29. Якобинец. Глава 21. Закулисная сторона процессов весны 1794 (2)

Лишь после убийства Неподкупного вчерашние коллеги станут изображать его «властителем» и «диктатором», а себя лишь запуганными подчиненными и вынужденными делать то, что им прикажут, разумеется, под страхом смертной казни…
Циничная и очень удобная позиция для прочих членов правительственных Комитетов, вся ответственность была полностью возложена на тех, кто из могилы уже не сможет возразить.

Декрет Прериаля... про него можно сказать словами Талейрана, произнесенных, впрочем, по другому поводу, "это больше, чем преступление, это ошибка"...
А ведь по существу Большим Террором июня-июля 1794 руководили вовсе не робеспьеристы, а их непосредственные противники в Комитетах, участники заговора, ...именно поэтому террор сделался таким внешне неуправляемым и бессмысленно жестоким...
Из нескольких сотен документов, созданных Комитетом после 22 Прериаля подпись Робеспьера стоит буквально на 14-16 документах
Декрет задумано исполнять так тщательно, что должен был вызвать у населения лютую ненависть к Робеспьеру лично, ведь проклятый прериальский декрет, возникший как результат провокации заговорщиков, всё время подчеркнуто называли «законом Робеспьера».

Робеспьер не появлялся в Комитете все последние полтора месяца, видимо, считая для себя бессмысленным сидеть в окружении откровенно агрессивных противников, в каких превратились вчерашние коллеги и товарищи...
Вопреки мнению недоброжелателей, внешне холодный, Максимильен искренне и тяжело переживал казнь друга юности и его поведение отнюдь не «крокодиловы слёзы». Это могут подтвердить воспоминания членов семьи Дюплэ.

Но после казней Эбера и Дантона Неподкупный утратил внутреннее равновесие и уверенность в завтрашнем дне. Нельзя жить без доверия к кому-бы то ни было, а как тут довериться, когда с этого времени тайный враг использует революционный лексикон и носит те же символы Республики, что и малочисленные, но всё еще верные товарищи?

Процитируем Робеспьера. «Чему верить? Разве слову умирающего?» Это сказал накануне переворота человек, которого всерьез считали «всесильным диктатором»... Он сам, как никто другой, знал свое подлинное положение.
Как раз это он имел в виду, когда сказал: «Что можно возразить человеку, который желает сказать правду и готов за нее умереть?» Это же скажет он проворовавшемуся бывшему комиссару Тальену, театрально размахивавшему перед ним кинжалом, в роковой день 9 Термидора: «Убей, но сначала выслушай!» Убьют,… но выслушать не захочет никто…

Как раз не самоуверенность, а потеря внутреннего равновесия и мрачные предчувствия точнее характеризуют Робеспьера в последние три месяца перед Термидором.
В своем поведении Неподкупный гораздо последовательнее и честнее всех тех, кто обвинял его в лицемерии, он был духом и совестью Революции, где продажным Тальенам и Баррасам было понять его?
Карьерист и властолюбец, чиновный вор и циник никогда не поймет Робеспьера.
Что же такое «добродетель», о которой так часто говорил Робеспьер? Это прежде всего достоинства революционера, патриота и гражданина.
Слово «vertu» означает у него отнюдь не смирение и религиозную мораль, но скорее чистоту и целомудрие помыслов, достоинства патриота и гражданина Французской Республики. В этом смысле сам Неподкупный соответствовал этим требованиям все на 100%.
Гнев на Дантона, насмехавшегося над идеей добродетели понятен, трактуя ее как «мужские достоинства» он цинично снижал смысл понятия, давал понять, что чистота помыслов для него ничего не значит…А эти поверхностные придурки считают Неподкупного ханжой и думают, что он говорил о половом целомудрии…

Что-то мысли идут не в том направлении.. Норбер опустил голову на руки.

Двусмысленные действия многих членов Комитета Общественной Безопасности стали вызывать недоверие и именно в это время Робеспьер затеял создание аппарата надзора независимого от Комитета, существование такого органа ограничило бы власть Комитета и многие важные дела были бы изьяты из его ведения. Весной 1794 года Сен-Жюст сдал Робеспьеру дела нового Бюро и снова уехал комиссаром на фронт.
Личные враги Неподкупного из числа членов Комитета утверждали впрочем, что все эти майские покушения «подстроены» им самим, с целью добавить себе популярности.
На самом деле все обстояло иначе, эти майские «покушения» раздувались искусственно с целью противоположной... не зря Робеспьер пытался остановить процесс полусумасшедшей Катрин Тео, его противники во главе с Вадье из Общественной Безопасности сделали всё, чтобы отправить ее на эшафот и своего они добились...

В это же время Робеспьер сделал попытку убрать Фукье-Тэнвиля с должности общественного обвинителя, но Вадье с Амаром отстояли своего человека, причем весьма агрессивно... Значит они очень даже могли сопротивляться, когда действительно хотели отстоять что-либо или кого-либо?

В том же мае 1794 добились враги Неподкупного также казни принцессы Елизаветы, сестры Людовика Шестнадцатого, по поводу которой Робеспьер сказал: «Пусть не будет новых и напрасных жертв гильотины», эта женщина, несмотря на свое происхождение, не являлась фигурой политической. Тихая и добродушная, смиренная и глубоко набожная, она скорее могла бы стать хорошей монахиней.
Зачем и кому была нужна эта казнь? Возможно, чтобы возбудить у одних и усилить у других ненависть к Робеспьеру, ведь в обществе насаждалось устойчивое убеждение, что всё делается исключительно по его личному приказу.
И снова о том, что было сказано выше. Наиболее кровавым, а главное наиболее неразборчивым и хаотичным террор стал именно в последние два месяца, когда его осуществление находилось полностью в руках комитетских врагов Робеспьера.
Так, общество морально подготавливалось к перевороту и устранению Неподкупного.
А зимой-весной 1794 года Робеспьер много говорил о каком-то «заговоре иностранцев», начались даже аресты депутатов Конвента нефранцузского происхождения.

Неужели все это отголосок шпионской истории с участием барона де Батца и загадочного австрийского агента Джемса Риса?

А что такое знаменитый барон де Батц? Благородный герой для монархистов, этих «защитников трона и алтаря» , он прежде всего авантюрист, искатель выгодных предложений и… скорее всего даже двойной агент, отчасти сотрудничавший с двуликим Героном, главным агентом Комитета Общественной Безопасности, этим вполне могла объясняться его поразительная неуловимость… Но всё таки он роялист, принципиальный враг республиканцев.

Приблизив своего человека к Герону, Робеспьер рассчитывал выйти на барона, но главный агент Общественной Безопасности при всем внешне подчеркнутом уважении совершенно не доверял Куаньяру, и вполне справедливо, зная, что он человек Робеспьера, держался крайне осторожно, хвастаться успехами тут пока не приходилось.

Что касается вспышки недоверия к иностранцам. Даже в грозном 1793-м во Францию приезжали, работали и сражались бок о бок с французскими якобинцами сочувствующие революции люди разных национальностей и цветов кожи, русские, поляки, евреи, испанцы, итальянцы, англичане, ирландцы, чернокожие африканцы и мулаты с Сен-Доминго и других карибских островов.

К чести Робеспьера нужно отметить, что он всегда был чужд идеям национального и расового «превосходства», считая их противоречащими принципам равноправия всех людей и братства народов, пороками высших классов.

Известно, что Неподкупный был против системы колониализма в целом, по этому поводу он сказал:
- «Лучше лишиться колоний, чем принципа», имея в виду благородные принципы революции, отвергающие политику завоеваний и угнетения других народов.
Расовое высокомерие европейских колонизаторов Робеспьер и вовсе хлёстко назвал «идеями дворянства белой кожи».

И всё-таки реальные события стоят за этой внезапно вспыхнувшей неприязнью и подозрительностью ко всем иностранцам. Уместно предположить, что основная часть документов, касающиеся этого дела, не сохранится.

Не секрет, что после Термидора основная часть бумаг Робеспьера была поспешно уничтожена. Историкам осталась лишь самая малая их часть, и то крайне тенденциозно подобранная. Уничтожению подлежало всё, что могло свидетельствовать в пользу этого человека и против его убийц.
Поэтому вполне возможно, что дела группировок Эбера и Дантона таят в себе нечто большее, чем политическое соперничество с фракцией Робеспьера.

США, так кичившиеся своей «супер-демократией» к 1794 году уже успели наладить мирные отношения с Англией, своим вчерашним врагом и отказались открыто поддержать Французскую Республику, с которой были связаны союзническим договором. Неофициально поставляли во Францию грузы продовольствия и оружия, от чего отказаться не могли, американцы являлись должниками Франции еще со времен своей войны за независимость.

Американская администрация Джорджа Вашингтона отозвалась на известие о казни Людовика XYI в январе 1793 года более чем сдержанно, показав этим, что американцы, создав у себя Республику, предпочитали, чтобы Франция оставалась монархией, пусть даже конституционной.

Французские якобинцы считали американскую модель власти, допускавшую рабство чернокожих, истребление индейских племён и классовое неравенство белой бедноты циничной насмешкой над идеями подлинной Демократии и изначально не были намерены подражать Штатам, избрав свой путь.

Американский посол во Франции в 1793-1794 гг. Г.Моррис был типичным толстосумом-реакционером, с трудом подавлявшим неприязнь и отвращение к якобинской власти с которой должен был поддерживать дипломатические отношения.

Известно, когда весной 1794-го Моррис обратился к Неподкупному с тонким намеком помочь отправиться на эшафот ненавистному американским толстосумам со времен Войны за Независимость левому республиканцу Томасу Пэйну, сидевшему в тюрьме за связи с жирондистами, то Робеспьер холодно отказал американскому послу, заметив при этом, что: «Республика не намерена предоставлять свои трибуналы для сведения личных счетов».

Между тем «контрреволюционные» следы перед Термидором вели помимо посольства британского, еще и в американское посольство, как стало известно позднее, не раз укрывавшее в своих стенах английских шпионов.