36. Демон. Танго четырёх клинков. Эпилог (16+)

Из-за реки надвигалась гроза. Ещё дальние раскаты грома походили на ворчание просыпающегося великана. Порывы ветра гнали к берегу серую рябь, вздымали в воздух сор и песок, клонили к земле травы, грозно шумели кронами деревьев. Зарница из молний подсвечивала тёмные брюхи переполненных дождём туч, ленивыми коровами ползущих по небу.

Скромная двухэтажная вилла на берегу, окружённая густым садом и высокой кирпичной стеной, встречала подступающую бурю отважно распахнутыми вратами. В проёме нетерпеливо топтался раб-привратник, осматривая из-под ладони мощёную дорогу, ведущую к городу.

Из-за поворота вылетела карета. Кони мчали галопом, нещадно подгоняемые щёлкающим над их головами бичом. Привратник едва успел отскочить, пропуская экипаж во двор, и бросился торопливо закрывать тяжёлые створки.

Осадив у самого крыльца, где уже ждал мажордом, возница спрыгнул на землю, открыл дверцу и опустил подножки.

В проёме возникла голова, украшенная причудливым чепцом. Окинула взглядом высокое крыльцо, поджала недовольно губы. Следом нутро кареты покинуло дородное тело. Опираясь на услужливо подставленную мажордомом руку, женщина спустилась на землю. За ней вышла рабыня, нагруженная дорожными корзинками.

- Давно мается? – с одышкой произнесла гостья, поднимаясь по ступенькам.

- Со вчерашнего утра, мадам, - вежливо ответил слуга.

- Ну, не так и долго… Чего было лететь, как на пожар? – недовольно проворчала женщина.

- Господин очень волнуется… Это первый ребёнок.

- Первородка, значит… Лекарь был?

- Как же! Утром привозили. Дал каких-то снадобий и велел лежать.

- Дурень он…

Мажордом тактично промолчал.

Гостью провели на второй этаж, где, в просторной светлой спальне, на широкой семейной кровати, лежала хозяйка дома, корчась от родовых схваток.

- Горячую воду, мыло, простыни, полотенца, живей, живей! – начала распоряжаться прибывшая, едва скинув дорожную накидку. Прислуга забегала, засуетилась, гремя тазами и хлопая дверями. Спустя какое-то время, гостья закрылась в спальне, выгнав всех вон, кроме камеристки леди и своей рабыни-помощницы. Из-за двери только доносился громкий командный голос да стоны роженицы.

Потянулись напряжённые часы ожидания. Разбушевавшаяся гроза сотрясала стены оглушительными раскатами грома. Синие всполохи молний перекрывали свет мертвенными бликами. Упругие струи дождя хлестали по черепице беспощадными батогами. Вода с рёвом неслась по водостокам. Зловещий сумрак царил в комнатах. Его не могло рассеять даже пламя многочисленных свечей, зажжённых мажордомом во всех помещениях. Казалось, наступил конец света.

Стоны и крики роженицы зазвучали чаще и громче, переплетаясь с громом и разносясь по дому тревожным набатом. Голос повитухи, наоборот, стал тише, превратившись в ласковое бормотание. Можно было разобрать только одно слово: «Тужься!».

Прислужницы, толпившиеся в людской, сбились в испуганную кучку и тревожно перешёптывались, с опаской посматривая то на окна, бликующие молниевыми вспышками, то на дверь спальни. Кто-то бормотал молитвы, а кто-то осенял себя охранным знамением.

Внезапно наступила подозрительная тишина.

На пороге людской возникла высокая фигура господина. Глаза его потемнели от расширившихся зрачков, в глубине которых плясали тревожные зелёные всполохи.

Из-за закрытой двери не доносилось ни звука.

Гроза тоже притихла.

Ветер перестал завывать в трубах.

Гром проворчал добродушно и затих.

Ливень, ещё минуту назад неистово барабанивший в окна, вкрадчиво шелестел мелким летним дождичком.

На дом и окрестности опустилось благодушное умиротворение…

Неожиданно оцепенелую тишину разорвал оглушительный и продолжительный, как сирена, вопль, от которого невольно вздрогнули и прислуга, и господин. В крике смешались боль, ярость, неимоверное напряжение и ликование. Резко оборвавшись на самой высокой ноте, он посеял тревогу и смятение. Но тут, словно вторя ему, прозвучал, сначала тихий, но с каждым мгновением набирающий силы, детский плач. В голосе младенца прорезались требовательные нотки. Он уже не плакал, а громогласно вопил.

Господин подался вперёд, жадно прислушиваясь к этому новому звуку. Глаза засияли, словно два изумрудных светоча. Губы разошлись в торжествующей улыбке.

- Сын! – воскликнул, не сдержав эмоций. – Да здравствует Сандар, повелитель грозы!

Распахнув двери, он ворвался в спальню. Камеристка Иринака держала на руках орущий свёрток, показывая госпоже. Лицо роженицы, бледное, мокрое от пота, осунувшееся, счастливо сияло, а глаза с любопытством всматривались в младенца, и в расширившихся зрачках плясали зелёные радостные всполохи.

Повитуха недовольно оглянулась на вторжение. Но, увидев хозяина дома, снисходительно усмехнулась.

- У вас мальчик, милорд.

- Покажите, - потребовал мужчина.

Иринака протянула господину свёрток. Как только он взял его на руки, младенец мгновенно успокоился. Сморщенное личико разгладилось, закрытые глазки распахнулись, и, казалось, осмысленно посмотрели на белый свет.

Санхаэль, держа свёрток на вытянутых руках, с интересом взглянул на сына. Из кружевных пелёнок на него глядело румяное зеленоглазое существо с белоснежным пушком на голове.

- Отец… - в голосе Санхаэля прозвучали нотки разочарования и лёгкой досады. – Да это же твоя вылитая копия!

Запоздалый громовой раскат прозвучал, словно ироничный смех.

БЛАГОДАРЮ ВСЕХ, КТО ДОШЁЛ С МОИМИ ГЕРОЯМИ ДО ФИНАЛА!