54. Перевёрнутый мир. Глава 53: Битва за Лаборум (ч3)

Поймав благоприятный ветерок, вражеский шар на полной скорости шёл к заметному издали входу в сеть туннелей — огромной железной рампе, поднимающейся от широкой городской улицы к проёму в небесной тверди. Должно быть, существа, управлявшие летающим монстром изнутри, рассчитывали быстро и беспрепятственно уничтожить столь выделяющееся и потому наверняка значимое сооружение. Как ни прискорбно, но в этот раз их надеждам не суждено было сбыться: там, куда они столь окрылённо стремились, их уже ждал неприятный сюрприз.

Высоко на ближайшей к тому месту башенке, на деревянной площадке под самой твердью, прибытия врагов терпеливо дожидался Целерис, общепризнанно и, пожалуй, заслуженно именуемый Мастером Земли. В столь нужном месте в нужное время он оказался благодаря безупречно сработавшей цепи оповещения, поразительно быстро раскинувшейся по всему городу стараниями малышей-лаборанов. Собственно, как только приближающийся к этому месту шар был замечен бдительными дозорными, сведения об этом посредством весьма громких криков были немедленно переданы основному ударному отряду, состоящему из самого Целериса и сопровождавшего его солдатика со странным именем Кальтнер.

Поскольку Кальтнер, по его собственным словам, являлся всего лишь начальником стражи большой башни Дукториум, его дальнейшее присутствие рядом было совершенно бесполезным и к тому же опасным в первую очередь для него самого. Посему, оставив его в относительно безопасном месте, Целерис отправился поджидать противника в одиночестве. Так ему было всяко спокойнее — в конце концов, он всегда рассчитывал только на свои силы и не любил рисковать жизнями товарищей, как бы они не рвались ему помогать. Эту привычку он определённо сохранил ещё со старых времён, о которых мало что помнил.

Да, ситуацию, в которой оказались он и его дорогие братья с сестрой, сложно было назвать приятной. Привычный мир перевернулся с ног на голову, населяли его теперь странные совершенно незнакомые на вид аборигены (кроме, пожалуй, остроухих — этих он определённо встречал ещё в прежней жизни), а память о прошлом почти исчезла, давным-давно превратившись в легенды и предания, в которых едва ли осталась хоть крупица истины. Впрочем, одно осталось неизменным: он и его братья снова взяли в руки оружие и сражались на благо людей — по ощущениям точно так же, как и в старые времена.

Шар неумолимо приближался, и, глядя на него, Целерис невольно размышлял, о чём же в это время думают те, кто в нём сидит, и те, кто послал их сюда нести смерть и разрушения. Едва ли все они были бездушными чудовищами и прислужниками Тьмы, какими их простодушно считали лабораны. О нет, скорее всего эти существа не слишком-то отличались разумом от местных жителей, а значит, им так же ведомы были и душевные муки за совершённые злодейства. Впрочем, издревле существовал действенный способ заглушить в себе этот голос совести, убедив себя, что чудовищные деяния совершаются во имя какой-то извращённой справедливости. Иными словами, нужно было найти им моральное оправдание. В абсолютном большинстве случаев этим оправданием была банальная уверенность в собственном превосходстве.

Целерис, как уже говорилось, мало что знал о прежних временах, но он помнил, что чаще всего именно этим оправдывали себя всяческие мерзавцы, от мелких разбойников до тиранов и завоевателей. Едва ли эти темнокожие пришельцы были исключением, и представить себе логику их рассуждений было совсем несложно. Они обладали более развитыми военными технологиями, а значит, знаниями в области науки и организации производства. Себя они, скорее всего, видели поборниками прогресса и цивилизации, а менее развитые народы, к примеру лаборанов, наверняка считали просто дикарями, уничтожение которых в угоду своим интересам уже не выглядело для них чем-то отвратительным. Кроме того, разрушительная мощь их оружия давала им превосходство на поле боя, а как известно (в основном среди зверей и мальчиков-подростков), кто сильнее бьёт — тот и прав.

"Право сильного!" Омерзительная, чудовищно несправедливая установка, жалкое оправдание, за которое прячутся негодяи, у которых не хватает храбрости признать себя таковыми! Целерис всегда был сильнейшим среди своих братьев, но сама мысль о том, что физическое превосходство даёт право навязывать свою волю другим, более слабым, вызывала у него настоящее отвращение. На свете было мало вещей, способных вывести из себя по натуре спокойного и неконфликтного Повелителя Земли, но подобное лицемерие определённо было одной из таких. Почему лицемерие, спросите вы? Да потому что каким бы сильным кто-то не был, каким бы непобедимым и безнаказанным себя не считал, рано или поздно найдётся кто-нибудь посильнее, способный поставить его на место.

Шар проходил мимо башенки, когда Целерис, кулаки которого впервые за тысячи лет сжались от злости, поднял молот и с размаху ударил им о стену. Тотчас под его ногами, разломав к чертям деревянную платформу, вырос огромный каменный выступ. Чтобы не упасть, Целерис вдавил ноги в его поверхность и для верности покрыл их слоем камня. Стоя теперь на нём, Повелитель Земли вытянул выступ ещё сильнее, так что он в мгновение ока достал до летучего корабля и врезался в его бок. Прежде, чем шар успело отбросить вдаль, Целерис схватил его одной рукой за железную перекладину и активировал Сигил Ихитос.

Все его мускулы пропитала в тот момент такая силища, что, казалось, ещё немного — и лопнет кожа на руках, а заодно и броня. Вдобавок, шар своей огромной массой грозился попросту разорвать его надвое. Но поглощённый праведной яростью Доминус не обращал внимания на боль и, изо всех сил сжав поручень, удержал шар на месте. Наконец-то ему предоставился шанс проверить силу Ихитоса на тех, кто этого заслуживал. Конечно, с его способностями существовало множество более безопасных методов уничтожить шар, но злость, которую он питал к этим отвратительным колонизаторам, была слишком уж личной, так что в этот раз он захотел расправиться с ними собственными руками.

Убрав молот за спину, он схватил поручень и второй рукой, после чего налёг на него со всей силой. Противостояние массы огромного железного чудища и мускулов Целериса, усиленных Сигилом, длилось несколько секунд. Его ноги ещё глубже утопли в камень, а позвоночник чуть ли не трещал, но Повелитель Земли не дрогнул. Наконец, победитель в этой схватке стал ясен: издав неистовый крик, Доминус всё-таки сдвинул шар с места. Было уже неважно, насколько сильно дул ветер, и насколько неистово крутились винты двигателей: ничто не могло сопротивляться Сыну Фейберуса, страшному в своей ярости.

Постепенно разворачивая шар в сторону башни, Целерис представлял, что чувствует в этот момент его экипаж, неспособный даже понять, что происходит. Сейчас они были настолько же беспомощны, как и лабораны в день нападения, и трудно было представить более наглядного торжества справедливости. Ему было жаль их, но только лишь как глупцов, своей же алчностью и самоуверенностью нарвавшихся на бесславную гибель. Ни на секунду не сбавляя натиска, он провёл шар по дуге вокруг себя и со страшной силой ударил его о башню, размозжив его обитый железом корпус. Отпустив поручень, он с удовлетворением наблюдал, как искорёженный корабль падает в Бездну вместе с врагами внутри, чья жестокость и вероломность обернулась против них самих.

Сигил в груди Доминуса потух, руки наконец-то расслабились, а праведный гнев был надолго утолён. Выдохнув, Целерис снял шлем и с облегчением подставил мокрое от пота лицо под освежающие струи дождя. Пожалуй, в этот раз он всё же слегка перенапрягся.

***

Уткнувшись лицом в колени, Фил сидел у стены в полном отчаянии. Стояла гробовая тишина, и оттого чувствовать, как проходят бесценные минуты, было ещё тяжелее. По его ощущениям полчаса, отпущенные лаборанам на подготовку, давно прошли. Это означало, что Дети Фейберуса и Лараты уже выступили в город и сошлись с врагами в безнадёжном бою. Возможно, кто-то из них уже погиб, так и не дождавшись обещанной подмоги. Но всё это, похоже, совершенно не волновало сломленного Воеводу, по-прежнему лежащего на кровати и созерцающего потолок.

В первые несколько минут после тирады Люфта Фил проклинал себя за то, что вообще попытался утешить несчастного Воеводу, переживающего столь страшное горе. Ему было безумно жалко Чарльза, чья скорбь довела его до такого состояния. Любые слова здесь были бесполезны и скорее всего сделали бы только хуже. Поэтому Фил принял решение просто сесть и ждать, пока Люфт не придёт в норму сам.

Однако чем больше проходило времени, и чем чаще Фил прокручивал в голове циничные слова Воеводы, тем меньше сочувствия к нему испытывал. Да, он горевал по сыну, но в то же время своим бездействием предавал всех остальных: друзей, соратников, наконец, народ, который он поклялся защищать! Ведь не могло же быть такого, чтобы Чарльз Люфт, который всегда самоотверженно сражался ради других, который без тени сомнения вызвался в судьбоносный поход, наконец, который всегда ретиво верил в Творцов, в добро и в справедливость, вот так в одночасье взял и наплевал на всех и вся! Нет, это могло значить только одно: что Чарльз просто опустил руки, не считая нужным себя пересиливать!

Жалость Фила сменилась презрением, а затем гневом. Напрасно он думал, что все проблемы можно решить добротой и заботой! Хоть он никогда не одобрял грубости и насилия в любой их форме, сейчас Воеводе помочь могло лишь одно: чувственный пинок под зад! Подняв голову и сердито уставившись на Люфта, Арбайт проговорил:

— Думаете, Вы один потеряли близкого?

На удивление, Воевода не стал игнорировать его и монотонно вздохнул:

— К чему ты клонишь, Шефер?

Судя по тому, насколько быстро он ответил, Чарльз даже не был погружён в мысли — наоборот, он будто ждал, пока с ним заговорят.

— Считаете, Вам одному тяжело? — продолжил Арбайт, поднявшись на ноги. — Что насчёт семей Ларатов, погибших в день нападения? Что насчёт тех, чьих родных задавила толпа?!

— А что насчёт них? — равнодушно спросил Воевода. — Готов поспорить, они уже обо всём позабыли. Вон, когда мы вернулись, подружка Элерта чуть ли от радости не прыгала...

— Как Вы смеете?! — вскричал Фил. — Да как вообще можно забыть такое?! Они все страдают, все скорбят! Просто они находят в себе силы жить дальше и не опускают руки!

— Рад за них, — бросил Чарльз и замолчал, так и не взглянув на Арбайта.

Это не шло уже ни в какие ворота. Люфт даже не пытался уподобиться этим людям и продолжал жалеть себя, как последний неудачник! Сейчас он вызывал уже не сочувствие, а одно отвращение.

— Считаете, что у Вас особый случай?! — отчаянно выпалил Фил. — Да Вы просто слабак, вот и всё!

И тут, к его ужасу, Люфт вдруг рассмеялся. Успокоившись было, он с улыбкой взглянул на потрясённого Арбайта и вновь залился хохотом. Наконец, утерев выступившие слёзы, он приподнялся на кровати и с издёвкой протянул:

— Что, только сейчас дошло?

Если бы Фил не голодал уже целые сутки, сейчас его бы точно стошнило от омерзения.

— Ты совершенно прав: я слабак! Всегда им был! — продолжил Люфт таким тоном, будто этим гордился. — Не знаю, что вы там себе напридумывали про великого Воеводу. Я обыкновенный старый пьяница... Кстати, жаль, что здесь нет выпивки, а то я бы сейчас с удовольствием...

— Вы отвратительны! — дрожащим голосом перебил его Фил, который и сам чувствовал себя так, словно лишился близкого друга. — Как Вы вообще стали Воеводой?!

— Ась? Хочешь знать, как я стал Воеводой? — усмехнулся Люфт и улёгся поудобнее, подложив руки под голову и закинув ногу на ногу. — Что ж, от голода мы умрём ещё не скоро, так что почему бы и не скоротать оставшееся время небольшой повестушкой?

По правде сказать, слушать его у Фила уже не было никакого желания. Больше всего на свете ему хотелось убежать, забиться куда-нибудь в тёмный угол и закрыть уши, чтобы ничего не видеть и не слышать. Останавливало его только то, что в этом случае он был бы ничем не лучше сдавшегося Воеводы. Раз уж он вызвался позаботиться о Чарльзе, то сбросить с себя эту ответственность не имел права.

— Друзья мои! Послушайте же невероятную историю Чарльза Люфта! — объявил Воевода, наигранно раскинув руки, и тут же горько рассмеялся от собственной убогости. — Но прежде, чем я начну, хочу задать тебе один вопрос. Как думаешь, какие люди обычно идут в солдаты?

— Те, что стремятся защищать наш город от врагов! — не раздумывая ответил Фил, надеясь пристыдить его. — Те, что без страха продолжают исполнять свой долг несмотря ни на...

— Ах, ну да, конечно, как я мог забыть, — раздражённо перебил Люфт. — Ты же у нас друг самого доблестного Мартина Элерта! Вот уж кто действительно такой, как ты сказал: сраный герой, воин без страха и упрёка! Как сказали бы Визараты, уникальный экземпляр, настоящий эталон!.. Вот только позволь открыть тебе глаза, дружок: большинство Ларатов вовсе не такие! Жаль тебя расстраивать, но в основном солдатами становятся те, кто больше ни на что не годен!

— Неправда! — воскликнул Фил, уязвлённый до глубины души.

— Так и есть! Со сколькими Ларатами ты вообще имел дело, кроме твоего благородного Мартина? — Чарльз замолчал на несколько секунд, вопросительно глядя на Арбайта, но тот ничего не смог ответить — все его контакты с ратниками были довольно неприятными и обычно заканчивались возвращением в плавильню к разъярённому мастеру Шмидту.

— То-то же! — фыркнул Воевода, отведя взгляд. — Так вот, знай, что большинство Ларатов избрали эту стезю потому, что с детства были слишком бездарными, чтобы выучиться на Визарата, и слишком ленивыми, чтобы трудиться в Арбайтах. Никчёмные люди!.. И я не был исключением.

С самого детства я ничем не выделялся на фоне других. Мои родители были простыми Арбайтами, вкалывали круглые сутки в Лесу Ветряков. Видел я их только по вечерам, а говорили мы и того реже. Можно сказать, что я рос на улицах вместе с такими же обалдуями. Мы целыми днями шлялись по Небесному городу, донимали прохожих, разрисовывали доски ради забавы, а когда стали постарше, начали угощаться пойлом из кабака... Простые радости жизни, мать её!.. Потом, правда, из той компании меня прогнали — за то, что очковал участвовать в совсем уж изощрённых затеях. Тогда мне в первый раз необъяснимо повезло — ведь остальных очень скоро сослали в Гораки за одну страшную выходку... Впрочем, какая разница...

Школа мне никогда не давалась. Все эти уроки и книги казались такими скучными, непонятными... Некоторые дети стремились к чему-то, изучали науки, мечтали стать Админаторами и жить в роскоши и уважении... Я никогда не метил так высоко. Но и работать всю жизнь на ветряке, как мой папаша, тоже не хотел Так что когда пришло время решать, какому ремеслу обучаться дальше, я сделал, как мне казалось, очевидный выбор и пошёл в Лараты. Так было, знаешь ли, проще всего. Обычному ратнику не нужно думать за себя, принимать решения, на нём не лежит большая ответственность. Знай себе, да стой в дозоре, подметай платформы на Рубеже, иногда для вида бряцай оружием на смотрах... А ещё тебе дают красивые доспехи с сапогами и жалование как у Арбайта. Не жизнь, а сказка... Во всяком случае, для таких, как я.

И я получил, что хотел. Жизнь, лишённую ответственности, лишённую неприятных неожиданностей, жизнь без лишней нервотрёпки. День я проводил на службе, а вечером шёл в кабак, где и спускал всё жалование. Из года в год ничего не менялось. Я был незаметен, никогда не был лидером или душой компании. Никогда не стремился стать чем-то большим. Хоть я и служил на Левом Рубеже, у меня и в мыслях не было пытаться вступить в Разящую Стаю. Полёты были слишком опасны, многие разбивались насмерть или падали в Бездну. К такому риску я был равнодушен и предпочитал твёрдые доски под ногами. Так я провёл сотни лет... Чарли Люфт, вечный дозорный... Что, захватывающая история?

Чем дольше Фил его слушал, тем сильнее подмечал пугающее сходство между собой и Воеводой. Прежде он и представить не мог, что в молодости Люфт был таким же лентяем и бездарем, стремящимся избежать тяжёлой работы. Что и говорить, если Фил и сам всегда хотел быть Ларатом и очень жалел, что когда-то давно, в забытом прошлом, выбрал путь Арбайта и навсегда закрыл себе дорогу в касту воинов. С другой стороны, его мечта никогда не была связана с тем, что Ларатам приходилось меньше работать. Он просто хотел оседлать колибарра и летать, исследуя окрестности города и чувствуя бьющий в лицо ветер свободы...

— Но если Вы никогда к этому не стремились... Как же Вы в итоге стали тем, кем стали? — спросил Фил, усевшись на соседнюю кровать.

— А кем я стал? — горько усмехнулся Чарльз. — Сейчас я вижу, что с тех времён по сути ничего не изменилось. Я сам не изменился. То, какой статус я занял среди Ларатов — совсем не моя заслуга. Что до того, как так вышло... Видишь ли, когда я назвал свою историю невероятной, это не было таким уж преувеличением.

Моя бессмысленная жизнь не менялась многие века. Не скажу, что я временами не жалел о своём выборе, но менять что-то у меня не хватало ни желания, ни смелости. В конце концов я смирился и вообще перестал думать о чём-либо, кроме ежедневных дел. Я словно впал в бесконечную дрёму, превратился в болванчика, продолжающего бесцельно делать одно и то же... А потом со мной вдруг произошло нечто удивительное. Я встретил её.

Голос Воеводы дрогнул, и он на несколько секунд замолчал, глядя в стену с печальной улыбкой. Наконец, он сглотнул и продолжил, но на этот раз его речь звучала гораздо тише и словно была нежнее.

— Она была из Визаратов. Училась в Университете на зубного врача. Мы познакомились случайно: когда наш взвод водили на осмотр в городской медпункт, она проходила там практику. Она была такой очаровательной, такой жизнерадостной... Так вышло, что мы заговорили, и я с дуру предложил ей прогуляться вечером по городу. И по какой-то неведомой причине она согласилась! Мы провели вместе всю ночь. Она рассказывала о себе и своей семье, а я — истории со службы, которых за сотни лет накопилось немало. Только с их помощью я мог поддержать разговор, ведь о себе мне было рассказывать нечего.

Я до сих пор не могу понять, что она нашла во мне, никчёмном ратнике без амбиций и перспектив. Возможно, она была со мной лишь из жалости. Так или иначе, с того вечера началась лучшая часть моей жизни. Мы встречались при каждом удобном случае. Она говорила о науке, о тайнах мироздания, которые ей хотелось раскрыть, о неизведанном мире за пределами Лаборума. Я мало что в этом понимал и предпочитал молчать и слушать, но ей, похоже, это нравилось. Она показала мне Кристальные Башни, мы спускались в библиотеку, любовались на Небесный Город с нижины Университета... Я был влюблён и готов сделать ради неё всё, что бы она ни попросила.

Как-то раз она сказала мне, что восхищается всадниками, что сама бы хотела летать на колибарре, если бы женщин брали в Лараты. Сказала, что эти люди — самые свободные из всех... А потом спросила, не пытался ли я стать летуном. Не помню, какое жалкое оправдание я придумал тогда, но на следующий же день я пошёл к сотнику и попросил перевести меня в учебное подразделение Разящей Стаи. До сих пор помню выражение его лица... Как бы там ни было, людей им всегда не хватало, так что меня взяли.

Долгое время у меня ничего не получалось. Я боялся упасть, в седле терялся, колибарр не хотел меня слушаться... Я тысячу раз проклинал этих дурацких птиц и тех, кто придумал на них летать, ненавидел это всей душой... Но ради призрачного шанса остаться с ней я должен был произвести впечатление. Всё это время она поддерживала меня, восхищалась моим мнимым мужеством... Наконец, я кое-как закончил обучение и стал полноценным членом Стаи. В тот день мы впервые поцеловались, а через год уже были мужем и женой.

Я не мог поверить, что такое счастье выпало именно мне. Рядом с ней я чувствовал себя нужным, чувствовал, что моя жизнь не так уж бесцельна, как я думал раньше. Пусть я сам не представлял из себя ничего, но я был нужен ей, самому восхитительному человеку из всех, кого я встречал, и уже это одно наполняло моё существование смыслом. Мы жили душа в душу, я отдавал ей всю свою любовь, а взамен хотел лишь одного: чтобы она была со мной всегда. Но также я получил и кое-что, о чём не просил.

Как оказалось, её отец, тоже врач, лечил тогдашнего Воеводу Левого Рубежа и был его близким другом. Он считал несолидным, что его зять всё ещё ходит в простых ратниках. Вскоре после нашей свадьбы он без моего ведома договорился с Воеводой, и меня повысили до десятника. Все поздравляли меня, но сам я не был этому рад: я никогда не умел и не хотел командовать, не мог проявить нужной для этого дела твёрдости. Я боялся, что другие не станут слушаться меня, вчерашнего неудачника, но субординация сделала своё дело. Ратники не осмеливались мне перечить, а я просто передавал им приказы сотников и боялся лишний раз повысить голос. Скорее всего, они презирали меня за слабость.

Я ожидал, что начальство не будет мною довольно, и боялся, что меня разжалуют обратно в ратники, но ничего такого не произошло. Со временем я пообвыкся и перестал бояться своей должности. Я привык и летать, а уничтожение гнёзд гиганевров превратилось из смертельного риска в рутину. Тем временем она тоже закончила обучение и стала доктором. Благодаря её работе мы получили достаток и уважение, какие мне некогда и не снились. Тем не менее, мы часто ссорились из-за того, что в сравнении с ней я, простой десятник, выглядел полным неудачником, неспособным обеспечить семью самостоятельно. Больше всего я боялся, что она бросит меня и найдёт себе кого-то более успешного. К тому времени я уже сильно жалел, что в детстве не взялся за ум и не добился чего-то, сравнимого с её достижениями, но было поздно. Чтобы не утратить её расположение, мне оставалось только продвигаться по службе дальше, хоть сам я и не желал этого.

Через её отца я в конце концов уговорил Воеводу сделать меня первым кандидатом в сотники. Он долго не шёл на уступки, ведь среди десятников было много куда более способных командиров, но в конце концов согласился — в качестве благодарности за хорошее лечение. О моём статусе больше никто на Рубеже не знал, так что когда через пару десятков лет самый старый из сотников умер, для всех было полной неожиданностью, что его место занял я. Больше всего меня удивило то, что другие сотники всерьёз думали, будто Воевода выбрал меня за какие-то особые таланты — например, за то, что я хорошо обращался с солдатами, что бы это ни значило. Им было невдомёк, что я просто был знаком с правильными людьми.

Поскольку я теперь был сотником, мне поручили командование над целым звеном всадников. Мне пришлось учиться руководить ими, заучивать воздушные формации, срывать глотку, чтобы перекрикивать ветер — словом, делать всё то, чего я боялся и не понимал. В какой-то момент всё это настолько опостылело мне, что я уже собрался сдаться, объяснить ей, что полёты — это не моё, отказаться от должности и вернуться к обычной жизни ратника, надеясь, что она всё ещё будет любить меня даже таким... Но этого так и не случилось, потому что в нашей семье вдруг произошло нечто прекрасное. Щедрая Идзанами наконец-то смилостивилась и подарила нам сына... Подарила Эрвина.

Тут Люфт сглотнул и надолго замолчал. Фил не стал его торопить — всё равно это было бессмысленно. Что толку звать в бой того, кто никогда не был тем героем и лидером, которым Арбайт восхищался все эти долгие века? Что сможет сделать обычный неудачник, добившийся всего только благодаря удачному знакомству? Наверное, и Воеводой его в конце концов сделали по договорённости! Чарльз Люфт, которого Фил знал, действительно умер... Нет, его вообще никогда не существовало. Был лишь ничтожный человек, стремящийся соответствовать статусу своей жены. Непонятно было только, зачем он продолжал притворяться тем, кем никогда не был? Ради чего он вызвался вести избранных в поход? Вот же ирония: такой же вопрос Фил задавал остальным товарищам, чтобы увековечить их в летописи... Только какой теперь был смысл спрашивать, смысл записывать это позорное откровение, если читать будет уже некому?..

— День, когда он родился, был самым счастливым в моей жизни, — прервал молчание Воевода. — Я получил шанс вырастить сына, окружить его любовью и заботой, которые мне самому в детстве были незнакомы, научить его всему, что я понял на собственном горьком опыте, а она в свою очередь передала бы ему свою мудрость и трудолюбие. Воспитывая Эрвина, я хотел исправить все те ошибки, что совершил в жизни сам, хотел взрастить человека, который будет куда лучше и успешнее меня... Можно ли меня в этом винить? Думаю, все отцы в душе стремятся к такой цели...

Когда Воевода это произнёс, сердце Фила вдруг неожиданно ёкнуло. Эти слова будто напомнили ему о чём-то, вызвали мимолётную ассоциацию с очень важным, но давно позабытым событием. Но не успел Арбайт как следует ухватиться за эту мысль, как она выскользнула из головы, а через пару секунд Фил и вовсе напрочь о ней позабыл, отвлёкшись на продолжающего рассказ Люфта.

— Я хотел, чтобы он пошёл по стопам матери и выучился на врача или учёного. Я всеми силами подталкивал его к этому, но не учёл, что никакие слова не способны затмить личный пример. Моё положение сыграло со мной злую шутку. В глазах Эрвина я был героем, отважным командиром летунов, примером для подражания. Он с детства восхищался мной и мечтал тоже стать всадником, ну а я... Не мог же я в открытую признаться, что ненавижу свою должность. Вдобавок, она по какой-то причине считала, что такой путь для него ничем не хуже, чем карьера Визарата. Я ничего не мог поделать.

Как только Эрвину исполнилось двадцать пять, он вступил в учебную дружину — в точности, как и я когда-то. И тогда я... Я разочаровался в нём, Шефер. Я уже не верил, что из него может выйти что-то стоящее, даже если бы я способствовал его повышению. Я охладел к нему, к собственному сыну... Вскоре он начал жить в тренировочном лагере, отдельно от нас. Я всё реже навещал его, даже почти перестал с ним разговаривать, словно мой собственный папаша... Я начал надеяться, что мы заведём второго ребёнка, и уж ему-то я точно смогу втолковать, что карьера военного — дело пустое... Но этому не суждено было случиться.

Всё рухнуло в один миг. Рак — как банально, правда? — Люфт горько усмехнулся. — Говорят, от рака умирает больше лаборанов, чем от любых других болезней. Чем дольше мы живём — тем выше риск... Даже молодых эта дрянь не щадит. Всем, конечно, хочется думать, что уж их-то семью Творцы точно уберегут... Так думал и я, до последнего, пока не стало понятно, что она обречена. Я был с ней до конца, до самого последнего вздоха, не отвлекаясь на еду и сон... А потом всё закончилось. Ты не представляешь, каково это, Шефер. Она была единственным лучом света в моей бессмысленной жизни, единственным человеком, который полюбил меня таким, какой я есть, никчёмным и ни к чему не стремящимся. Она поддерживала меня, давала моему существованию смысл. Всё, что я делал с момента нашей встречи, было только ради неё и нашей семьи. Я любил лишь её одну... И я утратил её, утратил всё, ради чего жил, и провалился во Тьму.