03. Вопреки всему. Роман о Суини Тодде. Глава 3 (16+)

Глава 3. Терпеть и выживать!

Бенджамин молча смотрел на желтоватый, пересеченный черными штрихами, прямоугольник света на потрескавшемся каменном полу. Ночь была почти безоблачной и лунной. В незастекленное тюремное окно дышал соленый морской ветер. Сидя неподвижно в темноте, Бен пристально, не отрывая глаз, вглядывался в это тусклое пятно, словно оно могло пролить внезапный свет на далекие события прошлого…

«Поступил донос о том, что вы обкрадываете своих клиентов! – гремит на всю цирюльню голос полицейского. – Констебли*, начинайте обыск!»

«Обыскивайте! – бледный от волнения, сдержанно отвечает Баркер, заслоняя собой жену. – Мне нечего скрывать».

Что они надеются найти между аккуратно сложенных платков и простыней? По полу с дребезгом рассыпается содержимое комода: миска для пены, бритвы, гребни…

«А это что?!» – Констебль резко поворачивается к цирюльнику. В руке его поблескивает перстень с изумрудом.

Дрожа от возмущения, Бенджамин выпускает руку Люси. Крупный, граненый драгоценный камень ярко вспыхивает зеленоватым светом, и у него темнеет перед глазами. Возглас негодования замирает на его губах. Непостижимо и стремительно, все происходит, как в кошмарном сне.

«Взять его!» – раздается короткий приказ.

«Как он попал сюда?.. Откуда?..» – в исступлении вырывается у Бена, в то время как четыре сильные руки грубо тащат его к дверям. У самого порога он успевает обернуться, и сердце сжимается у него в груди: во взгляде Люси столько ужаса, боли и вины! Словно всего лишь несколько минут назад она могла его спасти!

Они увидели друг друга снова только раз, в последний раз – в суде.

Бен так и не узнал, что же случилось часом раньше, до прихода полицейских…

Светлое пятно накрыла чья-то тень, видение пропало, и Бенджамина вывел из задумчивости негромкий голос Кэрола.

Теперь они делили камеру втроем. С трудом переставляя ноги, юноша кое-как добрался до окна, чтобы увидеть залитое серебристым лунным светом ночное небо и далекий горизонт.

– Правда ли, что где-то существует рай? – с тоскою прошептал он, словно обращаясь к самому себе.

– К чему ты это? – проворчал Мэттью из своего угла. – А-а-а, понимаю, куда ты клонишь, – протянул он, с шумом втягивая воздух, точно понюшку табаку. – Я носом чую, что ты задумал. Жить надоело, так?

– Да разве это жизнь?! – с горечью воскликнул Билли, резко отвернувшись от окна. Он замахнулся было, словно хотел ударить кулаком о стену, но его ладони горели, стертые до крови рукоятью тяжелого молотка. Короткое, как выстрел, эхо его голоса глухо замерло под низким потолком. Прерывисто дыша, Билли настороженно прислушался, как будто ожидал ответа.

Лицо Мэттью с глубокими тенями вместо глаз призрачно белело в полумраке, напоминая собою череп мертвеца.

Найдется ли на свете хоть один живой, который, будучи в здравом уме и трезвой памяти, ответит утвердительно на этот риторический вопрос? Молчание, невыносимое, гнетущее, как воздух в комнате больного, заполнило собою камеру.

– Мне дали двадцать лет! – исступленно крикнул Билли в темноту. – Двадцать лет!

Голос его сорвался на самой высокой ноте, так и не долетев до неба, от которого он с трепетом ожидал спасения. Вместо сочувствия и утешения до него донесся вдруг приглушенный смех – так мертвые в своих могилах смеялись бы над муками живых… если б могли.

– Не больно-то много, – с завистью заметил Мэттью. – Будь у меня такой же срок, я бы давно уже вышел на свободу!

Ошеломленный, Билли пошатнулся и присел на нары. Но его не особо утешили откровения старого каторжника.

– На родине я мало что имел, но все же принадлежал себе. А здесь… Даже в доме коменданта – это сущий ад! – угрюмо пробормотал он, глядя перед собою в пол.

– Молчи! – сурово оборвал его Мэттью. – Ты еще не видел ада! Кстати, за что тебя прогнали?

Юноша медленно поднял голову, и его глаза сверкнули в темноте:

– За то, что однажды позволил себе вспомнить, что я человек, – вымолвил он с усилием.

– Напрасно! Теперь придется пахать, как вьючное животное, – резонно рассудил Мэттью и лег.

Билли снова согнулся, обхватив руками свои длинные худые ноги. Тело его, словно придавленное тишиной и мраком, уже не содрогалось, только пальцы время от времени нервно сжимались, выдавая внутреннюю борьбу.

Даже после изнурительной работы, находясь в сознании, человек поневоле продолжает размышлять, как и не может не дышать, пока живет. Бенджамину была знакома каждая из этих мыслей, что в лихорадочном смятении неудержимо мечутся в мозгу, порой до самого утра, минута за минутой, отнимая у заключенного его недолгий отдых. Днем их обычно заглушают окрики и удары надзирателей, а ночью, обретая силу, они сталкиваются в неистовом, безумном поединке, и в итоге их остается только две: «бежать» и «умереть». Не перерастая в действие, ограниченные тесным пространством разума, они и впрямь способны довести до сумасшествия.

Бен видел в Кэроле себя – неопытного, юного, наивного, словно ребенок, без единой раны на теле и душе впервые брошенного на растерзание каторжной жизни. Сколько раз его пытались уничтожить – растоптать, стереть, как личность, укротить, как зверя, даже не подозревая, что удары только закаляют его стойкость, которая впоследствии послужит ему оружием. Плеть опускалась на его спину более тысячи раз, не считая ежедневных понуканий, но он остался человеком. Это казалось мифом, вымыслом, но было правдой, потому что Баркер ни на миг не переставал любить. В то время, как реальность беспощадно убивала, не оставляя шанса на спасение, воспоминания, незамутненно-чистые и светлые, многоголосым эхом призывали его жить. Люси, прекрасный золотоволосый ангел с ясными глазами, полными тоски и нежности, стояла перед ним с ребенком на руках. Два самых дорогих ему, хрупких и беззащитных существа – Бенджамин никогда не смог бы их предать! Что стало бы с ним, будь он совершенно одинок на этом свете?..

Рядом скрипнули нары, и в темноте чуть слышно прошелестело: «Умереть!»

Бенджамин приподнялся и всем телом повернулся в сторону, откуда доносился звук.

– В карцере ты сопротивлялся до последнего и звал на помощь, – напомнил он. – Тогда ты показался мне умнее!

– Я буду благодарен тебе всю жизнь! – встрепенувшись, воскликнул Билли, но его последние слова прозвучали как-то вяло, неопределенно.

– Всегда есть кто-то, кто ждет тебя. Там, по ту сторону океана. Помни об этом. – Обычно твердый, суровый голос Баркера внезапно выдал его глубокую печаль.

– Я сирота, – ответил юноша. – Меня никто не ждет.

– Послушай, – Бенджамин всмотрелся в темноту, стараясь разглядеть его лицо. – Я защитил тебя не для того, чтобы сейчас позволить умереть. Твой срок немалый, но все же у него есть конец.

– А твой? – Голос Кэрола невольно дрогнул, словно он заранее предчувствовал ответ.

Бенджамин крайне редко рассказывал о приговоре, который роковым клеймом впечатался в его сознание. Он знал, что кроме жизни ему больше нечего терять, и ясно помнил слово, произнести которое было нелегко. Иные с гордостью его выкрикивали, похваляясь перед товарищами – у Бена их бахвальство вызывало отвращение.

– Пожизненно, – тихо, без жалобы, без злобы сказал он и замолчал.

– Но неужели отсюда невозможно убежать? – не унимался Билли.

– Я верю, что возможно. Но это не так просто: я пытался пять раз – и не смог!

Кэрол был окончательно обезоружен, сдавленный, протяжный стон вырвался из его груди. Неподвижно глядя в пустоту, он судорожно искал последнюю лазейку, через которую неуловимо сможет выскользнуть на волю, если не тело, то душа.

– А если… – зашептал он вдруг, придвинувшись как можно ближе к Баркеру. – А если я сделаю вид, что убегаю? – Его глаза сверкали в темноте каким-то странным нездоровым блеском, а в голосе звучала дикая, отчаянная решимость обреченного.

– Тебя застрелят! – быстро ответил Бенджамин, схватив его за руку.

– Эй, Билли, может, хватит уже без толку трещать? – не выдержал, в конце концов, Мэттью, который поневоле слушал весь их разговор. – Я повидал немало таких героев, что вешались на собственных цепях и разбивали себе головы о стену – только чаще на словах. Думаешь, это так просто – взять да умереть по своей воле? Поверь моему опыту: смерть просто омерзительна, когда смотришь на нее в упор. Люди, страдавшие побольше твоего, отступали, едва завидев ее костлявый лик. И это не трусость, а прозрение!

– Разве не легче сразу умереть, чем продолжать такую жизнь? – с досадой спросил его Билли.

– Лучше, – пожав плечами, согласился Мэттью, – но не легче. Нет, человек устроен так, чтобы терпеть и выживать – назло врагам. С природой не поспоришь! Осужденные на смерть – другое дело, им ничего не остается, кроме как мужественно встретить свой конец. Но если от тебя, хотя б на йоту, зависит выжить, ты не сдашься. Ты будешь до последнего зубами и когтями сопротивляться смерти, и неважно, чего при этом хочет разум. Послушай, мальчик, если тебя не приучили засыпать без сказки на ночь, так и быть, я расскажу тебе одну историю, после которой ты надолго присмиреешь, не будь я Мэттью Гроу!

Устроившись на нарах поудобнее, старик немного помолчал, прокашлялся и начал:

– Это было двадцать пять лет назад, на Земле Ван-Димена**, в Макуори-Харбор… В самом ужасном месте ссылки из всех, где довелось мне побывать. Каторжники шли на любой риск, только бы удрать оттуда. И вот однажды ночью мне удалось бежать. Я оторвался от погони, скрывшись в зарослях густого дождевого леса, и около недели блуждал по бушу, сам не ведая, куда иду. Я продирался через колючие кустарники, едва не утонул в болоте… а впереди были все новые преграды, ямы, пропасти – суровая, бесплодная земля, где выживают лишь змеи и гиены, где даже дьявол – сумчатый***! Я ел только, когда не мог подняться, стараясь как можно дольше растянуть запасы пищи, которую захватил с собой. На пятый день еда закончилась. Я был один среди непроходимых дебрей – изможденный, голодный, но свободный! Упорно продолжая путь, я убеждал себя, что смерть не самое ужасное, что может произойти со мной... Через два дня меня поймали. Тогда я, как безумный, почти обрадовался этому!

Разумеется, по возвращении обратно меня ждали все заслуженные почести: плети, тюрьма и кандалы. Я оказался в камере с таким же беглецом, которому опостылело это жалкое, бессмысленное существование. Мы жили так же, как работали – из-под палки. Однажды в порыве отчаяния мой товарищ предложил мне легкий способ избавления: бросить жребий смертников. Мы оба были к этому готовы: он – молодой и крепкий, обреченный провести лучшие годы своей жизни в цепях, как раб, и я – вечник, отмотавший восемнадцать лет, выпоротый снаружи и внутри, вдовец, без родины и без родных. Мы начали игру, в которой не бывает проигравших. Все было продуманно и просто, без осечки: один из нас поможет умереть другому, а убийцу – вздернут. Я разделил соломинку на две неравных части и зажал их в кулаке… Жребий смертника достался моему товарищу. «Давай!» – сказал он и вытянулся на полу, даже не помолившись. Смерть, казалось, вызывала в нем презрение, вдвое большее, чем жизнь. Веревки у нас не было, я должен был душить его голыми руками. Действовать нужно было быстро, но какая-то неведомая сила удерживала меня на месте. «Господи, помоги мне!» – прошептал я, не сознавая, что кощунствую. «Чего ты ждешь?!» – нетерпеливо крикнул обреченный. Я шагнул к нему… «Скорее!» – исступленно позвал он вдруг так, словно мужество вот-вот его покинет. Странно и жутко было смотреть на этого мужчину, полного сил, в расцвете лет, который умолял себя убить. Мои колени подогнулись, и я всем телом навалился на товарища. Его могучие мышцы напряглись, точно для борьбы. Зажмурившись, я крепко стиснул ему горло. Руки у меня тряслись как в лихорадке, я задыхался, слыша его хрипы… Вскоре его короткое дыхание сорвалось на свист, потом совсем пропало. И в этот миг я заглянул ему в глаза… и разжал пальцы.

Гроу внезапно прервал свой рассказ. Казалось, отголоски его слов еще дрожали в полумраке камеры, словно раскаты затихающей грозы. Но чуть погодя негромкий скрип нарушил тишину: напряженно, молчаливо от него ожидали продолжения.

– Я не убил его не потому, что струсил! – снова заговорил Мэттью и глубоко вздохнул, как будто приходя в себя. – В этот момент моя душа переселилась в его тело – я словно стал им! Я понял, что он ощутил, когда глаза его вот-вот должны были закрыться навсегда, и выполнил его немую просьбу: за шаг до смерти он сильнее, чем когда-либо, во что бы то ни стало, стремился жить! То же самое почувствовал бы и я. Этого невозможно описать словами – нужно увидеть, как внутри себя, молниеносно, чтобы никогда не забывать... Бывали случаи, – задумчиво прибавил он, – что каторжники сами бросались в море со скалы в тяжелых кандалах. Их самоубийство начиналось на вершине, сразу после шага в пропасть, отрезая все пути назад. Но между небом и землей они успели пережить целую вечность – за несколько секунд! А я не стал бы! Глупо гоняться самому за смертью, когда она повсюду, но та – полегче. Вот какой урок извлек я для себя. Так мы с товарищем остались жить, и до сих пор не знаю, было ли то милосердие или наказанье Божье! – торжественно закончил Гроу и с чувством выполненного долга растянулся на своем убогом ложе.

Добавить было нечего и не с чем спорить. Кто осмелится назвать трусом человека, мужественно выбравшего жизнь?

– А тот, другой?.. – робко спросил вдруг Билли, потрясенный рассказом старика. – Где он теперь?

– Другой? – пожав плечами, повторил Мэттью. – Другой был Траверс.

Молния, сверкнувшая посреди камеры, поразила бы его слушателей куда слабее, чем это имя, произнесенное невозмутимо спокойным тоном. Траверс! Тот самый, что готов был, не глядя, любого разорвать на части за корку хлеба, за полфута лишнего пространства, когда-то умолял отнять у него самое ценное, что есть у человека? Тот, кто с презрением безжалостно топтал живую плоть, однажды почти прошел через ворота вечности и повернул назад? Если он ненавидел, то сильнее, чем кто-либо, но мог ли он еще любить?.. Траверс был лишним подтверждением тому, что каторга способна превратить людей во что угодно, как штормовые волны разбивают или стачивают камень. Мало осталось тех, кто помнил Джима молодым, как старый Мэттью. Никто не знал, каким он был на самом деле. Но Бенджамину показалось, что теперь он лучше знает своего врага: Траверс пережил самую гнетущую, губительную муку, от которой Бена спасала только любовь.

– Джима Траверса прозвали Людоедом… Почему? – вполголоса спросил у него Кэрол, не смея больше беспокоить старика.

– Это легенда, – начал было Бенджамин, – история без доказательств…

– Легенда, каждое слово которой – правда! – вставил Мэттью, который чутко слышал каждый шорох. Распаленный проснувшимся красноречием, он уже не мог остановиться. – Понятно, что для обвинения суду нужны улики, да где их взять, когда свидетели все съедены?

Билли нервно сглотнул, точно в горле у него пересохло, а Гроу вновь заговорил все более напористо и угрожающе:

– После злосчастного жребия смертников, кое-чему научившего нас, мы с товарищем стали вести себя тише – притаились на время, ожидая удачного случая. Только случай подвернулся Траверсу, а не мне. И слава Богу!.. Каждый день заключенных доставляли в лодках с острова Сара на восточный берег залива Макуори. Там мы с утра до темноты валили лес, обтесывали бревна, стоя по пояс в холодной воде. Однажды, возвращаясь после окончания работ, на полпути до острова я услышал выстрелы: восемь гребцов бежали в одной лодке с надзирателем, таким же каторжником, как они. В их числе был Траверс. Выслали погоню, но беглецы как в воду канули. Джима поймали только через четыре месяца. Добравшись до населенных мест, он вместе с пастухом из бывших заключенных воровал овец на фермах. В суде он клялся, что его товарищей захватили дикари, ему же чудом удалось спастись. Но ни один из каторжников не поверил в эту басню. Как может выжить человек среди глуши, где кроме дерева и камня нет, ровным счетом, ничего? Еды они с собой не захватили… Их было девять человек: восьми вполне достаточно, чтобы до цели дошел один. – Руки рассказчика вздымались, напряженно хватая воздух, как будто раздвигая заросли невидимых ветвей. – Потенциальная провизия не только не гнила, но даже пробивалась через чащу, расчищая себе путь навстречу гибели. Временами в их мешках появлялась ноша, от которой надрывалась совесть. А они упрямо шли и шли вперед: никто не верил, что его съедят!.. Не стану утверждать, что Траверс убил их всех, но последнего – точно. Иначе бы ему – конец!

Мэттью окинул своих слушателей грозным взглядом:

– Не спешите судить обреченных и проклятых, не зарекайтесь!.. Голод сильнее разума, а у всякого безумия – своя причина. Тот, кто хоть раз увидит дьявола, поймет, перед чем бессилен человек, – заключил он, пророчески подняв палец, и уже спокойнее прибавил: – Траверса не повесили. Он скрыл свою вину перед лицом суда, но гордо принял прозвище, которым нарекли его товарищи – Джим-Людоед. После вторичного побега он заработал себе пожизненное… А позже нам, если так можно выразиться, повезло: сначала нас определи матросами на судно, потом отправили сюда, в Новый Южный Уэльс. Но никогда мне не забыть Земли Ван-Димена – сумрачно-мертвой, окруженной бешеными штормами земли!

Голос рассказчика затих. Луна исчезла, словно ее внезапно поглотила тропическая ночь. Трое узников потеряли друг друга из виду, но в этот миг иное зрелище отчетливо предстало их глазам: там, во тьме, далеко за пределами взгляда, простирались каменистые кряжи, овраги, болота и чащи, над которыми дымом клубился туман. Призрачная надежда с уступа на уступ вела живых по следу мертвецов...

– Ну что, Цыпленок, – шутливо усмехнулся Гроу, – довольно тебе сказок на ночь?

Билли ответил тяжким, вымученным вздохом: с него было действительно довольно. В его сердце глубоко засела щемящая тревога, но он боялся уже не за себя.

– Людоед не простит тебе! – с ужасом прошептал юноша на ухо Бену. – Теперь я знаю точно: он отомстит за свою слабость!

Казалось, Билли ни на минуту не забывал о той жуткой ночи в карцере. Бенджамин тоже часто вспоминал о ней. Джим Траверс пользовался безраздельной властью главаря, а подчинение другому каторжнику, пускай даже разумное и добровольное, опасно подрывало его авторитет. Баркер был уверен: сейчас его противник выжидает случая, чтобы взять реванш…

– Не бойся, – спокойно сказал он вслух, – в Траверсе еще не до конца убили человека, иначе он бы не послушался меня. Ты прав: он отыграется. Но это уже не в первый раз… и думаю, что не в последний!

Однако подсознание подсказывало Билли: чем острее Бен предчувствовал беду, тем более старался убедить его в обратном. Кэрол презирал свое ничтожество, жалкое бессилие затравленного мелкого зверька, не способного самостоятельно защитить себя. Кто он? Цыпленок, готовый забиться в щель, едва появится орел! Как называют человека, что боится не только за товарища – который всего боится?!

– Я трус, последний трус! – пробормотал он с горечью, сжав голову руками. – Из-за меня ты подвергаешься опасности!

– Тебя назвали цыпленком, а не червем, – заметил Бенджамин. – И если ты слабее своего врага, это еще не значит, что ты трус.

– А тот, кто ищет смерти сам?..

В настойчивом вопросе юноши слепо боролись два противоречивых чувства, упорно побуждая его допытываться правды. Казалось, разум все же восторжествовал над суетой страстей, стыд и раскаяние заглушили дерзкий, безумный вызов, и жажда гибели на время притупилась… Но надолго ли? Опыт, увы, приходит к нам ценою новых ран, порою слишком глубоких, чтобы выжить.

– Для этого необходимо мужество, – честно ответил Баркер. – В равной степени, как и для того, чтоб жить.

И в тот же миг в мозгу его внезапно промелькнула мысль, что отчаяние – куда более опасное оружие, чем храбрость. Все дело в том, в какую сторону его направить…

* Констебль — низший полицейский чин в Британской империи.
** Земля Ван-Димена – первоначальное название, использовавшееся европейскими исследователями и поселенцами для определения острова Тасмания, расположенного к югу от Австралии.
***Имеется ввиду тасманийский дьявол – самый крупный из современных сумчатых хищников, водится только на острове Тасмания (Земля Ван-Димена). Его прозвали дьяволом за жуткие пронзительные крики, которые слышны на несколько километров.