баган.
– Как раз по руке. Другие, как у тебя, мне яко пёрышко, ещё сломаю ненароком.
– Мой меч тоже для дела годится! – глухо заметил Жирослав, залезая на коня. Он наполовину вынул меч и с громким стуком вложил обратно в ножны. – Не раз выручал!
– Остынь пока! Ещё придёт время… – загадочно сказал ему Азарий и, хитро прищурившись, обратился к Илье: – Поехали вместе до Чернигова – дорога одна. В пути и потолкуем.
Илья указал рукой на развилку дорог: – Почему одна? Три дороги.
– Ты, видать, здешних мест совсем не знаешь, – усмехнулся Азарий и показал на придорожный камень. – Гляди, на левой стороне Алатыря стрела выбита. Эта Рясский шлях, он ведёт на полдень в Дикое поле. Посередине крест выбит. Что это значит? Кто прямо поедет – смерть найдёт. Эта дорога прямоезжая к Чернигову, но на ней Соловей–разбойник сидит, мимо него, ежели откупиться нечем, живым не проедешь. На правой стороне – кружки выбиты. Это резаны. Кто правой дорогой по берегу Смародины–речки пойдёт, в богатое село Кучково попадёт. Эта дорога хоть и дальняя, окольная, зато спокойная. Получается, что дальняя дороженька короче короткой.
– Коли хочешь остаться цел и невредим в лихих вятичских лесах, держи путь с нами. Мы не впервой в этих местах, – добавил Баган.
– Нам ли бояться каких-то разбойников?! – усмехнулся Илья. – Нас ведь вон сколько … Чай, отобьёмся!
– Ты что?! – удивлённо посмотрели на него черниговцы. – Четверым не устоять против целого племени вятичей. Это племя лихое, разбойничье. С ними князья управиться не могут! Сколько их там, вятичей? Тьма! Поедем дальней дорогой.
– Тогда мне с вами не по пути, – твёрдо сказал Илья и направил коня прямо по прямоезжей дороге. – Недосуг мне дальней дорогой ездить!
– Спешишь с вестями от Ярослава? – крикнул Азарий.
– Спешу.
– Не доедешь и до Левонидова креста, сложишь свою глупую голову. И сила тебе не поможет!
Илья не ответил и пришпорил коня, направился, как обычно, вдоль левого берега Оки. Вскоре он доехал до реки Смародины. Здесь, в устье, при впадении её в Оку, она была достаточно широка. Он нашёл брод, преодолел речку и миновал курени, где добывают дёготь. На широкой поляне, которую окружал сосновый бор, суетились люди возле смрадниц. Запах оттуда шёл, действительно, не очень приятный. Дальше дорога продолжала виться тоже вдоль Оки, но была уже не такой проторенной. А потом она и вовсе пошла замуравленная, заросшая травой чуть ли не по пояс и мелким кустарником. По всему видно, что давно ей никто не пользуется. И чем дальше он ехал, тем острее ощущалась заброшенность этого пути. Изредка возле дороги попадались полуистлевшие останки разбитых саней и телег; в траве возле них белели кости – зловещие знаки замуравленной, пустой дороги. «Сгинула здесь чья-то буйная головушка», – подумал Илья и тревожно оглянулся. Вокруг стеной стоял тёмный, безмолвный лес. Сквозь деревья в понижениях у реки зеленела осока, качался от ветра камыш, поблёскивала вода.
На другой день, когда солнце стояло в зените, дорога вышла на пригорок. Отсюда хорошо просматривалась вся местность. В этих местах, в верховье реки, Ока была настолько мелководна и узка, что понятно с первого взгляда: до истока рукой подать. Далее дорога сворачивала и шла рядом со Смородинкой, притоком Оки. Потом она должна выйти на волок – Соловьёв перевоз, который, как говорили рязанцы, через Перунов бор доходит до самой реки Десны.
С пригорка он увидел высокий деревянный крест, стоящий на краю обрыва у реки на видном месте. Илья подъехал, соскочил с коня, дал ему роздых и подошёл ближе. Крест был сделан из цельного ствола лиственницы и перекладины из широкой доски, установлен на месте древнего языческого капища. Внизу, под обрывом у воды, лежали поверженные, ещё не истлевшие от времени деревянные идолы. «Видимо, это и есть тот самый Левонидов крест, о котором так много говорят христиане и к которому они не могут из-за разбойников прийти на поклон», – подумал Илья.
Народная молва гласила, что сей крест поставил сам святитель Леонтий, епископ ростовский, как символ христианской веры. Поставил здесь, на самом видном месте, на капище, специально в назидание язычникам, обитающим в этих краях. До Леонтия двух епископов, Феодора и Иллариона, язычники изгнали из Ростова за распространение новой веры. Не раз выгоняли и Леонтия, но он всякий раз возвращался и, не боясь гонений, нёс в эти языческие места Свет Православия.
Илья поклонился Левонидову кресту, напоил–накормил коня, своего верного друга, и двинулся дальше. Проехал под двумя низко склонившимися над дорогой берёзами. «А вот и «покляпые» берёзки», – вспомнил Илья предупреждения рязанцев. Вскоре редкий перелесок сменился густой дубравой.
Полумрак, монотонное перестукивание копыт и усталость от многодневного пути брали своё. Илья задремал. И привиделось ему, то ли во сне, то ли наяву, что подошёл к нему седовласый худенький старичок с крестом в руке и строго так на него смотрит. «Я не отступил, и ты не отступай!» – назидательно сказал он и крестом перекрестил его. «Да это же сам святитель Леонтий!» – подумал Илья и проснулся от резкого, зловещего свиста, многоголосым эхом наполнившего лес.
Продолжение следует...

Рейтинг:
1
СИРена в чт, 23/08/2018 - 13:37
Аватар пользователя СИРена

илья муромец, или Чоботок (3-5 главы)

Пишите правильно заголовки!
Почему в рассказе заголовок написан правильно, а в поле заголовка нет?
Прочтите Правила оформления заголовков пункт 10:
http://www.newauthor.ru/rules
или тут:
http://www.newauthor.ru/forum/kak-pravilno-pisat-zagolovok
Эти два я исправила, продолжайте в том же духе.

__________________________________

События не всегда подконтрольны нам. Но мы всегда можем контролировать свое понимание этих событий и свою реакцию на них. "Iuppiter iratus ergo nefas".

Сита в Втр, 28/08/2018 - 15:59
Аватар пользователя Сита

Лайк Михаил, жду продолжения!

Жирослав ЛОЛ))) ЛОЛ))) ЛОЛ)))

У вас в окончании четвертой главы, видимо, несколько слов пропали и вот здесь, кажется, "не" пропущено перед "казни"

– Не ругай отца и казни себя, Иван!