44. Якобинец. Глава 35. В тюрьме после 9 Термидора

Сознание вернулось вместе с сильной болью в разбитой голове, кровь свободно сочилась, пропитав грязный матрас, волосы слиплись, повязки не было. Сколько времени он так лежит? Еще светло, но следующий день это или еще вечер?

Серый камень стен и решетка на окне не оставляли иллюзий, он в тюрьме. Раздался стук каблуков по каменным плитам и перед ним на корточках присел человек. Норбер с трудом повернул голову, вгляделся, узнал Клерваля.

- Я прихожу уже третий раз. Ну, и как себя чувствуешь?, - тон насмешливо-участливый, двусмысленный.

Сил на разговоры не было, но Клерваль и не ждал ответа, а продолжал:
- Сейчас семь вечера. Уже час, как Робеспьер и остальные 22 вручили свои бессмертные души Верховному Существу или кому иному, тут мнения расходятся, - насмешка уже преобладала над фальшивым участием, - и кто же тебе помешал героически умереть вместе с ними? Нет, честно, я удивлен, как вышло, что тебя привезли в Сен-Лазар, а не в Консъержери с другими..

Свирепое веселье обуревало Клерваля, он щедро расточал Куаньяру белозубые хищные улыбки:

- Завтра мадам Гильотина примет в свои страстные объятия еще 70 человек, членов Совета Парижской Коммуны, может тебе повезёт присоединиться к ним?

Раненый холодно выслушал его и облизнул пересохшие губы:
- Его внесли на эшафот мёртвым.., - подняв глаза к потолку, обращался он скорее к самому себе, но Клерваль сразу понял, о ком он.

- Отнюдь нет. Он был лишь ранен, выстрел раздробил левую нижнюю челюсть. Утром ему даже сделали перевязку. Мы же цивилизованные люди...

Сухие губы Норбера дрогнули:

- Истекал кровью всю ночь, а врач пришел только утром, цивилизованные люди?, - коснулся слипшихся волос, струйка крови затекла за воротник, - значит это милое обращение честь для меня, понимаю…

Клерваль сделал вид, будто только сейчас заметил разбитую голову Куаньяра и запятнанную кровью сорочку:

- Ах да, я пришлю к тебе врача, - это прозвучало кисло и небрежно.
- И воды, принеси воды, безумно хочу пить, - Норбер с трудом разлепил сухие губы. Но ответа не услышал.

Клерваль присел на матрас:
- Хочешь узнать, как всё было? Его перенесли в Конвент, несколько часов он лежал на столе в помещении Комитета Общественного Спасения.

И в тоне мрачной насмешки продолжал:
- Полюбоваться и обменяться мнением собрались все его заклятые друзья, шутники, готовые распивать шампанское в честь такого праздника! Всю ночь не оставляли без внимания ни на минуту до самого утра. А он? Он молча игнорировал всех, глядя в потолок и глотая кровь, наверное, их шутки ему не нравились, у покойного было плохо с чувством юмора.

Свирепая игривость не оставляла Клерваля:
- А впрочем, бедняге трудновато было бы отвечать с разбитой челюстью, это должно быть ужасная боль», - он передернул плечами и взглянул на раненого и подумал, зачем так хочется рассказывать всё это в подробностях?

Он знал наверняка, что эти детали причиняют Куаньяру особую острую боль, хуже той, что мучает его сейчас и всё же не хотел замолчать.

- Робеспьер был казнён последним, удостоился увидеть смерть всех своих друзей, одного за другим.. Анрио после падения из окна Ратуши сильно повредил глаз... точнее он почти вывалился и висел на ниточке нерва, еще то зрелище...На эшафоте, за секунды до того, как на Робеспьер а опустится нож гильотины, палач, наш любезный Шарло, рывком содрал присохшую к ране повязку, - Клерваль пытался поймать взгляд раненого, - он страшно закричал от боли.. Я сам слышал…Этот же помощник палача схватил висящий глаз Анрио и вырвал...

Норбер лежал неподвижно, прикрыв глаза, смуглое лицо приняло бледно-зелёный оттенок, на лбу выступил пот. По выражению окаменевшего лица нельзя было понять, что он чувствует и слышит ли собеседника.

Клерваль был разочарован и потому добавил с досадой:
- Конечно же, это варварство на совести Сансона. Казнь не должно превращать в пытку, как при старом режиме..» , - и продолжал: «Трупы бросили в общую яму на заставе Монсо. Так что желающим положить ему цветочки, а такие поклонники думаю, пожалуй, найдутся, будет сложновато, у него нет персональной могилы, в этой яме зарыты более тысячи человек…

Поднялся с матраса:
- Заключенные уже знают о перевороте, представь, если кто из них узнает, что среди них сторонник Робеспьера, то есть один из тех, кто определил их сюда, они разорвут тебя живьём, удавят, в других тюрьмах такие эксцессы уже происходили сегодня, именно так погибла почтенная мамаша Дюплэ, - насмешливо улыбаясь, Клерваль ушел.

Страшной ночью в Ратуше, Норбер решил для себя, что лучше умирать с оружием в руках, чем обреченно ждать ареста и казни.

«Герои» Термидора, коррупционеры, военные преступники и темные дельцы, заляпанные кровью его товарищей, не были для него «законной властью».

Жестокое и подлое убийство Робеспьера стало для Норбера тяжелым нервным потрясением. По-своему он любил этого человека, привык равняться на него, испытывал к нему особую внутреннюю привязанность, считал его родственной душой, своим учителем, живым воплощением совести и духа Революции. Хуже смерти увидеть всё то, что начнется дальше…

Не было рядом ни Пьера, ни Филиппа, ни Лорана. Где они сами? Убиты заговорщиками той же ночью? Или хоть им повезло с честью умереть рядом с Неподкупным? Или они всё же живы и скрываются?

Казалось, в ту минуту, когда навсегда остановилось сердце Неподкупного, разом рухнуло всё, чему он отдал свою жизнь. Физическое существование потеряло смысл, надежда убита, а вера поругана.

Сильнее всего он хотел умереть рядом с Неподкупным, это было бы достойное завершение его жизни, но и эту возможность у него отняли.. Кто? Зачем?

При мысли о реальности близкой смерти Норбер нервно облизнул пересохшие губы. Скажи себе правду…

Страшно тебе умирать? Да, страшно! Почему, ведь ты уже всё потерял?... Потому что мне должно быть страшно. Только безумец ничего не боится. Или нет? А вот тебе правда, ты уже мёртв… не веришь? На лбу мелко выступил пот. И всё же? Итак, по порядку...

Мы всегда жили «в тени» гильотины, не защищенные от правосудия даже при нашей власти, а сейчас, чего вернее ждать от врага, смерти или праздничного банкета? Логично звучит, но не вполне искренне…

Да-да, спустись на Землю, якобинец… мученик Идеи, солдат Революции, римская душа, ты совсем забыл о Земле в свои двадцать восемь лет, да и жил ли на ней по-настоящему?

Всё время готовились умереть, но не знали, как надо жить, - вырвался глухой гневный смешок, - досадно, но ты всего лишь живой человек… вспомни «Фауста», как там, у Гёте о человеке «Смешной божок Земли…», …что именно они называют якобинским «фанатизмом»? Что не хочу выживать «любой ценой», через измену совести и принципам, через лизоблюдство? Так разве это жизнь?!

Душу пронизал вдруг космический холод одиночества, отсутствие всяких чувств, эмоций, ощущение себя автономным от всего и всех существом: мыслящая единица, лишенная тела с его потребностями и желаниями, никому более не сын, не брат, не любовник…

Этот вселенский холод не огорчает и не причиняет боли, как земное одиночество, он делает свободным. Но прошло и это, жизнь брала свое…

Исчерпав себя, пустота и отчаяние медленно сменялись то холодным равнодушием, то отвращением к ситуации, то желанием бороться, бешено, насмерть.

Они убили совесть и душу Революции! Вот кто по определению заслужил эшафот, так это новые хозяева тюильрийских кабинетов! Судьбы общества и народа Франции…

Судьба Революции важнее судеб отдельных людей, - шептали сухие горячие губы,- в том числе и моей личной судьбы, что такое человек? Хрупкое жалкое создание, которое рано или поздно укроет холмик земли, но, впрочем, уникальное существо, владеющее.. как снова не вспомнить поэта «той искоркой божественного света, что Разумом зовёт он…» Неужели Гёте и в этом прав -«свойство это, он на одно лишь смог употребить, чтоб из скотов скотиной быть…», - вырвался вздох, - страшно ли мне умирать? Мысль глупая и навязчивая.

Мы всегда готовились умирать, но так и не поняли, что делать со своими жизнями… Горестно и страшно оттого, что победил Термидор…

Наступало царство расчетливых циничных дельцов, беспринципно делающих бизнес на стремительно быстро погибающей революции, нагло прикрываясь при этом ее флагом и идеями демократии!»

Желание жить и силы поддерживала лишь холодная управляемая ярость. Ведь есть шанс спасти Республику, пока живы «люди 93 года», хотя погибших учителей не поднимет из общей могилы в садах Монсо никакая магия ацтеков, никакое вуду чернокожих шаманов Африки.

Но можно же, вырвать власть из хищных рук этих военных преступников и чиновных воров, гордо называющих себя теперь «защитниками демократии» и «победителями Термидора»! Для чего иного Высшие Силы оставили ему жизнь?

Благородные принципы и чистые идеи Неподкупного, республиканская честь и свобода должны жить! А значит, должны выжить и они, якобинцы, лейб-гвардия Революции, воины идеи и духа…

Это не гордыня, не фанатизм, это якобинский секрет, это их крест.

Хоть раз коснувшись берегов Земли Обетованной, отбросив фатализм и тупую покорность судьбе, увидев как ваша молодая энергия, ваш разум и ваша воля меняет мир, нельзя повернуть назад, к мирку мелких животных радостей и материального благополучия.

Бессмысленны самые жестокие репрессии новой, а по существу старой власти, ожидающие нас, бессмысленны церковные проповеди пассивного смирения...

Ни 14 июля 89, ни 10 августа 92, ни 21 января 93 никогда не стереть из нашей памяти и 28 июля 1794-го мы никогда не простим вам…

Только эти мысли впоследствии не позволили Норберу впасть в глубокую депрессию и бездеятельность, не позволили банально спиться.

Боль в разбитой голове прервала все его мысли, он слабо застонал. Мучила жажда… Врача не было, а кто бы в этом сомневался..

Бешеные крики и брань десятков голосов заставили Норбера напрячься и прислушаться.

Раздался страшный, хватающий за душу крик боли, за которым последовал вопль:
- «Да оставьте же вы этого негодяя! Он всего лишь мелкий клерк, служащий из продовольственного комитета, тогда как сюда привезли крупного зверя, одного из непосредственных виновников наших страданий! Хищник из агентов Комитета Общественного Спасения, руководивший арестами невинных людей, бывший комиссар Конвента, кровожадный тигр, лично подписавший сотни смертных приговоров, палач Майенна…»

Мужчина видимо хотел продолжить список обвинений, но его голос потонул в чудовищном рёве. Топот приближался и Норбер вздрогнул, осознав, что имели в виду именно его.

Попробовав приподняться на матрасе, он сразу убедился, насколько сильно ослаб от потери крови. Где уж тут защищаться? Злоба и отвращение боролись с нарастающим ужасом. Умереть, как факт может и не так страшно, но весь вопрос в том, как умирать…

В мозгу невольно проскочила мрачная мысль: «Хоть бы.. всё произошло.. быстро… Тот несчастный был мелким клерком и всё же они безжалостно убили его, мне они могут предъявить большой счет…»

Помещение наполнилось людьми, мужчины и женщины вели себя агрессивно, истерически выкрикивали угрозы и оскорбления, некоторые порывались броситься на раненого, но более благоразумные сдерживали их натиск.

Норбер молча наблюдал за ними, на оскорбления и угрозы отвечал лишь презрительным пожатием плеч, с усилием приподнявшись на матрасе.

- « Якобинский ублюдок!, - с ненавистью шипела женщина лет 40-45, - ваши казнили моего мужа и сына, убийца, ты можешь вернуть им жизнь? Будь ты проклят!»

- « Добро пожаловать в ад!»,- кричал полный пожилой мужчина холёного вида, - ты достоин не только гильотины, но и четвертования живьем!»

- Верный пёс Робеспьера! Отправляйся на свидание с гильотиной! Она заждалась тебя! Я не успокоюсь, пока не сдохнет в мучениях последний из вашего кровожадного племени!, - потрясал кулаками коренастый тип, медленно приближаясь. Его собственные кровожадные намерения были при этом вполне очевидны.

Куаньяр с трудом сел на матрасе.

Путь убийце неожиданно преградила хорошо одетая молодая женщина:
- Во имя Бога! Постыдитесь или у вас нет сердца?! Проявите милосердие, он даже не может защищаться!

Коренастый тип, сузив бычьи глазки, с трудом подавил ругательство:
- Я добрый роялист, сударыня, но отличие от меня вы еще и дворянка. Почему вы защищаете якобинца? Вы должны ненавидеть их еще сильнее, чем я. Отойдите же, мадемуазель и дайте нам расправиться с этим разбойником!

В бешеном возбуждении он грубо схватил ее за руку, девушка стала звать на помощь, грубияна оттащили. Отвлекшись на умиротворение, толпа успела слегка остыть и сразу расступилась, когда сквозь ее ряды протолкался низкорослый мужчина лет 37-38 с властными манерами. Сам арестант, он имел определенное влияние на людей даже в тюрьме.

- Зачем вы вмешались, Масье, чёрт побери!, - огрызнулся несостоявшийся убийца, - мир сошел с ума, если аристократка защищает якобинца!

Масье молча, отстранил его плечом и внимательно рассмотрел потенциальную жертву. Не сразу, но он узнал бледного до цвета зелени незрелой оливки окровавленного молодого человека, сидящего перед ним. Коренастый субъект, окинув Куаньяра бешеным взглядом сплюнул себе под ноги, но с вновь пришедшим отчего-то спорить не стал. Тем временем толпа заключенных, зло и разочарованно ворча, разошлась.

Жером Масье был из тех жирондистов, которые отвергли вождей-изменников и не поддержали федералистский мятеж лета 1793 года, честные республиканцы, они согласились на сотрудничество с якобинцами во имя общих целей и победы революции.

Люди Амара из Общественной Безопасности и ультра-радикалы Эбера однако, часто напоминали о них революционному правительству, упрямо стараясь отправить на эшафот.

Не раз Робеспьер личным вмешательством спасал жизни этим 73-м, навлекая на себя этим нелепые подозрения. Он не мог единоличным решением освободить их, но и не позволял уничтожить к немалой досаде и раздражению коллег из Общественной Безопасности.

- Пусть не будет новых и напрасных жертв гильотины..., - так отвечал Робеспьер по этому поводу.

Невзирая на ряд глубоких идейных разногласий Масье и Куаньяр сохраняли вполне добрые человеческие отношения, он часто справлялся об условиях содержания Масье.

- Вас трудно узнать, - сказал Масье. Еще бы, кровь, засохшая на лице, напоминала жуткую маску.

Молодая женщина ловко смыла кровь с лица и шеи раненого, перевязала ему голову и наконец-то принесла чистую воду. От Клерваля он не дождался ни врача, ни глотка воды!

- Благодарю вас, гражданка, вы очень добры ко мне. Не знаю, чем я заслужил такую заботу, - невольно сорвалось с его губ, - если вы действительно из «бывших», я не понимаю…

- Сударь, я не только дворянка, но еще и христианка. К тому же я вас запомнила. Это вы мне дали платок, когда потеряв от ужаса всякую гордость, я со слезами упала перед Клервалем на колени, это вы ответили, что моего имени нет в списке, в то время, как Клерваль только оттолкнул меня. Это была я, Анжель де Сен-Мелен.

Не без удивления Норбер, молча, выслушал ее.
- Не думал, Масье, что встретимся в таких обстоятельствах..

Жирондист энергично кивнул:
- Да.. Считаю, что на днях они объявят амнистию. Если повезёт и «умеренные» республиканцы вернутся в Конвент, я обещаю добиваться вашего освобождения, а если понадобится, то соберу подписи в вашу защиту.
Уверен, многих в Майенне и в Лавале росчерк вашего пера отправил на эшафот, на это обвинение и сделает упор, но многим невинно подозреваемым вы спасли жизнь, в этом числе и я, «ваш покорный слуга». Я помню об этом, считаю, что и другие не откажут вам в справедливости...

Губы Куаньяра дрогнули в горькой усмешке:
- Я не жду справедливости.. Где она? ЕГО они убили без суда...

Масье сразу понял о ком идет речь и сухо произнес:
- Не будем об этом. Эту тему мы понимаем разно. Лично вам я постараюсь помочь.

Норбер повернул голову к молодой женщине и мягко коснулся ее руки:
- Вам повезло. Прериальский декрет сильно опустошил тюрьмы в эти жуткие для всех нас два месяца.

- Вы правы. Меня спасло чудо. Домогательства Клерваля поставили меня на край гибели. Этим чудом стало покровительство некоего гражданина Жюсома, человека видимо влиятельного и менее жестокого, чем другие якобинцы, - и тут же спохватилась, выдохнув, - ох, извините, пожалуйста, я совсем забыла, что вы... тоже..., - она смутилась окончательно.

Куаньяр устало пожал плечами:
- Цареубийца? Монстр? Революционный фанатик? Для аристократов, для роялистов всё так и есть.

Масье встал:
- Ладно, притащу свой матрас сюда. Не ровен час эти безумцы надумают вернуться и попробовать всё-таки вашей крови... На Клерваля надежды нет, он появится не раньше, чем с вами всё будет кончено, надеюсь, вы сами уже это поняли.

Девушка осталась сидеть рядом:
- Простите, кажется, я невольно обидела вас...

- Нет - он сделал слабый отстраняющий жест, - но скажите мне, ваш защитник, Жюсом, слегка рыжеват, невысок ростом, юношески сложен.. Пьер Жюсом?

Молодая женщина оживилась:
- Пьер Жюсом, да! Он был добр ко мне, куда он исчез?

- Я сам хотел бы это знать. Я прошу вас после освобождения, а я уверен, что через неделю максимум вы будете свободны, зайдите на улицу Сен-Флорантэн, дом 14 квартира 28. Скажите, что от меня. Эти люди тоже из «бывших», граф де Бресси и его племянница Луиза де Масийяк. Скажите, что я еще жив и содержусь в Карм. Очень прошу вас, сообщите ей, что я ещё жив!

Грустно, почти умоляюще смотрели на нее усталые темные глаза с покрасневшими белками. В порыве невольной жалости Анжель взяла его руки в свои:

- Обещаю, я найду этих людей, найду.. её, как только сама буду свободна! Один республиканец... его зовут гражданин Лавале, сказал вчера, что моё освобождение будет возможно уже совсем скоро... Правда, он так мрачен при этом, словно ждет чего-то еще худшего, а по мне так куда уж хуже?

Среди ночи Норбера разбудило чьё-то горячее прерывистое дыхание и торопливые, весьма откровенные прикосновения и ласки. Сделав резкий жест, он поймал тонкую женскую руку:
- Что вы делаете? Кто вы?

- Какая тебе разница, якобинец? Я женщина и этого достаточно!, - раздался свистящий шёпот. Рука действовала уверенно, влажные губы страстно приникли к его губам, целуя и покусывая их.

Схватив женщину за обе руки, Норбер слегка отодвинул ее от себя.

- Что на вас нашло? Зачем? - шёпотом спросил он, невольно думая при этом, разбудила эта чокнутая эротоманка спящего по соседству Масье или нет?
- Я очень хочу заняться с вами любовью, до ареста у меня уже был любовник якобинец, это что-то особенное. Экзотика, всё равно, что заниматься этим с дикарём, кровожадным, свирепым, но чувственным и страстным..

- С чего вы решили, что я такой?, - Норбер решительно отстранялся от её рук и губ.

- Я уверена в этом. Если у ваших товарищей столько дикой страсти на трибуне, столько бешеной энергии, чтобы ловить нас по 18 часов в сутки, меня арестовать пришли среди ночи, значит и во всём остальном у вас обстоит не хуже. Ты красивый, я рассмотрела тебя еще вечером, - тонкие руки ловко проникли под сорочку, и принялись умело ласкать его исхудавшее нервное тело.

Боль в разбитой голове, усталость и воля боролись с растущим возбуждением.

- Что ты теряешь, якобинец? Тебя всё равно ждет казнь, стало быть, я последняя женщина в твоей жизни..

- Благодарен за лестные представления о моих мужских способностях, мадам, но прошу вас, уйдите. Я не расположен заниматься с вами любовью, даже если бы был здоров. Не в моих правилах развлекать распутных аристократок.., - и продолжал громко, обращаясь к Масье, - Жером, прошу вас, принесите мне воды..»

Женская тень отшатнулась, вскочила и растворилась в темноте.

- Чертова извращенка!, - пробормотал он сквозь зубы, когда Масье подал ему стакан воды, - и добавил, морщась от неловкости, - не сомневаюсь, что вы всё слышали?

Масье , криво улыбаясь, пожал плечами:

- Такое в тюрьмах случается часто. Она мечтает переспать с якобинцем, подобно тому, как иные ваши получают особое наслаждение, делая это с герцогиней или маркизой, на которых при старом режиме им было запрещено даже поднимать взгляд.. Давайте уже спать, Норбер, больше она не появится, найдет себе другую жертву!