30. Якобинец. Глава 22. Встреча Норбера и Жака Армана

- Твою мать, Индеец! Что, уже не признаешь старых друзей?, - неожиданно Норбер услышал низкий глухой голос. Норбер вздрогнул и обернулся, он узнал этот голос. Этого не может быть...

За столиком открытого кафе небрежно развалился санкюлот.

Выглядел он весьма колоритно, из-под шерстяного красного колпака с кокардой выбивались пряди непомерно отросших темных волос, потертый длинный редингот, узкие брюки, на ногах низкие сапоги.

Сузившиеся глаза с жестковатой насмешкой изучали его как-то не слишком дружественно.

Жак Арман, товарищ детских игр, когда мы виделись в последний раз? В сентябре 92-го... Норбер резким движением обнял его.

- Где же ты был всё это время?! В октябре 92-го мне сказали, что ты убит при Вальми... потом тебя видели в городе 31 мая 93-го. Знаю, что Жюсом встречался с тобой у кордельеров. Ты будто избегал встречи со мной, почему?

- Тяжело ранен при Вальми это еще не убит. Много чего произошло за это время, брат. Член секции Пик и бывший член клуба Кордельеров... до марта месяца...пока вы не учинили нам разгром...
Да, участвовал в выступлении секций 31 мая, вместе с Эбером, Добсаном, Марино...
Осенью 93-го я был в Нанте. Отправился туда добровольно, работал с Карье, неплохой человек и честный республиканец, ваши...- Арман с нескрываемой злостью сплюнул, - оклеветали его ненормальным психом, варваром...Как, впрочем, всех нас...мы защищали Нант от интервентов и роялистов. Там было очень горячо. В Париже это себе даже не представить.
Вандейцы вконец обнаглели и озверели... сам наверное слышал... как они резали республиканцев в Машкуле, в Шоле...как издевались над пленными, даже ранеными и умирающими, насмотрелись мы там... отрезанные руки, вырванные глаза.
Тела, прибитые длинными строительными гвоздями к деревьям...и всё «именем Бога и короля!»... Какая же ярость в нас кипела...

Служил в «роте Марата», нами командовали Фуке и Ламберти. Слыхал?

Сузив глаза, Арман внимательно наблюдал за реакцией Куаньяра.

Норбер вспомнил, что «рота Марата» при Карье это карательный отряд, в том числе ответственный за массовые утопления неприсягнувших священников и вандейских мятежников в Луаре... Ясно...

Добровольный участник сентябрьской резни в сентябре 92-го, добровольный исполнитель приговоров при комиссаре Карье в 93-м...

Брат Жако, товарищ детства... Вырвался вздох.

- А дальше, что было дальше, уже в этом году?, - Норбер наверняка знал, что именно услышит, хотелось лишь подтверждения своим мыслям. Закрытие клуба кордельеров вспомнил. Значит, наш Жако почитатель «папаши Дюшена». Какое же чудо спасло его, когда арестовали Эбера и ближайших к нему людей?

- А я скажу тебе, чего бы мне не стоила эта правда... наша правда. , - низкий рычащий голос Армана резал слух, - я же отлично знаю, с кем ты и где служишь. Я считался человеком Марата в 93-м... и горжусь этим... Убил бы эту ублюдочную шлюху Кордэ своими руками,- он нервно сжал кулаки, - если бы мне это позволили..., - губы Армана побелели, зрачки расширились. С трудом взяв себя в руки, он продолжал:

- Настоящей замены ему быть, конечно, не могло, но Эбер, Шометт, Ронсен, Майяр, пусть не идеальные во многом, знаю, кто из нас без недостатков, они все же были вождями простого народа, санкюлоты доверяли им, уважали, они были для нас своими.

Они защищали наши интересы, до которых состоятельным «господам-гражданам» никогда не было дела, им важнее с трибуны громогласно защищать свободу торговли и свою собственность. А то, что мы голодаем, как при старом режиме, то, что ваш «максимум» соблюдается только в отношении оплаты труда, а максимум цен торгаши ловко обходят, так плевать на нас, мы сделали свое дело, привели их к власти! Так вы действительно неспособны взять за горло новых господ или не хотите это сделать? Ваши вантозские декреты так и остались на бумаге. Эбер, Шометт и другие руководили штурмом Тюильри, они отстаивали наши права и интересы перед Конвентом, мы не забываем ни добра, ни зла...

Дантон и его люди... они теперь ничем не отличались от клики Бриссо!

Медленно стянул с головы шерстяной красный колпак с трехцветной кокардой и протянул его на ладони к Норберу:

- Ты еще хранишь это?.. Правильно, храни всю жизнь, он заменит доброму санкюлоту и орден и медаль за 14 июля, за 10 августа, за 21 января и 31 мая...Впрочем, передо мной уже не тот человек, которого я знал до 92-го года. Член Якобинского клуба Парижа, депутат и бывший комиссар Конвента... агент Общественной Безопасности, человек Робеспьера, так говорят о тебе... Не перебивай меня!

Норбер хмуро смотрел на него, не опуская глаз, и Жак продолжал жёстко и отрывисто, как всегда:

-А ваш Неподкупный? Что сделал он?! Что наделали все вы, сукины дети!

Норбер! Мы, простые санкюлоты и якобинцы из образованных, вместе брали Тюильри, вместе основали Республику и что в благодарность? Вы вырезали весь Совет Парижской Коммуны и насажали туда своих людей! Вы убиваете нас и при этом обзываете экстремистами!

Вы стали сильны только в союзе с нами, без санкюлотов, без народа вам скоро конец! Что же будет дальше? Никто не знает...может конец нашей Революции? Конец всему?!

Вспомни своих родителей, свое происхождение, Норбер, ты и сам настоящий санкюлот, а не буржуа, и Жюсом тоже, разве что Дюбуа будет из семьи побогаче, но и это не суть. Я хотел сказать совсем другое.

Ваши не хотят понимать, что обособившись от народа, вы действуете на руку только затаившимся господам, и бывшим, и новым... Только вместе мы можем спасти Революцию!

Боитесь... боитесь вы нас, считаете грубыми, неуправляемыми, жестокими, жадными до крови... Я вас поправлю... до вражеской... до господской крови, заметь, не всякой...

Да, при звуках нашей «Са ира» аристократы мочатся в штаны, а их титулованные шлюхи с ароматными волосами и нежной, как теплый бархат кожей готовы на всё, чтобы пика в твоих руках безопасно опустилась...

Может я и такой, Норбер, таков мой опыт, не видел я вокруг примеров христианской любви и милосердия, со мной и моими близкими аристократы обращались иначе...

Я убивал аристократов 10 августа 92 года в Тюильри – Жак откинулся на стуле, забросив ногу на ногу и скрестив на груди руки, - я убивал их в стенах Аббатства в сентябре, я убивал роялистов и интервентов при Вальми. Я не щадил вандейцев в Нанте в 93-м. И униженно каяться в этом я не собираюсь...

Но разве таков весь наш народ? Я так не думаю...к сожалению, многие из нас обычные миролюбивые трудяги, рабочие лошадки, которые умеют только терпеть и терпеть, бессильно стонать и жаловаться. Наверно, всё еще верят в «добрых господ» старых или новых без особой разницы...

Жак остановился перевести дыхание, облизнул пересохшие губы:

- Хочешь правды, Индеец, не боишься её? Я о многом думал... я конечно необразован в отличие от тебя... но я тоже учусь... нас учит наше время...

Обсуждали у кордельеров зимой твой доклад в Клубе, когда ты осудил Карье. Жёстко так прошелся.

Сукин ты сын, Норбер, сукин сын, не нравится тебе Карье, нашелся великий гуманист нах..., а сам... за четыре месяца до этого, в Майенне... разве там не гремели выстрелы, там не стучал нож гильотины? А когда после твоего отзыва в Париж Майенн только вздохнул с облегчением, туда нагрянули «адские колонны» Вестерманна и Тюрро...после них, конечно, ты вспоминался майеннцам, как «ангел-покровитель»...

Содержание ваших докладов так незначительно отличается...те же описания зверств шуанов над местными республиканцами, те же ссылки на чрезвычайные обстоятельства. Или вся разница в том, что Карье был близок к Эберу, которого вы уже тогда задумали свалить, в то время как ты...вхож в дом Дюплэ на улице Сент-Онорэ?

Хочешь меня арестовать? Я - Жак Арман, санкюлот, сторонник умерщвленных вами Эбера и Шометта, «левый ультра-радикал», как вы нас называете или по-новому «недобиток» и «охвостье Эбера». Что же ты молчишь, тень Робеспьера, мать вашу?! Почему ты молчишь?!

Куаньяр молчал. Ему впервые стало страшно оттого, что в грубой страстной речи Армана услышал определенную долю правды. Мы стали сильны только в союзе с санкюлотами, без народа нам скоро конец! И даже в чем-то заслуженный?! Что же будет дальше? Никто не знает...Конец Революции?! Нет...нет...

Нервно встряхнул головой, словно защищаясь от недопустимых мыслей и новых неуместных эмоций. Наконец усилием воли взял себя в руки. Ну его к черту, Арман сам слишком многого не знает про своего любимца Эбера.

И как же удачно, гад, ткнул в нос миссию в Майенн... впервые Норбер не нашел, что ответить...

Разумеется, он всегда считал, что действовал строго в рамках революционной целесообразности, в отличие от неадекватного самодурства Карье, старался избегать всякой лишней жестокости и спасти от гильотины невинно заподозренных, но как же всё это относительно...

Но неужели в чьих-то глазах он ничем не отличается от Карье или Колло?! Или от карателей генерала Тюрро?!

Ну их к черту, сентиментальных слюнтяев и провокаторов. А Жако... просто затаил зло за судьбу Эбера и Шометта.

Куаньяр решил прощаться, он медленно встал из за столика и тяжело опустил руку на плечо Армана.

Санкюлот понял его по-своему, губы иронически дернулись:

- Именем Республики... и всё такое? Да, братишка? Понимаю... Идейная правота дороже всех чувств и всякой дружбы? Неужели так вдохновляет пример Робеспьера и Демулена?

- Иди ты знаешь куда, поклонник папаши Дюшена!, - огрызнулся Норбер и убрал руку с его плеча, - только перестань так орать, тебя могут услышать другие....Я ухожу, но если какая крайность, сообщи мне через Жюсома... вот, - он бросил на стол клочок бумаги, - это его новый адрес. Впрочем, Пьер сам бывший кордельер, ты и так, думаю, знаешь его адрес.

Жак Арман вызывающе расхохотался и вытер красным колпаком влажный лоб:

- Аттракцион неслыханного гуманизма, приятель! Тронут до глубины души! Это чудо! Среди правоверных и «неподкупных» у меня старого грешника всё же есть друг!

Норбер проигнорировал эту насмешку, и, не оборачиваясь, ушел.

Арман задумчиво сузив глаза, мрачно смотрел ему вслед:

- Хороший парень и добрый патриот...каким всегда и был... и чем его привлек Робеспьер? Ну что ж, если мы сумеем объединиться и возьмем верх, это зачтется в его пользу... ни за что не дам его уничтожить ...