09. Ягода кулацкого дерева. Ягодка

Так Вера впервые за время пребывания на «лесоповале» оказалась в комендатуре и была подвергнута допросу. На нее сложили соответствующий протокол и, не найдя в ее действиях признаков уголовного преступления, всего лишь оштрафовали. Но в комендатуре, как везде, всегда, все делается с, как бы, воспитательным уклоном. Ага, раз побывала тут, то и на работе надо, чтоб отреагировали. Ну, ее и перевели на более тяжелый труд. Грузить брёвна! Но это еще мелочи по сравнению с тем, что произошло потом. Она вдруг случайно встретила мужичка, что с бельмом на глазу. Он, оказывается, тоже грузил бревна, но далековато от Веры. Разговорились. И он ей поведал, что его точно так же задержали на полустанке и отвезли в комендатуру. Странно, подумала! Она, конечно, не осведомлена в методах милицейской работы, но тут и несмышленому малышу понятно, что кто-то из них, то ли одноглазый, то ли возница, работает на комендатуру. Всё! Больше доверяться не буду!

С этим умозаключением и жила. Круг общения резко сузила до двух жизненно важных точек: барак и участок леса, куда водили на работу. Ну, родню, правда, иногда проведывала. А в разговор, Боже упаси, чтоб с кем вступила. Особенно, если на глаза попадался тот, что с бельмом, или возница. Они, что первый, что второй, как заметила, чересчур липкие. Особенно, второй. Тот и сейчас, пожалуй, готов вернуться в ее душу, чтоб продолжать владеть ею. Но куда уж еще! Ведь и то, что между ними произошло, еще не выветрилось. Такую психологическую травму нанес! Как увидит его, перестарка, неуклюжего, но покорившего ее, так и - дрожь по телу. А для него, как видно со стороны, всё случившееся – не иначе, как дар Божий. То комплимент подкинет, то просто рядом крутится, глаз не сводит. Подумала как-то: да он, наверное, таких барышень, как я, сотни туда свозил! Плюнула и ушла…

Прошло два года, как «имела честь» побывать в комендатуре. За это время сильно износилась физически и морально, нажила кучу новых болезней. А победить, к сожалению, ни одну не смогла. Причина обычная: непосильный труд, холод, слабое питание, отсутствие условий для лечения. Больше всего, конечно, беспокоила травмированная на шахте нога. Работа-то рассчитана на две ноги, а у нее, извините, полторы. Порой, места не находила. Особенно, в ночное время. А на перемену погоды – и того хуже.

Но вдруг по посёлку прошел слушок, что из Москвы в комендатуру, якобы, приехал какой-то полковник и что-то там проверяет. Но не это главное. Их тут ездило и ездить будут! Главное в ином. После каждой такой проверки обязательно кого-то освобождали, как, якобы, незаконно раскулаченного. И люди постоянно жили надеждой, что когда-то и в их барак придет праздник!

К своей личности слово «освободить» Вера ни в коем случае не примеряла, поскольку за жизнь твердо убедилась, что все земные блага и везения, почему-то, ее всегда обходят стороной. А раз так, то и жила по правилам судьбы-матушки: днем работала, ночью с трудом восстанавливалась. Слышала, правда, и не раз, что людей таки вызывают в комендатуру, беседуют.

Но вот в один из июльских дней вызвали и её. В душном кабинете бревенчатого дома, куда ее провёл охранник, действительно, сидел немолодой уже, лысый, как бывший ее директор шахты, грузный полковник. Даже подумала, не он ли, не за нею ли приехал? Так у нее, вроде б то, долгов не осталось.

Стол, за которым сидел полковник, был до предела завален стопками личных дел раскулаченных. Он, видно, все их уже перечитывал, нужные отложил в сторону, а теперь вызывает по одному, беседует да сладко курит. А от этого дыму в кабинете столько, что лысина виднеется, как в тумане.

Как только охранник вышел и закрыл за собой дверь, Веру, будто током пронзило. Ну, сейчас, подумала, начнется! Как жили, как накапливали богатство, что продавали, что покупали, содержали ли в найме крестьян? И так далее. Это она уже слышала от людей, которых вызывают, беседуют и увозят на работу. Но через секунду-две взяла себя в руки. А что, мол, бояться? Наемных крестьян не только у отца не было, но и во всем хуторе. Это подтвердят все хуторяне. А она тут причем? Она вообще лишь родилась на хуторе да детство провела. Хозяйством-то не занималась. А потом уехала. Это тоже каждый знает. Ну, а о шахте тут и спрашивать не будут…

Все эти мысли так быстро пронеслись в голове, как кони, что полковник даже не успел найти ее дело. И у нее остался еще запас времени на то, чтоб подумать о своем личном поведении. Вот она, например, вошла в кабинет. Хоть и женщина, хоть и не военный человек, но должна же, видимо, представиться. Разве на «лесоповале» этому обучают? А сама никогда не имела дела с кабинетами, начальством. И она вдруг, как бы спонтанно, назвала свою фамилию:

-Балашенко. – и, помолчав, добавила: - Вера Васильевна.

По всему видно, что полковник таких, как она, видел и в Москве, и в других городах страны, и тут, сегодня, а поэтому воспринял ее «доклад» без особых эмоций, лишь, слегка улыбнувшись, указал усталой рукой на новую самодельную табуретку, прибитую через посредство жестяных уголков к деревянному полу – присядьте, мол. А сам начал листать дело.

-Значит, говорите, Вера Васильевна?

-Вера Васильевна.

Взглянул на нее:

-Скажите, Вера Васильевна, а до приезда сюда, на поселение, вы что, не жили при родителях?

Она ответила так, как было на самом деле. И пока он читал, заглядывая в разные страницы дела, даже успела «поговорить» с собой. Господи, как каждому из нас не хватает в жизни самого простого, самого маленького – доброго слова. Вот назвал полковник на «вы» и сразу все в организме изменилось, механизмы стали в унисон работать друг другу, тонус улучшился, настроение поднялось. А тут, она имела в виду «лесоповал», никто никогда ни разу не назвал на «вы». Оттого, думала, человек и изнашивается. Живет, как буренка, в хлеву, работает, ест, пьет и всё. А чтоб кто-то тебя заметил, похвалил, выделил среди других, на «вы», что ли, назвал - Боже упаси! Кинула украдкой взгляд на полковника и пришла к заключению: этот, похоже, простой, добрый человек! Значит, повезло…

А он – опять к ней на «вы». Да так часто! От такого короткого, трогательного слова, кровь хлынула к лицу. Даже огляделась вдруг. К ней ли обращаются? Но собралась и начала рассказывать свою биографию. А что в ней особенного? Балашов, Кадиевка, травма, болезнь, опять – Балашов. А там как раз раскулачивали. Ну, уполномоченный и бросил ее насильно в повозку.

Полковник слушал внимательно, глубоко втягивая папиросный дым. Не торопил. Не мешал. И когда наступил момент, что ей больше сказать нечего, встал, захлопнул обложку дела и отложил в сторону.

-Да, Вера Васильевна! Совсем не понятно! Зачем вас выслали, если вы к хуторским событиям вообще отношения не имели?

Она промолчала. От скромности, конечно. А что говорить, если она и сама знала, что дело шито белыми нитками. Сама себе этот вопрос задавала и днём, и ночью. Все эти годы. Подруги по бараку удивлялись. Коменданту не раз говорила. Куда ещё обращаться? А потом, в конце концов, смирилась, как и многие это делали. Работала, как вол, чтоб не думать о своей ущербности и не томить себя. Вот и все. А потом и другое. Будешь добиваться, мозолить начальству глаза, кроме неприятности больше ничего не наживешь. А все, кто «неблагополучен» состоят на учете. Потом с ними, как правило, что-то «случается», или статью могут «подогнать».

А тут, видите, как обернулось! И нашёлся же человек! Из самой Москвы приехал, чтоб разобраться!

В заключение полковник сказал:

-Готовьтесь, Вера Васильевна, к отъезду.

Ее пронзило током.

-Как, «к отъезду»? Куда?

А полковник – спокойно:

-Домой, Вера Васильевна. Куда ещё? Вас, как я выяснил, выселили ошибочно, и я буду ставить вопрос о наказании должностных лиц...

Тут Вера впервые в жизни, конечно, почувствовала себя, прямо-таки, королевой бала. Мысли всякие полезли в голову, обгоняя одна другую. Но среди них, на эту минуту, верховодила одна: вот тут, мол, «веснушчатому» и влетит!» Нет, не то, что она хотела ему отомстить, просто, желала восстановить справедливость. Но полковнику она ничего не ответила, лишь пожала плечами: дескать, ваша воля. А сама опять почему-то – о справедливости. Ох, уж, расшевелили душу! Неужели на свете она есть, эта справедливость? Во всяком случае, до сегодняшнего дня такое слово почти не посещало её сознание. Да и сама она к нему относилась, как к чем-нибудь недосягаемому, несбыточному. Всем и всегда говорила, что справедливости никогда на свете не было, нет, и - не будет. А тут вдруг…

И она, с высоты своего нового статуса - королевы бала, пошла дальше, забыв, к сожалению, о приличии:

-А с отцом теперь как? С матерью? С тётей? С дядей? Да тут, понимаете, весь наш хутор! В чём их вина?

По реакции полковника можно было заключить, что Вера перешагнула границы дозволенного. Или, по-простому, далековато зашла. А это в его планы не входило. И он, видимо, слукавил:

-Будем разбираться, Вера Васильевна…

Поднялся и вышел из кабинета. А ее охрана вывела, усадили на повозку и отвезли на работу, где она до заката солнца еще столько бревен погрузила, что и не верится. А вечером первым делом побежала к родителям, чтоб поделиться новостью. Те собрали близкий круг хуторян. Уселись в уголке на табуретках, и Вера шепотом передала весь разговор с полковником. Ох, как обрадовались! Уедем, мол, отсюда, скоро уедем! Даже забыли о шепоте и затянули на радостях песню «По Муромской дорожке стояли три сосны». Не пела лишь Вера. И понятно, почему. Эта песня теперь стала для нее чуть ли не «гимном» душевной трагедии…

Но вот прошла неделя, две, три. Полковник, говорят, уже отъехал в Москву. А ни ее, ни родителей, ни хуторян не вызывают. Фортуна, правда, улыбнулась, но через месяц-полтора. И то лишь для одной Веры. Ее сняли с работы, привезли в комендатуру. Как заметила, так тактично вели себя. Обращались только на «вы». О, полковник навел страху! Рассказали, что к чему, вручили билет на поезд, организовали торжественные проводы - с цветами, речами, напутствием, отвезли на полустанок, где когда-то ее задерживали, посадили в вагон и долго, долго махали руками, пока её окно не растворилось в пространстве. Даже подумала ненароком: если уж меня так провожают, то как, интересно, провожали полковника?

Тут следует внести ясность. Первые годы массового раскулачивания (1928-30) власть частенько «исправляла» свои «ошибки». А поэтому «массово возвращала» и «убегающих кулаков», и «незаконно или ошибочно раскулаченных». Эти мероприятия, как правило, обставлялись торжественностью. Как с Верой. А по прибытии на конечную станцию, по указанию сверху, там тоже всё делалось с помпезностью. Выявляли родственников и знакомых «реабилитированного». Мало ли! А вдруг у него нет жилья? Встречали с цветами. Везли от поезда на транспорте Района или Сельсовета, а вслед шла колонна повозок в качестве сопровождения. В селе или на хуторе, куда привозили «жертву политической ошибки», проводили митинг, говорили красивые слова, обещали помочь. А после митинга, как всегда, все забывалось. К 1935 же году, когда освободили Веру, «массовость освобождений» уже стала исчезать. Остались лишь отдельные ее эпизоды…

Ехала Вера, рассуждала. О чем? Да о своих же проблемах. Например. Куда теперь податься? Дом, землю, имущество у родителей отобрали. Осталась, как говорится, без имущества и крыши над головой. Билет выдали до Кадиевки. Значит, как разъяснила кондукторша, Краснодар, Керчь, Запорожье, Синельниково. В последнем пункте - пересадка. А ей, ой, как не хотелось ехать к Ваньке! Стоит ли стеснять семью! И вообще! После того, как он с глазу на глаз сказал ей «сгорим в одном пламени», у нее к нему выработалось откровенное неприятие. Да, да! Откровенное! Брат, называется! Вместо того, чтоб помочь родителям, пёкся о своей шкуре!

И вдруг, на одном из участков железнодорожного пути, в голову Веры внезапно вскочила мысль: а что, если, мол, поехать в Москву? Найти здание НКВД. Сама не разберусь, люди подскажут. Отыскать полковника, который приезжал в комендатуру. То – человек! Вот и попросить его, чтоб помог освободить родителей, близких и вообще всех хуторян. Тут, конечно, нужна настойчивость. Ведь покладистость не всегда вознаграждается Что ж, придется менять характер. Прийти, скажем, и требовательно спросить: за какие такие грехи столько лет бревна грузила? Сдадутся – значит, хлопотать и о родных. Точно! Надо сходить к кондуктору, доплатить, денег ведь немного дали на дорогу, и – в Москву! Только – в Москву!

Так и поступила. Кондукторша, к счастью, оказалась женщиной сговорчивой. За деньги, конечно. Даже проинструктировала, как себя вести, если внезапно нагрянет контролер. Теперь дорога удлинилась. На сутки. И времени хватало на обдумывание любой темы. Благо, и доброжелатели сразу нашлись. Если беспокоит вопрос поиска НКВД, пожалуйста, подсказывают, советуют. Только и того, что никто из них не ехал до Москвы. Они все, как сговорились, выходили ночью, на мелких станциях и растворялись в темноте.

Один из пассажиров категорически не соглашался с ее планами. Надо было бы, говорил, не сейчас ехать в Москву, а отправить туда письмо - год, два назад. Пока лес валишь, а они за это время проверяют. А что сейчас? Но у него, скорее, не хватало знаний в области существующих на поселениях порядков. Оттуда отправлять письма запрещалось. И принимать тоже. Единственная ниточка, связывающая людей с внешним миром, это переводы, телеграммы, бандероли, посылки. Остальное перехватывалось и уничтожалось.

А вот у другого собеседника кругозор оказался шире. Тот из Нижнего Новгорода, как поняла Вера. Притом, земляк главы НКВД, в который она едет. Рос, якобы, этот высокий начальник в очень бедной семье. Отец его – мелкий ремесленник, мать – домохозяйка. Было у них 8 детей. Хлебнул, говорит, горя. А раз сам жил в постоянной нужде, разве может он не понять обиженного человека? Вот к нему и надо стремиться попасть. Ну, а если не получится, то, конечно же, к полковнику. Думала, рассуждала: смотрите, мол, какие там все прекрасные люди? То «веснушчатые», наверное, привыкли отступать от требований закона? Ничего, не удастся попасть к главному начальнику, пойду к полковнику. Тот уж точно поможет. И на «веснушчатых», мелочь провинциальную, найдем управу!

Но собеседник стоял на своем.

-Только не проситесь к его подчиненным. Это дело ненадежное. Все они там, как слышал, одним миром мазаны. Знаете, как он их «подчистил», когда пришёл в НКВД? Сразу дисциплина стала - держись! Везде почувствовалась рука этого органа. Враг на нашей земле не приживется! Впрочем, а вы его знаете?

-Я? Что вы! Я лишь знаю, что есть НКВД. А кто там…

-Странно! А как же вы едете вслепую?

-А вот так! Собралась и еду. Вы мне фамилию его назовите. На всякий случай.

-Фамилию? Почему бы и нет. Только она у него звучит как-то странно, не по профилю. Лесом отдает, сладостями, запахами. Ягода! Слышали такого? Впрочем, он тесно связан с Горьким. «Над седой равниной моря гордо реет буревестник…». Читали?

Пожала плечами.

-Понимаете, я на шахте работала. А сейчас с поселения еду. Мне не до книг было. А вы, наверное, любите книги? У вас так получается! «Над седой равниной моря…» Как там дальше?

-«Гордо реет буревестник…» Потому и «получается», что работаю учителем русского языка. Да, чуть не забыл. Знаете, как Алексей Максимович Горький зовёт Ягоду? Ягодкой! Трогательно, не так ли?

Да, учитель произвёл на Веру незабываемое впечатление! Он тоже вышел на какой-то маленькой станции, к сестре заглянуть решил, но след в её сознании оставил значительный. Теперь она знала, к кому идти, как себя вести и прочее. Теперь его «возницы» не обведут её вокруг пальца. Думала, взвешивала, пока кондукторша не объявила о приближении поезда к Москве. А вскоре и стук вагонных буферов послышался.

Что ж, Москва, так Москва! Страшновато, правда. Сейчас, будто с неба, на хуторянку свалится огромный город, с высокими домами, с широкими проспектами, площадями и водоворотом людей, такси, автомашин. Да так оно и вышло. С первых же минут слегка даже растерялась от мысли, что может не справиться с новизной явлений. Еще, не дай Бог, не так укажут адрес НКВД, заблудится. А как потом? Эх, хуторянка, хуторянка! Ты в Москве, что москвич - на сенокосе.

Однако, вскоре поняла: там, где полно народу, никогда не заблудишься. Они тебе все покажут, посоветуют. Блаженство! Вот уже едет на трамвае. Вот вышла на площади Дзержинского. Вот пошла, спотыкаясь о булыжники, разглядывая силуэт огромного по размерам здания. Ей оно, почему-то, напоминало корабль: крупный, монолитный, Правда, слегка мрачноватый. Нижняя его часть одета в черный гранит. Наподобие юбки. И это вселяло уверенность в положительном исходе дела. Мыслила так: раз, мол, вид здания строгий и серьезный, то и дела там чинятся строгими, серьезными и справедливыми людьми. С этой мыслью и подошла к НКВД.

Крупная черная вывеска гласила: «Народный Комиссариат Внутренних дел». Около нее, на фоне черного мрамора, который Вера, пожалуй, никогда ещё в жизни не видела в натуре, стояла молодая, очень ничего себе, женщина. На ней было легкое платьице под короткие рукава, а с его ткани еще издали бросились в глаза множество беспорядочно разбросанных мелких ромашек. Вот тебе и хутор, подумала! Даже в Москве нашел себе уют: не косят, не жнут, а ромашки почитают. Коса у дамы золотистая, свернутая и пришпиленная на затылке.

Остановилась рядом с дамой. Кинула взглядом по сторонам. Никого больше нет. Спросить не у кого. Подошла к ней. Как начать разговор? Ну, назвала себя, сообщила о цели прибытия. Поинтересовалась, как обычно, принимают ли сегодня, в каком кабинете, есть ли кто на приём? Дама любезно откликнулась. Сказала, что стоит на приём, а её знакомая, дескать, уже – там.

-Вот жду. Что принесет?

Дама, как показалось, чем-то озабочена. Волнуется. Суетится. Но, видно, умела владеть собой. Ибо на вопросы отвечала с желанием, вежливо.

Уже в самом начале беседы выяснилось, что никакой Ягода ни сегодня, ни завтра, ни вообще когда-либо, не принимает. Принимают, как правило, его подчиненные, чины повыше, следователи, оперативники. По графику. Что ни день, то – новый. А кабинет, где принимают сегодня, один. Он расположен на первом этаже. Третий справа, как идти по коридору.

Значит, Вере надо дождаться знакомую дамы, потом эту даму, а уже после того и ее черед. Время не торопило, и она вступила в разговор. Кое-что поведала о себе, но при этом, пожалуй, больше узнала. У дамы, оказывается, на душе лежит тяжелый груз, и она, как это бывает, что болит, о том и говорит. Поведала, что мужа её, якобы, в один из дней задержали. И вот сегодня уже месяц, как его нет дома, а вестей о нем никаких. Ходит сюда день в день, интересуется, выясняет, но - безрезультатно. То говорят - одно, то - другое. А вопрос не решается…

Вера хорошо запомнила советы учителя. Она теперь не только сама знает, куда идти, с кем разговаривать, но и женщине хотела бы помочь. Такая прекрасная дама, а стоит под гранитным цоколем, как ничтожество. Начала советовать. Надо, мол, идти только к Ягоде. Он здесь самый порядочный и надежный человек. Сам ведь из бедняцкой семьи – пережил и холод, и голод, и унижения.

-А подчиненные его, - подчеркнула. – это, как у нас на хуторе говорят, пятое колесо в телеге.

По всему видно, что даму информация взорвала. У неё зашевелились руки. Она стала ходить туда-сюда. Потом вдруг громко рассмеялась. Наконец, вернулась к Вере и сказала:

-А вы, девушка, я вижу, из глубинки? Кто вам наговорил, что Ягода – это фрукт съедобный? Если вы не знаете, то и не говорите! Это Ягодка ещё та! Я много лет живу рядом с этим зданием, и мне ли не знать, кто тут чего стоит?

Вере не удалось ответить, так как именно в тот момент из центральной двери НКВД вышла знакомая собеседницы, а эта дама - пошла.

-Надо же! – возмутилась дама, что вышла. - Я интересуюсь судьбой мужа, а он мне своё талдычит. Странный человек, ей Богу! Я же, говорит, вам сказал, что его уже нет, расстреляли, понимаете! Я возмутилась. Как, мол, расстреляли, если пять минут назад я видела, как его заводили в кабинет? А он - снова: женщина, вы все какие-то такие! Какая разница, когда его расстреляют: сегодня, завтра, послезавтра?

Дама высморкалась в платочек, утерла слёзы, поправила на затылке свернутую и пришпиленную черную косу, и спросила:

– А вы, девушка, по какому делу? Тоже, что ли, мужа схватили?

Вера:

-У меня, понимаете, семью раскулачили. Хочу вот к Ягоде…

-К Ягоде? Милая! Вы надеетесь на его помощь? Да он по нраву такой человек, что в жизнь не поможет. Вы тут хоть год стойте, хоть два, а лично к нему - не пустят. Ну, разве, что… - дама огляделась и продолжила. - угодите в «дачную коммуну». Там с ним уж точно встретитесь. Слыхивали, что это такое – «коммуна»? Нет? Да-а! А нам с той, что ушла, «посчастливилось». Теперь вот мужей выручаем…

Для человека из глубинки, а конкретнее - из хутора, разговор этот был совершенно непонятным. А поэтому Вера прислушивалась к каждому слову, чтоб как-то увязать их друг с другом. Оказывается, и эта дама живёт недалеко от здания НКВД. Однажды встретились и решили прогуляться по площади. И вдруг подъехала наркомовская машина, вышли дюжие офицеры, задержали и увезли. Как потом поняла дама, им нужен был «красивый, но бесплатный товар для товарища Ягоды»…

Просветила дама и о хозяине НКВД. Генрих Григорьевич «вселился» в него год назад. Действительно, он, как и говорил учитель, сын многодетной семьи мелкого ремесленника. Трудовую деятельность начинал с фармацевта. Потом работал и в типографии, и больничным кассиром. Все перепробовал. Но на том поприще жизнь не сложилась. Вскоре увлекся революционной деятельностью. За это побывал в ссылке. Судьба свела его с Ф.Э. Дзержинским. Втерся в доверие к И.В. Сталину. Прошёл ВЧК, ГПУ, ОГПУ. Стал членом ЦК КПб. Но когда попал в главный кабинет НКВД, тут и изменился. Появились барские замашки, грубость. В кабинетах рассадил преданных себе следователей, оперативников. Создал «дачный кооператив» и дело пошло…

Вера уточнила:

-А что это - «дачный кооператив»?

-Вы не знаете? Не слыхивали? Вот попадёте в кабинет… Вы же на приём?

-Конечно!

-Вы молодая, привлекательная. А у них сегодня как раз сбор на «кооперативе». Вот и начнут склонять, чтоб согласилась. «Товар» ведь всегда нужен свежий. Если не склонят, значит, оперативники силой усадят в машину. А оттуда не сбежишь. Лес. Всё оцеплено колючей проволокой. Охрана кругом…

И дама поведала, что в «кооперативе», дескать, собирается близкое окружение Ягоды. Там их жены. Плюс, проституток подвезут. Да нас с вами! Вот и – вечеринка. Рассядутся за общий стол: пьют, едят, в чём мать родила. Потом – танцуют. Кто с кем! После этого идут в общую баню. А там – оргии. Кто кого наметил, тот того и ублажает. Одним словом, «коммуна»…

-Мы всё это прошли. – закончила дама. - Теперь они наших мужей схватили. Держат в заложниках. Грозятся расстрелять, если мы не покоримся…

Вера – в недоумении:

-Так что, выходит, и Дзержинский такой? И Горький?

-А вот тут, извините, я не знаю. А врать не умею…

Разговор прервался, так как из центрального входа здания НКВД вышла дама со светлой косой, а Вера, соответственно, заторопилась на приём.

Когда подошла к массивным дверям, подумала: ух, как тут, мол, все строго! Даже часовой стоит. Но, пройдя эту процедуру, шагнула в коридор. Он тут такой длинный, и, как показалось, мрачный. Верно! А зачем ему быть расписным да веселым? Ведь сюда ходят не на балы, а по серьезным делам. Притом, люди бывают разные. Больше, с целью найти правду. Вот, как Вера, из «лесоповала». Зачем для них шик и блеск? Шла и думала. А мимо проходили суконные мундиры, оглядывались на нее. Значит, она, видимо, чего-то еще стоит! Вспомнила о «кооперативе». Бог ты мой, даже страшно сделалось. Неужели, и правда тут такое творится?

И она вдруг прикинулась больной, немощной. Начала хромать. Так, наверное, безопаснее. Стала разглядывать таблички на дверях. Ей ведь какой кабинет нужен? Ага, третий! По правую руку. Но голова, чисто из любопытства, повернулась налево, так как в одном из кабинетов была открыта дверь. Ухо и глаз выхватили обрывки событий. Следователь бьет кулаком по столу и требует что-то от подследственного. Новая мысль: интересно, почему они не закрывают двери? И не успела ответить себе, поскольку в соседнем кабинете – такое же: следователь орет, а подследственный плачет…

Господи, куда я попала? Да тут благоденствием и не пахнет! Вот тебе и Ягодка! А говорил учитель! Но мысль уже некогда было развивать. Не позволял третий по счету кабинет, «её», к которому подошла вплотную. С волнением открыла высокую, массивную, но скрипучую, дверь, за которой хоть бей, хоть убивай подследственного, слышно все равно не будет, и несмело вошла. Но когда закрыла за собою дверь, то пришла в недоумение. Куда тут идти? Дымом окутано весь кабинет. Даже вспомнился полковник, который приезжал на поселение. У него тоже было так.

Сделала шаг, другой. В задымленном пространстве вдруг обозначилась лысина. Точно – тот самый полковник. Слава Богу! Нашла-таки нужного человека. Дым - он развеется. А вот помочь тебе тут не каждый сможет. А этот - душа-человек! Не понятно только, почему дамы им недовольны?

Наконец, подошла к столу и оказалась лицом к лицу с полковником. Да, это тот самый полковник. Только там он был в форменной одежде, а тут от него попахивало барством: штатская рубашка, подтяжки на выпуклом животе. Нижняя же часть тела, как гранитный цоколь здания, в синем галифе, сапогах.

Начал хозяин кабинета:

-По какому делу, гражданка, ходатайствуем?

Вера ответила:

-Мне бы, понимаете… К Ягоде … Да вы меня знаете. В Сибирь, на поселение приезжали. Помните? Я - Балашенко… Вера… Балашенко…

Он – властно:

-Чем подтвердишь, что – Балашенко? Документ есть?

Ну, знаете! Это ее оскорбило. Внутри она закипела, хотя внешне не выдавала себя. Как, мол, так! На поселении он к ней подлизывался, называл на «вы», милиционеры торжественно провожали, махали руками, а тут вдруг никому ты со своими просьбами не нужна.

Протянула справку из поселения. Он взял ее, развернул, пробежался по ней глазами и, будто никогда ранее не встречал это лицо, спросил:

-А от Ягоды что хотела?

Да, правы те дамы! Это уже не тот полковник, которого знала, в которого верила и надеялась. Этот, пожалуй, может и матом покрыть, и в «кооператив» отправить. И вообще…

Стала объяснять.

-Нас весь хутор, понимаете, сослали в Сибирь…

Он не дает развить мысль:

-Так, стоп! Но тебя-то… это твоя справка?

-Моя.

-Тебя-то освободили?

-Освободили.

-Что ты ещё хочешь?

В душе кипело:

-Ну, как! Семья ведь осталась там! И хуторяне… Невинные люди…

Он поднялся:

-Невинных людей там не держат.

-Я вас прошу…

-А от Ягоды что ты хочешь? И вообще: кто тебя надоумил?

-Как же! Люди ведь страдают… ни за что… А виновных… Вы же обещали! Виновных по моему делу наказали?

Он поправил подтяжки:

-Ты что, контролировать меня приехала? – прошелся нервно взад-вперёд, жадно втягивая папиросный дымом. – Значит, так! На справку и иди отсюда, чтоб и ноги твоей здесь не было!

Она взорвалась:

-Я никуда отсюда не пойду! Понятно? Сяду вот здесь, - указала на стул и села, - и буду сидеть, пока не отведете к Ягоде.

Он подошел к двери:

-Конвой!

Прибежали двое.

-Убрать! – решительно приказал полковник. - Чтоб я её больше в этом здании не видел! Понятно? И – в Москве! Посадите на поезд. Первый попавшийся. Куда ей там? Ну-ка, дай справку! – выхватил из руки бумажку, подошёл к карте, висящей на стене под матерчатой шторой, стал искать. - Кадиевка. Ага! Где это? Так, так… Синельниково. Вот туда и отправьте. А там пусть, хоть пешком, хоть ползком. И проследите мне!

А отправление ближайшего поезда, согласно расписанию, через полчаса. Везли Веру, как королеву Великобритании. Впереди - спецмашина с сиреной. Сзади – такая же. А она - в той, что посередине. Колонна всех обгоняла, а гражданский транспорт либо уступал, либо вообще останавливался. Как же! Наверное, везут матерого преступника? Или врага народа? На самом же деле, в машине сидела обычная женщина. Больная и обессиленная. Жертва несправедливости…

(продолжение следует)