Моя дорогая кукла

У него были некрасивые руки — грубые смугловатые кисти с короткими мясистыми пальцами. У него было некрасивое лицо — чем-то похожее на крысиную морду, с торчащими большими ушами и шапкой темных кудрей.

Единственное прекрасное в нем — замыслы, в которых он бережно хранил каждую деталь своей работы. Лица — не похожие друг на друга ничем, кроме непередаваемой красоты, наряды разных эпох: бархатные, шелковые, атласные, для маленьких игрушек, место которым на полке, и для кукол в человеческий рост. Мужчина всегда знал, какая ткань пойдет на тот или иной костюм, подробно видел, как будет вытачивать кукольное тело, вылепливать его словно из пластилина. Стоило ему приступить к работе, как вдохновение сразу же меняло его лицо, становились незаметны все изъяны: крупные нос картошкой и губы, вечно выглядевшие так, словно он вот-вот расплачется. Болотного цвета глаза сияли жизнью ярче, чем свежая листва деревьев, шумящая за окном.

Его руки творили красоту, более совершенную, чем руки скрипача, пианиста, или же художника. Стремление к прекрасному заполняло всю его душу, запертую в нелепом, словно костюм шута, теле.

Соммер не знала, в какой именно момент она начала жить. Наверное, тогда, когда ее образ родился в голове Кукольника. Когда он углядел черты ее лица в лицах идущих ему навстречу женщин по залитой солнцем улице. Когда смотря с моста в холодную синеву пруда, увидел цвет ее глаз. Именно тогда она и родилась. Его особенное, как казалось самому Кукольнику, творение. Она витала незримым призраком в тесной мастерской. Ее голос слышался ему в легком дуновении ветерка, шуме людей и машин.

Сначала он сделал тело — стройное, состоящее из множества деталей. Оно было изрезанно темными провалами суставов везде, где только могли сгибаться настоящие человеческие руки, ноги, туловище и пальцы. Оно выглядело так же, как и у десятков других кукол. Это немного огорчало, ведь Соммер должна была быть отличной от них во всем.

Затем мужчина сделал голову. С бледной кожей, едва покрытой румянцем на щеках. Розовыми аккуратными губами, будто созданными лишь для того, чтобы дарить ими нежные поцелуи. Темно-синие глаза, глядя в которые Кукольнику казалось, что он смотрит в глубины океана. Над глазами он всегда трудился больше всего. Глаза — зеркала души, так ведь говорят? Он смешивал акриловые краски, выискивал самое лучшее стекло. Его сердце воспылало восторгом, когда блестящие шарики, наконец, заняли свое место в черных провалах глазниц. Теперь он чувствовал взгляд своего творения, а Соммер могла видеть своего создателя.

Следом у нее появились волосы — цвета солнца на бледном небе. Мягкие, густые, они протекали сплошной массой сквозь толстые пальцы Кукольника с широкими ногтями.

Долгое время Соммер слышала, как мухой жужжит швейная машинка. По мастерской были разбросаны куски черной и красной тканей. Со стола струилась нечто прекрасное, мрачное, цвета вина, крови и ночи.

Облачив ее тело в наряд, он подал кукле руку. Соммер ухватилась за крупную загорелую ладонь своей — бледной, холодной, со смазанными маслом суставами, испещрившими ее руки, словно раны, но теперь удачно скрытыми под платьем.

— Тебе нравится? — спросил он взволнованно, подводя ее к зеркалу.

Кукла со светлыми, немного вьющими волосами, спадающими чуть ниже плеч, придирчиво начала осматривать себя в зеркале. Платье показалось ей красивым, хоть в своей недолгой жизни, она видела всего пару моделей. Многослойная юбка наряда доходила до колен. Рукава от локтей украшала мягкая черная паутинка, струящаяся до запястий. Темно-красный корсет, зашнурованный тонкими лентами, обтягивал грудь и тонкую талию. Нечто среднее между облачением ведьмы и проститутки.

— Это очень красиво, — произнесла она, прислушиваясь к своему голосу. Он звучал так, как она и представляла — нежный, тонкий, со звенящими нотками капризности.

Счастливая улыбка появилась на лице кукольника. Зеленые глаза, слишком прекрасные для его уродливой внешности, засияли.

С этого момента она начала жить рядом с ним. Он совсем забросил работу над другими куклами и проводил время за тем, что шил новые платья для нее. Покупал дорогие украшения и зеркала, в которые она могла смотреться часами, оглядывая каждый сантиметр своего тела. Кукла и ее создатель, можно сказать, занимались одним и тем же. Она любовалась собой, а он любовался ей.

Он всегда смотрел на нее так, будто хотел сказать что-то, но не решался. Не решался высказаться даже собственному творению. Его зеленые угольки глаз сверкали в темных глубинах мастерской, когда он наблюдал, как она ходит, как танцует, как перебрасывает за спину волосы. В воздухе витали невысказанные слова Кукольника — неловкие, кажущиеся ему то слишком тривиальными, то наоборот — тяжеловесными.

И когда он решился сказать, их привычная жизнь разрушилась. И вечную цветущую весну в душе Кукольника убили хмурые морозы.

— Ты любишь меня? — спросил он тогда.

— Нет, — просто ответила она, не видя, как зелень в глазах создателя вмиг становится тусклой и неживой. Как его душа вздрагивает и застывает, мгновенно превращаясь из сверкающего шара в маленький серый камешек.

— Отчего? — его голос задрожал, толстые губы забавно выпятились вперед. — Ведь я тебя всегда любил.

Соммер ловко ухватила его за подбородок и повернула голову к зеркалу, перед которым сидела.

— Разве когда ты представлял мои глаза, мои губы, мое тело и волосы, ты думал о моих мыслях, заполненных любовью к тебе? Разве ты создавал меня для того, чтобы я испытывала те же глубокие чувства, что и ты?

Низенький кудрявый мужчина опустился на колени, потерянный и раздавленный.

— Нет. Я создал твое прекрасное тело, но не смог создать душу, — прошептал он.

Прекрасная кукла промолчала и продолжила любоваться собой в старинном зеркале, обрамленном железной рамой. А Кукольник бросился к своим эскизам и деталям, начал перерывать их, выискивать что-то среди тканей и металлических винтиков.

— Но я создам, — все бормотал он. — Ту, которая будет любить меня.