14. Миръ и мiръ

Когда-нибудь, когда воссияет ясное солнце, когда небеса окрасятся лазоревым цветом, когда защебечут птицы — или когда землю укроет одеяло снега, поблёскивающее и переливающееся, одним словом, когда закончится это страшное время, Наташа обретёт спокойствие. Она поймёт наконец, что надобно делать, и каким же это окажется счастием!

А пока она стояла возле сереющего в ночной темноте кострища, где давеча допрашивали Викентия, смотрела на веснушки звёзд и думала. Прошедшее, которое тяготило её днём, почти забылось, и только будущее — неизвестное завтра — занимало Наташу.

Говорили, что завтра будет дело — потому, что пленный рассказал о приближающемся обозе. Только при мысли об этом замирало сердце, и тяжёлые вздохи, как облачка пара, улетали ввысь. С необходимостью обагрять руки — не завтра, так через два дня наступит она, и никак её не избегнуть, — Наташа могла бы смириться.

Но вспомни она происходившее третьего дня, мелкая дрожь прошла бы у неё по спине. Кругом кричали и стонали люди, свистели рассекающие воздух сабли, раздавались выстрелы. Виднелись злобой искажённые лица и лица, на которых смерть уже оставила свой отпечаток. И только теперь — и то не полностью, — Наташа осознавала, медленно, чуть ли не с неохотою, что и её могла постичь та же участь.

Делалось стыдно за слабость. Анатоль никогда не рассказывал о страхе, а она — трусиха, и, узнай кто-нибудь об этом, их фамилию станут выговаривать с презрением. Да даже если никто и не узнает, легче ей не сделается: какое ей дело до общественного мнения, если она давно потеряла собственное уважение?

Не так, кажется, Наташа представляла себе исполнение своего долга. В воображении рисовались величественные картины — не то гомеровски-торжественные, не то подобные Аркольскому мосту, где знамёна плескались на ветру и где любой мог стать героем.

Послышались шаги и шорох опавших листьев.

Наташа заметила тёмную фигуру, крадущуюся, точно кот на охоте. Походка мужчины — а это, без сомнения, был мужчина, — сразу выдавала в нём Викентия: только он умел так двигаться — плавно и изящно — и свободно, даже если был напряжён, покачивать при ходьбе руками. Кровь прилила к лицу, а ночной воздух сделался нестерпимо жарким.

Наташа смотрела на силуэт, не отводя взгляда широко раскрытых глаз, не двигаясь и почти не дыша. Викентий шёл по краю полянки, пригибался, прислушивался, прятался за раскинутыми шатрами. Остановился, осмотрелся — и Наташа шагнула назад, к деревьям, чтобы серебристый лунный свет не падал на неё и чтоб Викентий не увидал её.

Она не хотела говорить с ним, ведь он — предатель, и ей следует презирать его! Но как же тянуло её к Викентий — лишь мельком взглянуть ему в лицо и бросить пару слов. Наташа то готовилась сорваться с места и кинуться за Викентием, то вдыхала, чтобы окликнуть его, — а потом осаживала себя. Он же всё отдалялся и почти уже скрылся из виду.

Что-то непонятное, похожее на сон, который никак не может претвориться в жизнь, чувствовалось в происходящем. Верно, то было действие лунного света и мерцания тусклых звёзд, да ещё лёгкой усталости, — успокаивала себя Наташа. «Его ведь должны охранять!..» — вспыхнула молнией, слепящей чрезмерно ярким светом, догадка.

Значит, он сбежал? Значит, Наташина обязанность — остановить его? Значит, ей надо обречь его на гибель — или по меньшей мере на несмываемый позор?

Но если она не задержит его — то предательницей станет сама Наташа.

Она бросилась бежать, и студёный ветер обдувал горячие щёки. Викентий — оглянулся и зашагал быстрее, потом перешёл на бег, и расстояние между ними всё увеличивалось.

— Викентий! — воскликнула Наташа. — Стойте!

Сейчас она догонит его… Прильнёт к его груди, увидит тёмно-карие глаза, и он обязательно расскажет, отчего произошла эта ошибка и его приняли за врага. Наташа выслушает его, улыбнётся, и всё станет как прежде — просто, беззаботно и не страшно, ведь рядом будет Викентий — её защита и опора.

Дыхание прерывалось: Наташа почти выбилась из сил, а Викентий всё не останавливался.

— Да стойте же! — крикнула она ещё раз.

Он замер на миг, потом повернулся, поднял руку, — время точно остановилось, и Наташа успевала рассмотреть всякое движение, — и в тишине леса раздался выстрел.

Тонкие ветви деревьев покачивались над головой, как полог постели, и убегали далеко-далеко в небо. Мокрая земля липла сквозь рубашку, и сопревшая листва касалась затылка.

Разве это — конец? Ужели она совсем ничего не смогла сделать? И что вообще ей до́лжно было делать?

Наташа вспомнила, как маялась по дороге в Лохматые Горы, как считала жизнь пустою игрушкою, как не могла найти себе места после смерти отца. Пустота, которая ждала её там, приближалась, — и чёрное поднебесье уже готовилось поглотить Наташу.

Наверно, ничего из того, что делала она раньше, не имело решительно никакого смысла теперь. Но почему-то ей казалось, что всё это приведёт её к ответу, — стоит только поднапрячься немного.

Или смысл всё же обнаружится?

Она хотела помочь крестьянам, хотела, но не могла, помочь и Владимиру Николаевичу. И разве то, что она примкнула к крестьянскому отряду — не говорит, что Наташа пыталась помочь ещё бо́льшему числу людей?

А что до тех, кто сочтёт её действия постыдными или просто неправильными… Наташа не жалела ни о чём: пускай общество осудит половину её поступков, если не все, — она уверена в своей правоте. Она совершала только то, что действительно считала необходимым, и, пожалуй, это она — разгадка.

Наташа вздохнула — сладкая истина, которую она так долго ждала, наконец явилась ей, — и закрыла глаза.

Россыпь звёзд манила её к себе, велела разомкнуть веки. Наташа всмотрелась в иссиня-чёрный свод — широкий, накрывающий её, как перевёрнутая огромная миска.

Пусть у неё ничего и не вышло. Одна звезда тоже не рождает света, но вместе они могут осветить дорогу путнику. Каждое её незначительное дело складывалось с делами сотен таких же людей, и вместе они и добьются чего-нибудь.

А все её страхи, все переживания — ничто перед этим обширнейшим небом и выглядывающей из-за деревьев полной луной.

Ветер гладил Наташу по голове, перебирая спутанные волосы; она размеренно, хотя и с трудом, дышала, глядя на небосвод. Ничего уж не воротишь — да и к чему, если менять ничего не стоит? Но она и не хотела возвращать прошлое… она готова к будущему — готова идти в разверзшуюся у неё под ногами пропасть небытия.