36. Иду на вы. Эпилог. (окончание)

Высок терем в княжих хоромах, однако войско Святослава, что пять ден назад подошло к Киеву и стало за посадом, из окон его, всё ж, не видать. Вот, со стены можно.

С неё давеча Ольга и глядела на ратный стан.

Шатры да костры. Множество.

И ведомо, что не вороги, но против воли да разума, всё одно, тревожно.

Припомнилось, как сама стояла когда-то под Искоростенем. А её войско, должно быть, так же разглядывал с дубового тына Мал.

Какие мысли тревожили тогда древлянского князя?

Чего гадать, вестимо какие — о ней, об Ольге.

Как и киевскую княгиню о нём.

В ту пору ещё был переброшен меж ними двумя, хоть хлипкий, но мосток. Пройди она тем мостком, как бы дале сложилось? Теперь неведомо. Сгорел он в пламени Искоростеня, в пожаре, что своею рукой запалила.

У Бога можно вымолить прощение за животы загубленные. А за свою загубленную долю у себя самой разве вымолишь?..

Ох, не в пору такие думы!

Княгиня перекрестилась истово на икону и вновь принялась расхаживать меж расписных столпов, что держали кровлю.

В горнице, щедро залитой светом, диковинные птицы да небывалые цветы играли яркими красками. Но не радовали очей узоры.

Тревожно.

Всем матерям сыны их до срока волосы сединою белят, а уж в княжем роду и вовсе, кажись, не старою ещё во гроб уложить горазды.

Ольга ведала отчего Святослав, не советуясь с ней, затеял поход на хазар. Слишком долго она правила. Долго да разумно. Киев богатыми древлянскими землями прирос, и с той поры уж которое лето в мире живёт. Люди плодятся да добреют. Царьград гордый, и тот с Киевом считается, а Хазария дань требовать не смеет. Торг процветает. За такою княгиней киевляне юного князя до самой её кончины не заметят. А, может и после не примут. Ныне ему, чтобы мать затмить, такое свершить надобно, на что до него никто не решался. Умом Ольга понимала — прав сын, а всё одно серчала на него за своеволие. Уговаривала себя, что не от гордыни, да сама же и не верила тем уговорам.

С неминуемой войною с Хазарией Ольга, хотя и скрепя сердце, но смирилась. А как смириться с тем, что родной сын своим животом не дорожит?

Каганат крепок и войско хазарское сильно. Мыслимое ли дело открыто на них ломить?! Такого ворога без коварства не одолеть, но Святослав о том и слушать не желает.

Три дня назад из Хазарии прибыло посольство. Передали волю кагана — от вятичей отступить и повиниться перед ним за неразумное. Послов Святослав принимал. Добро, что Ольга с ним была, и приметив, как взъярился сын, не дав ему ответить, молвила сама, что дескать, волю свою князь позже явит.

Хазары тем же днём с Ольгой тайно виделись. Молвили, что каган не желает раздора и ведает, что Святослав войны ищет от юности своей да горячности неразумной. Просили уговорить сына отступиться, а каган, мол, не станет помнить обиду.

Ольга обещала пособить.

О том, чтобы поверить кагану и волю его исполнить у неё теперь и мыслей не было. Ныне войне быть, да только хазарам о том ведать не надобно.

Посоветовавшись со Свенальдом Ольга попыталась уговорить Святослава выказать смирение. И чтобы хазары поверили, ещё до их отъезда, увести войско якобы обратно в Новоград. Пусть каган успокоится, а самому, той порою, поворотить ратников и ударить внезапно.

Ладная задумка, да Святослав упёрся, что бык рогом — ежели желает князь львом прослыть а не лисицею, так негоже ему лукавить со своими, а паче с недругом!

Ольга на том рассорилась с сыном крепко, но уговорить не смогла. Ныне — срок послам ответ давать, однако перед тем сумела она созвать Большой совет. Князь, слава Богу, не воспротивился. Может послушает достойных мужей, коли её слушать не пожелал.

Однако, не одни хазары тревожили ныне княгиню. Сын ещё забот добавил.

Давеча застала она Святослава со своей милостницей. Обнимались да целовались, и по всему видать, не впервой. Ольгу не приметили, и та ушла тихонько, а после уж выместила сердце на Малуше. Велела сидеть ей взаперти. Уж как она сумела любому весточку передать неведомо, но вскоре Святослав забежал к матери в горницу с ликом багровым от ярости.

Пыталась увещевать, да где там! Не слышит. Возьму девку за себя, и всё тут. И ведь прознал же откуда-то какого она рода.

Княгиня подумала, может оно и к лучшему. Пожелала обратить сына в истинную веру. Мол, крестись прежде, а тогда и бери Малушу в жёны. Она-то христианка! Нельзя ей за язычника! Так он в ответ Христа хулить принялся. Дескать, тот сам прожил, ни единожды жены не познав, и помер срамной смертью. Потому и не позволяет любому с ладой быть. И срама от людей ждёт. Да только, он-то, князь, перед людьми своими осрамиться не смеет. Ежели предаст Перуна, так тот от него отвернётся, но прежде отвернётся дружина его.

Княгиня молвила, что не видать ему, коли так, Малуши, а он в ответ: "Вернусь из Хазарии с победой, тогда и поглядим!".

На том и расстались. Ольга полночи простояла на коленях пред иконой Богородицы. Не за себя молила, за сына неразумного. Пожелала ли Божья Матерь услыхать мольбы о язычнике?

А Малушу решила, покуда не совратил её Святослав, не погубил тело и душу христианскую, отослать куда подале. Если не поздно ещё...

От опостылевших дум княгиню отвлекла сенная девушка, что робко заглянула в горницу.

Совет собрался уже. Княгиню ожидают.

Отослав девку прочь, Ольга одна, без провожатого спустилась из терема в просторную повалушу.

Неспроста она не спешила на Совет — чаяла, придя после всех, застать прочих уже сидящими. Тогда б, приветствую княгиню, мужи повставали. Останься Святослав сидеть, выказал бы при всех неуважение матери. На такое бы он не решился, поднялся б со всеми заодно. Княгиня же тем казала старшинство, добавляя слову своему вес на Совете.

Ошиблась она. Войдя в повалушу, застала собравшихся на ногах. И князя тож.

Раздосадовав, Ольга, вместе с тем, ощутила и гордость за сына. Вот только, сам догадался, иль подсказал кто?

Кто?! Да, уж вестимо! Вон, стоит неприметно. Ликом-то как с отцом схож! И плечист так же. Ростом, разве, повыше...

Мужи степенно да негромко вели меж собою речи. Увидав княгиню, поклонились с достоинством. Склонил чело и Святослав, а затем сел во главе стола. Первым. За ним расселись и остальные. Ольга — одна из прочих.

Место ей, правда, досталось одесную от князя. Что ж, и на том спасибо!

Ошуюю от Святослава, за спиной его, остался стоять гридень Добрыня Нискинич.

Князь повёл речь едва расселись, не дожидаясь покуда стихнет негромкий гомон:

— Зрю пред собою мужей достойных, родовитых да умудрённых. Ведаю, что прежде не единожды пособляли вы разумным словом матушке моей править Киевом. Верю — и впредь так будет. Со мною. Однако, ныне не совета просить у вас стану, но явлю вам волю свою княжую!

Послышался ропот. Кое-кто и со скамьи поднялся.

Святослав хлопнул что есть силы ладонью по столу, да оглядел людей хмурым взором. Дождался как утихнут, а тогда продолжил:

— Кто со мною заодно, тому поклон мой и благодарение. Кто не согласен — неволить не стану, но и противиться не позволю. Всем ведомо, как я к вятичам ходил и с чем пришёл в Киев. Ныне вспять не повернуть. Кому такое не по нраву, пусть смирится — войне с Хазарией быть!

— Молва идёт, — подал голос кто-то, — что послы-то хазарские от кагана с миром прибыли.

— О них и речь, — ответил князь, не взглянув на кричавшего. — Я вятичей под руку Киева позвал, а каган велит мне от слова, вятичам данного, отречься, да перед ним повиниться.

Люди вновь зароптали, теперь гневно.

— Скорее небо на землю упадёт, — зло улыбнулся Святослав, — чем я этак осрамлюсь! Мира с хазарами никакого не приму, но сломлю хребет каганату! Дань брать не стану, а разорив грады их да веси, сровняю с землёй. Землю же ту распахать велю. Не покорять иду Хазарию, но вовсе истребить! И памяти о ней не останется!

Ропот стих. Первые люди взирали на младого князя кто с сомнением, а кто и с опаской. Мать родная и та глядела на него будто на чужого.

Сколь не случалось прежде войн меж людьми распрей да усобиц кровавых, а такого не бывало, чтоб племена да державы под корень изводить.

В тишине Святослав перевёл дух и молвил уже без горячности:

— Воевода намедни мне присоветовал передать с послами, что дескать, волю кагана их я принимаю. Самому же скрытно двинуть войско в Хазарию, да ударить нежданно. Хороша задумка для набега, однако не по мне. Впредь не нарекут меня лукавым. Не коварством верх одержу, но силой да удалью. И всяк пусть ведает, что от слова, данного хоть другу, хоть недругу, отступить меня и погибель не принудит!

— А одержишь ли верх, — проворчал Свенальд, — одною удалью? Недруг-то велми силён!

— Был бы и впрямь силён, так не посольство бы слал в Киев, а войско. Страшится он меня! Дядька Осмуд учил, что страх прежде железа разит. А я хазарина ещё пуще напугаю. Поход таить не стану, и грамоту кагану о том пошлю. Нежданным гостем не буду, но вот до срока незваным явиться — было б ладно. И в том мне твоя, воевода, наука впрок. Ты, чай, не запамятовал, как на древлян ходил — без обоза да припасов, помимо тех, что вой унести в силах? Я так же пойду! Верхом, разве, чтоб скорее. А грады осаждать не стану, но брать буду с налёта приступом. Там и снедью разживёмся. Покуда каган гостю незваному пир готовит, гость уже в дом к нему пожалует, да и сам хозяина попотчует.

Святослав умолк ненадолго, оглядывая людей.

— Вот вам воля моя, и я её исполню с вами, или же без вас. Однако, ныне прошу старейшин назавтра вече созвать. О чём теперь речь держал, то завтра киевлянам поведаю. Ежели пожелает кто со мной — приму.

Старейшины, пошептавшись недолго, закивали головами и Святослав оглянулся на купцов.

— Вас, люд торговый, увещевать не стану. О том, лишь, помяну, что новогородское купечество мой поход поддержало. Хазарию я одолею и без вас, но чего кривить, с вами было б вернее.

Купчины промеж себя не рядили — видать прежде уже сговорились.

Со скамьи, опираясь на посох, тяжко поднялся Годим Древлянин. С той поры, как осел в Киеве, он немало приумножил достаток. Ныне постарел да одряхлел, но разум по-прежнему имел крепкий, а голос зычный.

— От всего киевского купечества отвечу. С Хазарией торговать покойно. Без Хазарии — прибыльно. Тому купцу, что предпочтёт покой прибытку, недолго купцом оставаться. Мы поддержим тебя, княже.

Святослав улыбнулся.

— Припасов много не надобно, а вот в оружии да лошадях нужду имею.

— До заката от нас к тебе люди будут. Тогда и обсудим.

Едва Годим уселся, как поднялся Ярослав — сотник киевской дружины. Глянул князю в очи.

— Безумна затея твоя. Однако, ныне услыхали мы и увидали кровь Рюрикову, кровь руси. Ежели теперь о тебя отступим, так после, чем бы ни завершилось, а всё едино себе не простим. Дружина киевская пойдёт с тобой Святослав Игоревич.

— Я, — проворчал Свенальд, — стар уже для походов. Да, и ополчение созвать тут надобно, коли дружина уходит. В Киеве останусь. Но сына своего Люта, и людей моих с тобой, княже, пошлю.

— Поклон мой, — Святослав склонил чело, — тебе, Ярослав , и тебе, Свенальд. Храбрые да умелые вои мне пуще прочего потребны.

Князь глянул пристально на мать, но та молчала. Так и не дождавшись слова княгини, он пожал плечами и вновь обернулся к людям.

— Ну, коль решено, пора, не мешкая, послов хазарских звать.

Тут,однако, к уху князя склонился Добрыня и зашептал, вроде бы не громко, однако расслышали многие. А, прежде всех княгиня.

— Погоди, княже! У хазар в обычае посланцу, что принёс худую весть, голову сеч. Выходит, ты послов на погибель обрекаешь, а то для князя — срам.

Добрыня глянул на Ольгу и та опустила очи.

— Как же быть? — дёрнул себя за чуб Святослав. — Своих людей послать? Так их на погибель обреку. Тоже не ладно.

— Дозволь мне молвить, — откликнулся, вдруг, Годим. — Был у меня прежде человечек один. Хазарин. Ильфатом звать. Он прежде беку служил, а ныне, ведомо мне, середь людей воеводы. Вот его бы и послать с твоим, княже, словом к кагану. Он ить, вроде как, и не наш, и не хазарский. Сам-то он, мыслю, до Хазарии не доедет, но ежели с послами заодно, так те уж приглядят, чтоб не утёк до срока.

— Что, воевода, — спросил князь, — дашь нам своего человека?

Свенальд глянул хмуро на купца, покачал головою и... улыбнулся, погрозив тому пальцем.

— Ох, Годим!.. Будь по-твоему, — обернулся он к Святославу. — Велю послать за Ильфатом.

— Вели тогда и послов звать. Мы же, покуда, грамоту кагану сочиним. Такую, чтобы он, едва глянув, враз уразумел — я не страшусь его, а ему пришла пора страшиться. Эй! — окликнул Святослав писца, что сидел за малым столом, от прочих в стороне. — Черти от меня кагану Хазарскому грамоту: иду на вы.

Князь призадумался крепко, теребя то ус, то чуб, то серьгу в ухе, а после махнул рукой.

— А, пожалуй, и довольно с него. Уразумеет.

В наставшей тишине послышался сперва один робкий смешок. За ним другой, третий...

Вскоре кленовые стены княжей гридни дрожали от разудалого хохота.