55. Якобинец. Глава 46. Норбер и Гракх Бабёф

Норбер и Гракх Бабёф.
Куаньяр знал многое о «заговоре Равных», знал лично Бабёфа, познакомившись с ним еще в тюрьме, летом того же 1795-го.
Он уважал этого искреннего и честного человека, но в душе оставался робеспьеристом, и многие пункты учения Бабёфа, особенно из области экономики при всем уважении казались ему утопией в духе Кампанеллы.

Многие примкнувшие к организации Бабёфа вчерашние робеспьеристы также крайне скептически относились к идеям полной отмены частной собственности и некоторым иным особенностям нового учения, считая эти детали вредной, опасной затеей и утопией.

Но примкнуть им, более было не к кому, сами по себе «люди Робеспьера» после пережитых репрессий и казней были недостаточно сильны и даже малочисленны. В организации Бабёфа их было, однако, не менее 3 тысяч человек.

Сам Норбер принадлежал не к бабувистам непосредственно, а к их ближайшим союзникам, якобинской группе, собиравшейся в кафе гражданина Кретьена «Китайские купальни».

Забавнее всего то, что к анти-термидорианскому фронту примкнули и члены прежнего революционного правительства, участвовавшие в заговоре против Робеспьера!

Убивая Неподкупного, они не предвидели своей собственной судьбы, уже через месяц в составе Комитета Общественного Спасения почти не осталось прежних людей.
Амар, Вадье и остальные гордо считавшие себя «мозгом» заговора оказались банально использованы своими «теневыми союзниками» из олигархов, нуворишей и английских агентов, действовавших руками проворовавшихся депутатов и комиссаров. Уже через месяц они лишились должностей и сами подверглись террору и репрессиям.

Позднее осознание масштаба содеянного, не в меньшей степени, как и потеря прежнего влияния и власти, объясняет их раскаяние, теперь основную свою вину эти люди видели в том, что не сумели побороть собственное самолюбие, не оценили Робеспьера по достоинству и позволили уничтожить его, а вместе с ним саму систему «народной демократии» во Франции…

Бывшие члены революционного правительства теперь настойчиво искали согласия и примирения с репрессированными по их вине сторонниками Робеспьера.
Долгое время «мученики Термидора» встречали бывших коллег с мрачным отвращением, но уже к концу 1795 года примирение и объединение всё же состоялось. Их новым лидером стал Гракх Бабёф. Он сумел убедить своих союзников якобинцев в необходимости единения всех патриотических сил, забыть вчерашние счеты, обиды и разногласия, сколь бы справедливы они не были.

Андрэ Амар, адвокат по образованию и бывший член Комитета Общественной Безопасности, примкнувший к заговору 9 термидора, сейчас выглядел искренне раскаявшимся.
Менее чем через год после Термидора Амар сам был арестован, когда рискнул выступить защитником Колло-дЭрбуа, Билло-Варенна и Барера. Его освободила лишь амнистия IY года.

Под холодным тяжёлым взглядом Норбера он чувствовал себя неловко, и всё же первым сделал шаг к примирению, Куаньяра товарищи буквально вынудили подать ему руку. Раскаиваться не пришлось, Амар оправдал оказанное ему доверие, был верным товарищем.

Норбер отлично знал многих людей Бабёфа, после освобождения помогал им прятаться от преследований жандармов. Многие из них в недавнем прошлом были людьми Робеспьера, это и его бывший охранник Дидье, и Буонарроти, и бывшие секретари Неподкупного Симон Дюплэ и Демаре, и Дюплэ-отец и сын…

Он очень уважал одного из бывших членов революционного правительства, из тех, кто не встали в оппозицию к Робеспьеру в событиях лета 1794-го.
Жан Бон Сент-Андрэ заведовал морским департаментом. Работал в Тулоне в августе 1793, известно, что он часто конфликтовал с молодым Бонапартом. Сразу после Термидора за то, что остался верным прежним убеждениям и не выказывал, в угоду новой власти, ненависти к уже мертвому Робеспьеру, был арестован и брошен в тюрьму, как и Амара, его освободила амнистия IY года.

Норбера трудно было назвать слишком явным участником заговора, хотя его давнишние враги Кавуа и Клерваль, верные холуи нового правительства - Директории, и пытались найти основания для его ареста.

Тем же летом 1796 года случилась чудовищная провокация правительства Директории в отношении якобинцев, приведшая к их убийствам и новой волне массовых казней.
Провокатором стал молодой офицер Гризель, неискренне примкнул этот легкомысленный молодой человек к людям Бабёфа, по натуре он, скорее фрондёр, нежели революционер, он был лишь обижен на правительство, «не оценившее» его способностей. Когда он осознал, что организация и её цели совершенно серьёзны, испугался и донёс…

Якобинцы рассчитывали на полк, расположенный в Гренельском лагере, но в последний момент этот полк был выведен из лагеря и заменен другим, верным правительству Директории. К ним шли ночью, шли уверенно, как к братьям, люди пели «Марсельезу», ничего не опасаясь.

И в это время в темноте раздался резкий голос командира Мало:
- В сёдла! Руби!

«Марсельезу» сменили крики боли и тягучие стоны умирающих…
Несколько десятков человек были зарублены на месте, несколько сотен арестованы.

Власти намеренно не прибегли к арестам сразу, а допустили массовые убийства. Директория сознательно избавлялась от якобинской оппозиции, от многих сотен людей разом.
Но эта кровавая резня уже не называлась Террором, никто больше не причитал об «ужасах» и не призывал к милосердию к побежденным…

Подобное практиковалось в тюрьмах еще в первые же месяцы после Термидора. Заключенных якобинцев массово убивали при переводе из тюрьмы в тюрьму, а в провинциях подальше от Парижа нередко и прямо в тюрьмах. Искать убийц с целью предать их суду при этом никто не собирался.

Газеты писали, что эти убийства исключительно дело рук роялистов, люто мстившим сторонникам Робеспьера, но на самом деле убивали их главным образом сами охранники и жандармы по неофициальной команде новых хозяев тюильрийских кабинетов, но в департаментах запада и юга Франции нередко совместно с настоящими роялистами.

Иногда это было похоже на многократное повторение кровавых сентябрьских убийств в Париже. Но к этим жертвам старались не привлекать всеобщего внимания, и эта бойня уже никем не называлась Террором.

Так и в этом случае. Ни юридические формальности, ни банальная справедливость их не смущали, так, бывший комиссар Конвента, Клод Жавог был схвачен в районе далеком от Гренельского лагеря, в кафе, куда пришел поужинать. Так как при обыске в его кармане нашли перочинный ножик, то в протоколе задержания тут же сделали запись - «схвачен с оружием в руках!» Бред? Верно! Но эта деталь означала смертную казнь и стоила Жавогу жизни…

Народ уважал этого человека, он был идейным человеком, но не озверелым палачом и не вором, и когда Жавога в числе прочих якобинцев везли на казнь, в толпе зашумели:
- «Куда их? За что?!»
А когда в толпе какой-то человек осмелился сказать:
- «За что, что он был за нас, за народ…», - в ответ на это конвойный офицер рассек ударом сабли лицо дерзкого санкюлота.