А есть ли Он?

С холма, на котором располагалась деревня, направо открывался вид на соседнее село Агарково, налево на холме видна была Алтуховка. Хоть оно и не очень далеко кажется, но пока дойдёшь и устанешь, особенно в непогоду. Деревенские дети ходили по этой дороге в школу, Анна тоже ходила с ними, когда попутно, по делам, а иногда шла дальше, в Копыстичи, в церкву (так говорила), но это она одна ходила, и то по-тихому, не очень афишируя.

Отношение к Богу у Анны было особенное. Не сказать, что беззаветно верила, но разговаривала с Ним постоянно, наболевшее высказывала, но совета никогда не спрашивала, а иногда даже попрекала. Давно, когда только поселились в этих местах, забеременела она. И всё бы ничего, родила, как положено. Девочку Дашей назвали.

Иван с Анной были крещённые в православной вере, по обычаю, с малолетства. И дочку к купели поднесли окунуть. Всё по обычаю сделали, крестик надели, но не спасла ни вера, ни забота, ли любовь родительская — заболела дочка, начала чахнуть. Года не прожила. И что только ни делали: и к фельдшеру в Клённую возили, и по бабкам заговаривали, и отварами лечили, да только девочка всё слабела и слабела.

Уж как мать над ней ни хлопотала, и отец… то по головке погладит своей заскорузлой от крестьянского труда рукой, то потормошит маленькое тельце — всё думал, засмеётся, но нет. Угасла лапушка – отрада души, истлела как свечной огарочек, совсем незаметно, без криков: просто однажды перестала дышать. Подошла Анна с утра её покормить, а доченька замерла в одеяльце, сквозь закрытые веки голубая сеточка, и носик белеет горошинкой. Личико бледное с зеленоватым оттенком, малёхонькое, с кулачок, и очень грустное, словно спрашивала девочка: «Почему так всё недолго? За что такое? Почему именно я?».

Целый день Анна сидела у кроватки, не отходила. Ничего не слышала, молчала. И ночью от дочки не отошла. Тихо сидела, без слёз, без всхлипов. На следующий день молча встала, нагрела воды, омыла маленькое тельце и, завернув в чистое, своими руками в гробик уложила, который Иван во дворе собрал. После того, как уже холмик насыпали — здесь же похоронили, недалеко от дома, почти под самыми окнами — опустилась женщина на колени, руки на комья положила, и потекли слёзы. Иван стоял рядом и не знал, как жену успокоить, у самого кошки на душе скребли – что тут говорить?

— Будя, будя, – бормотал он, то ли её успокаивая, то ли себя.

Отревевшись, через несколько дней Анна направилась в церковь. Зашла и начала шарить глазами, выискивая, где он Бог, которого можно спросить, почему её дочку забрал, за что так — через болезнь. Или это Он её наказал? А если её, то тогда почему маленькая должна была мучиться? Почему её, взрослую бабу, не ударил карой своей? Что это за уроки такие, которые в могилу ангелочка свели? Безгрешную душу, которая ничего же плохого не успела в своей короткой жизни сотворить.

— Где Ты? – оглядывалась Анна.

А со стен молчаливо взирали старцы с вычурными, ярким золотом очерченными нимбами: кто персты воздымал, кто посох держал, но все смотрели строго, даже сурово, в упор, словно знали что-то тайное, неземное. И все как один с бородами и в просторных римских (или греческих?) одеждах, не русских. И ни у одного взгляда Анна не увидела участия, ни от одного не шла доброта. Даже младенец Христос на руках у матери и тот выглядел старичком. Неестественно всё.

— За что? За что? – шептала женщина. – Если Ты мог, то почему не помог? Что Тебе от моего страдания? Есть ли Он?

И такая на неё накатила злость от множества нарисованных взглядов, от молчания, от золочёного благолепия, что Анна поймала себя на мысли, что хочет опрокинуть горящие свечи, которые напоминали об угасшей Дашеньке, чтобы огонь полыхнул – может тогда проявится тот, к которому обращаться.

– Но ведь из пламени адова должен бес возникнуть, - поймала себя на мысли женщина и, убоявшись своего же заключения, выскочила из церкви.

Надолго она забыла к ней дорогу. А как-то подошла и…:

— Эх, ты, – сказала, – помощи от тебя…

И ни молния не ударила, ни гром не грянул. И снова долго не подходила. Другие бабы соберутся идти, чаще к праздникам, а она нет:

— Я дома справлюсь и всё сделаю, что полагается, – говорила.

Иван никак не вмешивался. Он сам в церковь не ходил, не крестился, но икону в дом однажды купил. Как-то Николка сильно занемог, отец и зарёкся:

–Обойдётся, повешу икону.

И купил сразу же, как сын на ноги поднялся. С первой же поездки в Рыльск. Специально к собору поехал.

— Николай-угодник, – пояснила женщина, которая возле храма икону продала. – Путникам помогает, воинам, в болезнях тоже. Сильный святой.

В прорезях оклада темнело лицо старца. Иван взял образ, осмотрел серебристое обрамление, взглянул на выражение лица и сложенные руки Святого Николая:

— Сильный? Это хорошо.

Домой принёс, сделал красный угол, установил, как положено и всё. Иногда подходил, смотрел молча, мог лампаду затеплить и отходил… без вопроса и без ответа. Наверное, и не нужен ему был ответ. Иван не строил иллюзий о своей жизни, жил просто: трудом каждодневным и заботой о семье. Думалось ему, что, если святой сильный, сам, поди, разберётся, кому помочь и в чём.

А Анна всегда одинаково делала. Свечки ставила. Сначала за здравие всех родных. После – отдельно за рождение ребёнка. И уже после… за Дашеньку, в память, но без молитвы, просто… Крестилась мелко и быстро — все вокруг крестились перед иконами, так положено — но никогда не кланялась… И не потому, что гордая была, а потому, что в душе ничего не дрогнуло ни разу, никакого никто знака не подал. Так кому же кланяться? А если Он был, то за что благодарить? За боль? Однако после того, как свечу поставит, вспомнит дочку, легче становилось почему-то, вроде как из тяжёлого груза сняли часть, уже не так давил. А через некоторое время опять накапливалось, и снова – свеча, молчание, мелкий крест и долго-долго в лик святого вглядывалась, словно ответ искала или голос хотела услышать.

Ещё через год, когда снова забеременела, у колодца не удержала равновесие и поскользнувшись навалилась животом на край сруба. В лицо пахнуло опасной глубокой прохладой. Чудом удержалась на краю и не ухнула в воду. Постояла, отдышалась и подумала: «Не знак ли?»

После этого опять пошла в храм:

— Теперя тоже накажешь чи как? – спросила женщина, глядя в поднятые к небу глаза на иконе.

Постояла, прислушиваясь к тому, что в душе собственной творится. Тревога за будущее чувствовалась, а ответа никакого не слышалось. Не отвечал Бог, молчал. Снова задумал что-то? Испытывал? Или это кто другой был? Не распятый…