09. Илья Муромец, или Чоботок

Глава 22

ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА

В густой дубраве, через которую проходила большая дорога от Киева к Печерскому монастырю, затаилась лихая разбойничья ватажка. Несколько разбойников сидели на самых высоких деревьях и всматривались в дорожную даль, остальные коротали время у костра, спасаясь от пронизывающего холодного осеннего ветра.
День клонился к вечеру, а подходящей добычи всё не было. Не видно ни переполненных купеческих возов, ни телег смердов из ближайших деревень, спешащих до закрытия ворот в стольный град, чтобы на следующий день с первыми петухами занять лучшие места на торге. Не видно никого! Пустынная дорога навевала тоску и безнадёгу.
За той дубравой, известной в народе как Дебри, издавна сложилась дурная слава. Здесь княжеские гридни казнили разбойников и бунтовщиков, здесь время от времени разбойничьи ватаги грабили торговый люд. Здесь земля обильно обагрена кровью. Опасались в народе этого леса, и все, кому приходилось ехать дорогой через Дебри, стремились объединиться в караваны, чтобы дать лихим людям достойный отпор. Поодиночке здесь могли пройти только нищие да юродивые, которым, кроме своих лохмотьев, нечего терять.
Поэтому, когда вдали показался одинокий всадник, он вызвал скорее удивление и разочарование, чем надежду на хорошую поживу. Всадник ехал не спеша, склонив голову вперёд, погружённый в свои думы. По виду, это был ратник, по возрасту – старик. Невелика добыча – оружие да конь, но это лучше, чем ничего. Когда всадник подъехал к разбойникам, они вышли на дорогу и окружили его.
– Слезай, старче, приехали! – сказал ближайший из них, у которого через всё лицо проходил глубокий шрам, и схватил коня за сбрую.
Старик очнулся от дум и с удивлением посмотрел на окружившую его разношёрстную толпу с кольями, вилами да топорами в руках:
– Вам чего надобно, людины?
– Покажи-ка, что у тебя в торбе! С чем тебя старуха в дорогу отправила? Давай всё сюда! Мы с утра тут голодные сидим, тебя поджидаючи! – жадные руки потянулись к путнику со всех сторон.
– Нет у меня, тати, ни злата, ни серебра. Нет ничего, что вам надобно. Большого богатства не заработал я на ратной службе, а что было – всё раздал нищим да убогим. И торба почти пуста! Есть только золотая гривна от великого князя, – спокойно, как на торгу, ответил всадник и показал золотую монету с изображением Ярослава Мудрого, которая висела у него на шее. Этот знак особой почести князья дарили только самым заслуженным дружинникам и боярам. – Но вам гривну я не отдам – дорога она мне памятью. Ступайте-ка вы от меня подобру–поздорову. Прочь с дороги!..
Это только рассмешило разбойников. Они от души потешались над одиноким и, как им казалось, беззащитным путником.
– Экий ты, старый дурень! Сидел бы ты сейчас на печи возле бабки да блины–оладьи ел. Зачем в Дебри на ночь глядя подался? А тут мы, лихие духи–голодны брюхи! Сам виноват! Слезай, добром тебе говорят! – прикрикнул другой лиходей и схватил коня за стременной ремень. – Нам и гривна пригодится. А жеребца твоего вороного мы сейчас на жаркое пустим. С утра брюхо пустое… Слезай! Не слезешь добром – за ноги стянем! Ну!..
– Ой, гой еси! Не замай! – изменил тон всадник и недовольно оглядел обступивших его разбойников.
– «Не замай», – передразнил путника лиходей и рассмеялся. – Сейчас за ноги стянем!
– Стянешь, говоришь?! – всадник нахмурился, развернул копьё обратной стороной и неожиданно резким движением ткнул древком копья лиходея в лоб. От сильного удара тот отлетел в придорожные кусты. Потом путник вытащил меч и – не остриём, а плашмя – ударил по хребту того, кто пытался вытащить у него из тороки торбу. – Не тронь!
Разбойники не ожидали такого отпора и от удивления даже опешили. Потом вытащили из-за поясов топоры, подняли дубины, выставили вперёд вилы.
– Ну, старый пень, прощайся с жизнью! Был ратник, будешь – покойник! – пригрозил разбойник со шрамом.
– Кто меня покойником решил сделать? Ты? – Всадник натянул лук и направил стрелу прямо на разбойника. – Сними шапку долой, когда с ратным человеком разговариваешь. Я сорок годин в княжьей дружине служил, на порубежной заставе стоял, в Дикое поле на половцев ходил. А ты мне угрожаешь?! Снимай!.. А не то я сам её сниму…
Осознающий грозящую ему опасность разбойник опустил топор и замер. Стрела просвистела и сбила колпак с его головы, обнажив плешивую, с редкими рыжими волосами голову.
– В другой бы раз – не ныне – слетела бы с тебя не шапка, а голова неразумная. А тебя, – он посмотрел на лиходея, которого ударил по спине, – не по хребту погладил, а рассёк бы пополам надвое. Ныне не могу – зарок дал не убивать.
– Чоботок! – вдруг раздался громкий возглас со стороны дубравы. – Узнаю старого сечевика! Узнаю ватамана!
Всадник обернулся и увидел человека, стоявшего на пригорке. По тому, как он держался, стало ясно, что это предводитель разбойников.
– Кто ты? – спросил путник.
– Ваську Долгие Полы не узнал?! Эх ты, ватаман! Не узнал… Много лет прошло…
– Васька! Василий! – с удивлением и радостью воскликнул путник и спешился. Они подошли друг к другу и обнялись, как старые друзья.
– Кто это? Кто? – наперебой спрашивали столпившиеся вокруг разбойники у предводителя.
– Други! Это сам Илья Муромец. Слышали о таком? Когда-то мы с ним стояли на богатырской заставе у Дикого поля. Илья был ватаманом Воиня. Эх, было время славное, богатырское… Поганые стороной обходили Воинь, боялись! А смерды нас уважительно сечевиками звали.
– Илья Муромец!? – быстро разнеслось между разбойниками. – Сам Илья–богатырь?! Знаем… Слышали… На Руси о тебе былины слагают. Да как у нас на тебя рука-то поднялась!
От толпы отделился разбойник с рассечённым лбом:
– Прости нас, Илья, что хотели на тебя лихо навести и ограбить. Не признали…
– Не сильно пришиб-то? – спросил его Илья. – Не болит?
– Да нет, не болит! – махнул рукой пострадавший и вместе с другими засмеялся. – До свадьбы заживёт.
– Давно тебя не видел, ватаман! Думал, сгинул ты где-нибудь в чистом поле! Что мы стоим на дороге? Пошли к нам на огонёк! – сказал Василий и направился в сторону леса.
Они углубились в дубраву, спустились в овраг, где горел большой костёр, и уселись вокруг огня.
– Вижу, рука у тебя пострадала, Илья, – Василий показал на глубокий шрам на левой руке, видневшийся из-под рукава рубахи. – Где тебя так зацепило? Кто? Поганые?
– Нет, не поганые! Это в сражении на реке Руте, когда князья Юрий Долгорукий и Святослав Ольгович бились с Изяславом Мстиславичем за великий стол. – Илья тяжело вздохнул и тихо промолвил: – Это сын меня…
– Сын? – ужаснулись разбойники и удивлённо переглянулись.
– Да, Сокольник, мой единственный сынок. Он в той брани стоял на стороне Ольговича, а я на стороне Изяслава. Столкнулись мы с ним в брани и не признали друг друга. А как признаешь, коли у нас на головах шеломы с бармицей?! Сокольник меня чуть копьём не пронзил. Ежели бы не успел руку подставить, то… не сидел бы сейчас здесь. И рана в груди болит: копьё с руки соскользнуло и в грудь ударило. Много лет с тех пор прошло, а не заживает. И рана болит, и сердце болит за сына своего загубленного. Я ведь его насмерть!.. Булавой!..
– Помню Сокольника твоего! – уныло произнёс Васька Долгие Полы. – Хороший мальчишка был. Как ветер бегал по степи с соколом своим!
Илья подбросил сучьев в огонь и дрожащим голосом произнёс: – Загубил Сокольника! Единственного сына… Своею собственной рукой… Лучше бы мне не закрываться от его удара… – Он склонил голову, затих, а потом добавил: – Я его вместе с соколом… похоронил. На его могиле сейчас был, там и зарок дал никого больше не убивать!
– Люди сказывают, что и князья Давыдовичи в той брани тоже друг против друга сражались. Один из братьев погиб тогда, – сказал разбойник со шрамом.
– Да, видел я и сражённого Владимира, и горюющего над телом брата Изяслава Давыдовича. Брат на брата, христианин на христианина, отец на сына идём. Князья в которе живут, мира не хотят, а вои бьют до смерти друг друга. Доколе такое твориться будет? – Илья с укором посмотрел на Ваську: – А ты, побратим–сечевик, на заставе стоял, половцев бил, а сейчас православных грабишь? Зачем в тати пошёл? Негоже так!..
Васька Долгие Полы от этих слов аж встрепенулся:
– А что мне делать, Чоботок? Я ведь, когда с заставы ушёл, недолго со скоморохами бродил, в Киеве осел, дом поставил, женился. Жить бы да жить, добра наживать! Но дом мой в кузнечной слободе на Подоле, во время взятия города на щит, сожгли и разграбили. Свои, христиане, сожгли! Жена и доченька малая в огне погибли. Осерчал я на всех и в Дебри ушёл. Сейчас я ватаманом в этой ватажке.
– А мы разве по своей воле здесь, на большой дороге, сидим! – оживились разбойники. – У нас тоже были и дома тёплые, и жёнки красные, и деточки малые. Да всё прахом пошло, быльём поросло.
И они стали наперебой рассказывать о себе.
– Вот я был свободным оратаем, общинником. Орал землю, детей растил. Наша вервь малую дань платила князю, и всё. Жили – не тужили! Да отдал князь нашу землю боярину–захребетнику, и стал он нас примучивать. Закабалил совсем: то полкади ржи к оброку прибавит, то целую кадь. Так в долги и вогнал. За долги я попал в закупы, потом в холопы. А в холопах быть всё одно, что в полоне у поганых. Жену и детей за долги отобрали и продали в рабство. Не смог я, не выдержал и в бега подался. Сейчас боярина того здесь поджидаю. Вдруг свидимся…
– И я оратаем был на Черниговщине. От поганых кое-как спасался, а от своих, христиан, не уберегся… Во время распри, дабы досадить нашему князю, сожгли моё село и вытоптали поля.
– А у меня во время распри половцы родных увели в полон. Кто поганых остановит, коли князья сами брат на брата с мечом идут?
– А я на Смоленщине жил, кожемякой был. Взял у тиуна кожи в долг, выделывать стал на продажу. Смоленск и все его веси сжёг Изяслав Мстиславич, когда со Святославом ратился. И кожи мои в огне сгорели. А тиун потом долг просит, мыто просит – а где взять? Пришёл ночью, со стражей! За долги дочь с внуком отобрал и грекам продал. Я не отдавал, так стражники меня чуть не зарубили, вон… – разбойник со шрамом показал на своё лицо, – отметина осталась на всю жизнь. Жена с горя померла, а я в Дебри ушёл. Ноне тиун в Киеве осел, а я на большой дороге его поджидаю – тоже встретиться хочу. И встретимся... Рано или поздно встретимся! Этой дороги ему не миновать!
– Примучивают нас, смердов, князья да бояре поборами, нет житья от них. Плати виры, плати дани, десятину отдай. А где взять? Жили когда-то наши отцы да деды в верви, свободными общинниками были. Где та жизнь? Быльём поросла… Не осталось ныне на Руси свободных общинников!
Выговорившись, разбойники замолчали.
– Слышал, Чоботок, почему люди в Дебри идут? – как бы подытожил разговор Васька Долгие Полы. – Не по своей воле…
– Эх, разбойнички!.. – угрюмо покачал головой Илья. – Лихими делами легче жить, чем поле орать да кожи мять. Князя или боярина вы не возьмёте – они без надёжной дружины из города ни ногой. Тиуны тоже по одному не ходят. Так что грабить вам приходится таких же бедолаг, как вы сами. Смерды и слобожане от вас страдают да торговый люд. Только загубив чужие души, спасёте ли свои?
– Грешны мы, Илейка! Очень грешны! – вдруг изменился в лице Василий. – А помнишь, ходили на Соколе–ладье по Днепру в Олешье, когда берладники захватили на «гречнике» торговый караван. Догнали-таки берладников и заставили их оставить в покое караван. Мало нас было, но не пошли берладники против нас. Сказали, что на защитников порубежья не поднимется у них рука. Берладники и купцов освободили, и нас одарили. Три дня у них пиво-мёд пили. Ох, и погуляли!
– Как не помнить?! Помню! А ноне ты кто? Тоже разбойник, лиходей! Ступай-ка ты, Васька, в Воинь и бей, как раньше, поганых, пока сила в руках есть.
– А мы, куда нам без ватамана? Пропадём! – чуть не хором воскликнули разбойники. – Вася уйдёт, а мы куда?
Илья оглядел обращённые к нему лица и предложил:
– А вы ступайте в Залесье — в Суздаль, Ростов али Владимир, к Андрею Боголюбскому. Он, говорят люди, данями не примучивает и землю даёт всем бежанам, кто пожелает. Туда ныне тянется народ. Раньше в Киев шёл, а теперь во Владимир, где и половцев нет, и земли свободной много. Там бежанам рады. Потерял Киев былую стать. А какой город был… Даже великий князь Андрей Боголюбский не сел там, правит Русью из Залесья, из своего Владимира. Идите… а не то полетят ваши буйные головушки, когда на ратников нарвётесь…
Илья встал, поклонился людям, подошёл к своему коню, поправил седло, подтянул сбрую.
– Помню, конь у тебя был. Бурко! Бурушка–Косматушка! Боевой конь! Жив ли? – спросил Василий.
– Нет, побратим! Бурко сгинул в брани, меня защищая. Хороший был конь. Этот тоже служит мне верой и правдой.
Илья вскочил на коня.
– Куда ты сейчас, Илья? В дружину?
– Нет, люди добрые. Для ратных дел я уже стар. Не та силушка в руках, и раны болят… Еду в Печерский монастырь. Грехи свои тяжкие буду замаливать. Только примет ли меня Господь в Свою святую обитель? Прощайте, люди добрые! Не поминайте лихом! – Илья вскочил на коня и двинулся по лесу к дороге.
– Илья Муромец! Чоботок! Как же Русь без тебя? – крикнул ему вслед Василий.
Но этот вопрос Илья уже не услышал…