23. Террор и Добродетель

Май 1795 года был теплым, кустарники у подъезда старого дома по улице Сен-Жак успели украситься ярко-зелеными клейкими листочками.

Сквозь камни не знавшей ремонта уже шесть лет мостовой пробивалась молодая трава.

Яркий солнечный свет мягко и рассеянно проникал в комнату второго этажа сквозь сомкнутые полупрозрачные сиреневые шторы.

Услышав резкие нетерпеливые удары в дверь Мари проснулась и потрясла Шарля за плечи:

- Проснись! Кто бы это мог быть? Сердцем чувствую, что-то случилось...

Шарль рывком сел на постели и провел ладонью по влажному лбу:

- Думаю, это Антуан... Значит... началось...Я должен идти...

- ЧТО началось, Шарль?! Милый мой мальчик, беспокойная душа, ну неужели без тебя никак не могут обойтись?! Неужели мы не можем жить тихо и спокойно?!

- Прости, родная... я должен идти...меня ждут люди...

Нарушителем спокойствия действительно оказался Буайе. Санкюлот был возбужден и настроен воинственно, красный фригийский колпак с национальной кокардой он лихо сдвинул на бок, и самое главное, он был вооружен пикой.

За пику невольно зацепился взгляд Мари, она знала, что санкюлотов секций заставили сдавать на ночь оружие еще при якобинцах до Термидора, около года назад. Что же происходит?!

Десятью минутами вновь раздается стук в дверь, это подошел Марселен. Франсуа был возбужден не меньше, чем Буайе, глаза лихорадочно сверкали на бледном лице.

Чуть смущенно пригладил он волосы, собранные в хвост и склонил голову в сторону хозяйки:

- Мари... прости за испорченное утро... Патриоты ждут тебя, Шарль. Помнишь, о чем мы говорили? Надо надавить как следует на Жильбера Ромма, Субрани и прочих наших в Конвенте, от них слишком много сейчас зависит.

- Рабочие предместья на марше...наши люди захватили Конвент... - мрачные торжествующие искорки сверкали в глазах Буайе - господа депутаты окружены вооруженным народом.

... ... ....

В 1793 году якобинским правительством был введен "максимум" - принцип регулируемой экономики, регулироваться должны были и рост оплаты труда и одновременно цены на основные продукты. Эта система позволила выстоять в условиях военного времени.

Но если рост оплаты труда сдерживался на определенном уровне, то сдержать рост цен было куда сложнее, коммерсанты находили массу мыслимых уловок, чтобы даже под страхом жестокого наказания обойти это предписание.

Невзирая на расправы со спекулянтами черный рынок всё больше усиливал свои позиции.

Термидорианцы хотели изменить и политический и экономический курс резко вправо и официально закрепить за нуворишами статус "новых привилегированных"...

Их "благородное тираноборство" и ненависть к Террору тоже есть фикция, они ничего бы не имели против Робеспьера, будь он для них не угрозой, а прикрытием и Террор они успешно использовали в своих целях в 1793 и показали зубы только тогда, когда поняли, что гильотина угрожает им самим...

Кто же здесь герой? Гнилые коррупционеры, воры и политические преступники...прикрывшиеся, как фиговым листком идеями демократии, выкресты Революции. Баррас, Тальен, Фуше и Ко...

Термидорианцы внушали санкюлотам, что "свободная неконтролируемая экономика" решит все продовольственные проблемы и простые безграмотные люди некоторое время наивно радовались, ожидая перемен к лучшему, когда после устранения Робеспьера начались поспешные анти-якобинские экономические реформы.

Менее чем через год после Термидора простые люди очнулись от своего самообмана, увидев, как новые богачи всё больше укрепили свои позиции, а санкюлоты, простые трудящиеся загнаны умирать от голода в свои пригороды, похожие на средневековые гетто.

Все, кто мог объединить народ уже год и больше, как мертвы, Якобинский клуб - это главный нерв и мозг Революции официально закрыт уже несколько месяцев. Убийцы Робеспьера, сами бывшие члены клуба, хорошо знали, что делают.

Возобладал пока еще негласный принцип, согласно которому, политические права должны принадлежать только богатым.

Но уже скоро этот принцип станет конституционным...побежденные отлично понимали, что не нужна победителям конституция 1793 года.

Республика после Термидора стала выглядеть искалеченным кастрированным подобием самой себя.

На поверхностный взгляд всё то же, что ДО Термидора, что ПОСЛЕ.

Республика, Конвент и Комитеты, демократические лозунги и трехцветные знамена...но у власти теперь люди, для которых всё это, Революция, Права Человека уже не смысл и суть, а фиговый листок, прикрывающий добытую ими власть...

... ... ...

Санкюлоты восстали. Рабочие предместья - Сен-Марсо и Сент-Антуан ударили в набат.

Восставших было примерно десять тысяч человек, они, как 31 мая 1793, захватили Конвент...

Данжу, Марселен и Буайе оказались в живом кипящем котле.

- Делай, что должно и будь что будет... - мрачно и торжественно обратился Шарль к Антуану.

Санкюлот сдержанно кивнул и отсалютовав пикой, занял место среди товарищей по секции.

Шумные волны возбужденных и вооруженных людей из предместий затопили центр Парижа.

Снова в отелях и в особняках Сен-Жермена окна были закрыты ставнями, изредка встречавшиеся на улицах богато одетые люди встремились поскорее скрыться.

Снова невольно вспомнилось устранение жирондистов из Конвента... 31 мая 1793...

В зале Национального Конвента.

С трибуны два санкюлота, солдат и сапожник, Этьен Шабрие и Пьер Франсуа Дюваль жёстко напоминали напуганным правым депутатам о Правах Человека, в том числе и о праве нации на вооруженный протест в случае попрания властью народных интересов...

Всё это выглядело очень грозно и пугающе для новых "хозяев жизни", но, увы, Шарль это видел ясно, никакого понятия о том, что делать дальше, у восставших не было.

Они обратились к уцелевшим в Конвенте якобинцам, но те были малочисленны и нерешительны.

- Черт! Ромм честный человек и добрый патриот, но... он лишен качеств нужным лидеру Революции... то же можно сказать и о Субрани...и прочих... - вырвалось у Данжу сквозь зубы - пока они на что-то решатся, время будет упущено...

Мрачный Марселен нервно скосил на него глаза и ничего не ответил. Шум в зале не стихал.

Один из ультра-правых депутатов Ферро отдает приказ применить силу и выставить из зала незванных гостей, "эту дикое обнаглевшее сборище нищебродов пора перестрелять или разогнать по их норам, чтобы поняли, где их место", по его словам.

Это было сказано тихо, очень тихо, но было услышано.

Раздается дикий крик гнева и ненависти и вооруженная толпа смыкается над ним. Сабля со свистом разрезала воздух.

Через минуту один из повстанцев рывком поднял за волосы голову Ферро и насадил на пику, с которой капала кровь и поднес прямо к лицу председателя Конвента... вынудив того отшатнуться назад и пригнуть голову, будто в поклоне.

- Не хотите слышать мирных жалоб простого человека, затыкаете нам рты... морите голодом, унижаете, получите ЭТО!

Теперь у нас свобода только для торгашей и банкиров! У нас, простых трудящихся, осталось только одно право, молча безропотно издыхать! Предпочитаем умирать с оружием в руках!

С площади между тем донесся звонкий резкий молодой голос с иностранным акцентом:

- "О вы, кто все пять лет ковал Свободу!

Через века даете вы пример!

Восстаньте для спасения народа

Марат, Шометт, Сен-Жюст и Робеспьер!"

Грохот аплодисментов заглушил последние слова.

- Граждане, меня зовут Фернандо Рейноса. Поддерживаю вас, братья, от имени испанских республиканцев...

El pueblo unido jamas sera vencido... пока народ един - он непобедим!

- Не забудем - не простим! - скандировали люди, поднимая правую руку с пикой - нет прощения убийцам Неподкупного!

Хлеба и конституции 1793 года! Долой мироедов и новых привилегированных!

Данжу и Марселен мрачно переглянулись, Шарль буркнул под нос:

- Шума много, организации никакой... плохо закончится...

На следующий день санкюлоты собрали силу в двадцать тысяч штыков, но вместо того, чтобы опрокинуть термидорианцев лишь повторили свои требования: "Хлеба и конституции 1793 года!"...

Термидорианцы, под угрозой штыков, пообещали всё, что от них требовали и... самое неожиданное... поверив им под честное слово, повстанцы разошлись.

На бледном лице Данжу мелькнула гримаса боли и Марселен не стал встречаться с ним взглядом.

На некотором расстоянии от них остановились трое, в одном из них Марселен узнал прежнего коллегу по Общественной Безопасности, значит, и те двое из той же канцелярии.

Эти трое наблюдали, слушали и ровно ни во что не вмешивались. Высокий худой блондин с ледяным блеском рыбьих глаз выплюнул сквозь зубы:

- Ну что...граждане якобинцы... добро пожаловать В АД! И этих...оборванцев... сентябрьских убийц из предместий с собой прихватите! Нищим нельзя давать гражданские права, только там, где правит собственность - правит закон!

Самый молодой из тройки растерянно почесал затылок:

- Ну...не можем же мы хватать всех санкюлотов без различий... этак и рабочих в Париже не останется... и насчет якобинцев тоже... что же... всех подряд?! И неважно, что конкретно эти не участвовали?!

Чем же вам тогда не угодил год назад Прериальский декрет, гражданин Меневаль? Чем же ЭТО лучше?! И разве сейчас есть такой закон, который санкционирует такие расправы?

Блондин резко обернулся к юнцу и зашипел:

- Что-то ты много рассуждать стал, это не твоя забота, малый. Потрудись уяснить: хороший якобинец это мертвый якобинец... А закон есть...он развяжет нам руки...

Только сейчас блондин обратил внимание на Марселена и Данжу, но оба уже сориентировались и сделали вид, что ничего не слышали и захвачены тем, что происходит вокруг.

... .... ...

Между тем Национальная гвардия уже получила приказ переходить в наступление, рабочие кварталы окружили кольцом и выдвинули к жителям требования сдать оружие или начнется бойня, где не станут разбирать степень вины и участия отдельных личностей.

Лишенные четкого руководства и вождей растерянные люди стали разоружаться.

Депутаты-якобинцы были арестованы, хотя назвать их всерьез "руководителями" движения было невозможно, над побежденными началась массовая расправа.

Через самое короткое время около десяти тысяч человек, якобинцы и санкюлоты были частью брошены в тюрьмы, частью казнены по обвинению в "терроризме".

Придумавшие себе маску "благородных борцов с якобинским террором" термидорианцы и не думали отказываться от этого политического оружия на практике, когда находили нужным расправиться со страшными, ненавистными им якобинцами или с обнищавшими рабочими и ремесленниками.

Про Антуана очень долго ничего не было слышно, домой он в ту ночь не вернулся. Данжу и Марселен решили, что их товарищ погиб.