04. Птицедева

На острове Буяне

– Расскажите о себе, – попросила. – А то вы обо мне всё знаете, а я о вас ничего.

–

– Я – Алконост, – представилась птицедева с невероятно красивым разноцветным оперением и головой, осененной короной. Лицо её излучали радость и благость, чувствовалось, что она самая добрая и отзывчивая.

– А я – Сирин, – сказала вторая, тоже необычайно красивая. Тёмно-синие перья Сирин, при изменении освещения, начинали отливать пурпуром. Дивное бледное лицо выглядело печальным, но в обращённом на меня взоре отражалась искренняя радость.

– А я – Гамаюн, – произнесла третья птицедева. Красивая, как и предыдущие две, с пёстрым радужным оперением, с выразительным умным лицом, она казалась какой-то отстраненной, как будто находилась здесь и не здесь одновременно. – Мы с тобой уже виделись, когда ты под чарами Мораны находилась, я тебе помогла. Мою слезу помнишь?

Я неуверенно кивнула – тогда сильно не в себе была, не всё хорошо помнила.

Алконост продолжила:

– Мы не сразу узнали, что ты жива, заколдованный лес держит свои секреты. А после не могли вмешаться в твою судьбу, пока тебя не исполнится проклятие и чары не разрушатся, вот и ждали. Но теперь не позволим тебе погибнуть, как бабке и матери.

Становилось все интереснее. Маму-то я совсем не знала, только по рассказу Сказителя, да и то сильно приукрашенному.

– Может, расскажете...

– Конечно, расскажем. Только ты еще немного поешь. Выбирай: салатик, мясцо жареное? Вот только птицу у нас не подают. Не хотим каннибалами выглядеть, ведь куры почти родственники нам, и как-то неприятно видеть, как гости ножку птичью жуют, так к себе и примериваешься.

Меня тоже передернуло от этой мысли. Еще и крылышки представила, и как-то грустно стало.

– Мы вегетарианцы, сыроедением оздоровляемся, – и Алконост бросила в рот горстку пшена.

«Понятно, – усмехнулась мысленно, – кому что, а курице просо».

Тут мне принесли и картошечку жареную, и огурчики соленые, и грибочки, и кучу всего разного, зачастую непонятного. Но мне больше простая еда нравилась, потому решительно отодвинула тарелки со всякой иноземной снедью: фуагра, суши, фалафель и другие изыски. А вот картошечка с огурчиками и грибочками солёненькими, хрустящими, пахнущими свежим укропчиком, зашла на ура. Запила все клюквенным морсом и поняла – жить можно.

Тетки, все также подперев головы руками, умильно смотрели на меня, провожая каждую ложку радостным взглядом.

– Кушай, кушай, деточка. Поправляйся, нам племяннички здоровенькие нужны, мы так соскучились по деткам!

Пока я ела, пока мы знакомились, низкое северное солнце уже приблизилось к горизонту, и мои тетки начали сдержанно зевать.

– Прости, дорогая, тебе надо знать некоторые наши особенности. У тебя от птицы только крылья, а у нас значительная часть тела, вот мы и засыпаем, как только солнце садится. Ложимся с заходом и встаем с рассветом... Смотрите, сестрички, уже и Вечерка пришла, засиделись мы.

В окне промелькнула девушка с красными волосами.

– Не серди ее. А то, когда она сердится, закат красный, а на следующий день ветер налетает и дует сильно, а мы этого не любим, ветер перья треплет. Ты тоже пораньше спать ложись, тебе отдохнуть нужно. Кот Баюн проводит тебя в покои, а если что надо – горничных кликни, они девушки хорошие, да только смешливые – всё бы им шутки шутить.

В светелку пожаловал кот. Нет, не кот, а Кот потрясающих размеров – мне по пояс. Шерсть пушистая, шелковистая, густая, чёрно-коричневая с пятнышками, как у камышового кота. Глаза зеленые, огромные, усищи щеткой – красавец, да и только! На меня смотрел добродушно и с интересом. А потом сказал:

– Если скажешь мне кис-кис, я усомнюсь в твоих умственных способностях.

Мурлыкнув, потерся о мой бок, да так, что я чуть не упала. Огромный говорящий кот, чудеса!

– Сударыни, – обратился к моим новоявленным родственницам. – Как понимаю, вы отправляетесь на покой, спатоньки, а мы с девушкой немного поболтаем, обзнакомимся. Ей, вижу, любопытно, где она оказалась, да и сна у нее ни в одном глазу не вижу. Так что позабочусь о ней, не волнуйтесь. Завтра вы ей остров покажете и о родстве подробнее расскажете, а сейчас разрешите забрать у вас распрекрасную и – спокойной ночи.

Кот гордо поднял хвост и направился к двери. А я пошла за ним, раскланявшись с сонной родней.

Выйдя за порог, оглянулась: красивое все, но не ласковое – одно слово, Север. Небо потемнело и стало бархатно-фиолетовым, а горизонт прорезал и разрисовал всеми оттенками красного закат. В воздухе ощущался запах морских водорослей. Моря не видно, но шум волн слышался неподалёку.

На пригорке стояла девушка, мелькнувшая недавно в окне. Вспомнилось – Вечерка. Помахала нам приветливо и направилась в сторону горизонта. Точёная фигурка темнела на фоне садящегося солнца, истаивала, словно девушка в нём растворялась. Закат полыхал в редких облаках, очаровывая, завораживая и создавая ощущение сказки. А где я была-то? В сказке, конечно. Говорящий Кот, девы с птичьими ногами – все удивительно. Оглянулась на Кота.

– Пойдем, - промурлыкал тот, – скоро Вечерку Ночка сменит, придет звезды зажигать, дни-то нынче короткие. Одно хорошо – на Буяне полярной ночи не бывает. Нам вон туда, – развернул меня в другую сторону.

Я увидела дерево и сразу его узнала, да его и невозможно не узнать, оно одно такое – Дерево Мироздания. Как оно здесь оказалось?

Заметив мой удивленный взгляд, Кот гордо оттопырил усы:

– Оно тутошнее, а в ночь Дикой Охоты перемещается. Так боги пожелали – дают возможность особо отважным людям к нему прийти, на Буян ведь простым смертным хода нет, да и не простые тоже не всегда попасть могут. Пойдем, живу я там, дупло у меня в нем.

А пока мы шли – напевал, красиво так, душевно:

Растет там одно деревцо,

Одно деревце дубовое.

Сколь высокое, столь красивое;

Корни его в земле,

Ветви его по Буян острову,

Вершина его в синем небе.

На вершине боги отдыхают,

На ветвях птицы вещают,

Корни духов Нави слушают.</p>

Дерево выглядело невероятно огромным и величественным. Листья на нем не осыпались, оставались зелеными. Часть ветвей обмотана золотой цепью.

Задрала голову и увидела сидящих на ветвях тетушек. Они, как куры, спрятали головы под крыло и мирно спали. На ветвях повыше сидели еще птицы: одни невероятно красивые, сверкающие огненным оперением, другие мрачные, темные, пугающие.

– А это кто? Расскажешь и о них? – спросила шёпотом.

– Всенепременно, – мурлыкнул Кот, – я ведь тут всё знаю. Ну, и немного про то, что не тут.

«Вот отлично, – подумала, – а то всё перепуталось в голове, надеюсь, кот поможет разобраться». Ясности хочется, я девушка хоть и мечтательная, но конкретики в этой ситуации не хватает.

– Расскажу, я ведь Баюн – значит, рассказчик, говорун. А что, правда, что сказка – тебе решать.

– Нет уж, котик, – ответила решительно. – Сказок мне достаточно, хочу хоть немного правды о жизни своей узнать. Хочу знать, кто я, откуда, кому не угодила и почему?

– Лотта, без сказок в жизни никак, я ведь сказочник, а жизнь сама по себе сказка, и она либо страшная, либо скучная, либо веселая, не так часто счастливая, но все равно сказка. Так что сама отделяй суть от вымысла, но обещаю не сильно привирать, – и Кот, задрав хвост, потопал к дереву, а я за ним.

Дошли не так скоро, Дерево-то огромное. А ветки аж до терема достают. Возле Дерева торчал большой железный столб с расширением наверху. Кот ловко на него запрыгнул. Смотрелся на нем невероятно смешно, как на насесте, я невольно улыбнулась.

– Тебе, наверно, на нем неудобно: ни развалиться, ни лапкам отдых дать, слезай.

– Наблюдательная ты, да только сказочники мне этот столб придумали – мол, сижу я на нем и странников поджидаю, чтобы съесть, так как я – кот-людоед… А я мягкий и пушистый, только поговорить люблю. Баюн я, Кот Ученый. Зачем людей есть, когда еды полный терем? И еще есть у меня тут местечко приятное недалеко: гейзер, что цельным молоком каждый час плюется, а когда оно на земле оседает, так уже в виде сметанки – хорошей, жирной, вкусной – лапки оближешь. А сплю я в дупле – мягко, тепло. А по цепи я прогуливаюсь, когда лапки размять хочу.

Кот ловко перепрыгнул на нижнюю ветку и протянул мне лапу.

– Можешь крылья пока не раскрывать, просто посидим.

Мы с ним удобно расположились на толстенной ветке: Кот хвостом за нее придерживался, а я так сижу – ветка такая толстая, не упасть.

– Ладно, рассказывай всё с начала, – уже теряя терпение, потребовала я.

Подозреваю, этот балабол может говорить, о чем угодно, долго и не по существу. Баюн, одно слово.

– С начала – это когда? От сотворения мира, или от тетушек, или от того, как ты родилась? Конкретнее, сударыня, я ведь и месяц могу говорить, не переставая, а вот Вы заскучаете, оголодаете, заснете ненароком, да с дерева свалитесь.

Кот явно обиделся.

– Прости, Баюн, столько всего навалилось, что и сама не знаю, что хотела узнать. Начни, пожалуй, с моего происхождения и родства моего.

– Теперь понятно, хотя все тоже не так просто…

И полилась хорошо поставленная речь с мурлыканьем.

– Появилась однажды на белых камнях огромная птица Стратим, от нее все необычные птицы пошли. Стратим-птица, она такая: взмахнет крылом – море начинает волноваться, закричит – поднимается буря, а когда летит – закрывает собой белый свет. Стих поэта одного иномирского мне кажется наиболее подходящим, только непонятно, почему он Стратим в мужском роде упоминает. Творческие люди – они такие. Но зато как художественно выразился!

И Кот пафосно, растягивая слова, процитировал:

Он неземной, он вечно в Море,

От края к краю, на просторе,

Простёр он в мире два крыла,

И чуть он в полночь встрепенётся,

Весь Океан восколыхнётся,

Познав, что вновь Заря светла.*

Когда сердится Стратим-птица, на море вздымаются огромные валы, и вода смывает с берегов всё живое. Побеседовал с ней однажды немного Стрибог, бог ветров, своим вниманием птицу-разрушительницу почтил, спокойнее она стала, но иногда срывается, и тогда беда неминуема. Так вот, Стратим породила твоих теток и твою бабушку.

– Как это? – не поверила я.

– Откладывает Стратим яйца в океан-море редко. В той ее кладке было четыре огромных яйца, и вышли из них птица Гамаюн вещая, птица Алконост, птица Сирин и бабка твоя, Царевна-лебедь. Трое вылупившихся имели птичьи ноги и человеческое туловище, да еще крылья, а четвертая была прекрасная дева на двух ногах, но крылатая, и еще в лебедя перекидываться могла, так и звали ее – Царевна-лебедь. Бабка это твоя была.

– А другие волшебные птицы, они тоже мои родственники?

– Да. Родня по одной кладке. Из других кладок вылупились чудесная птица Феникс, Жар-птица, Синяя птица Счастья – я тебя с ними позже познакомлю. А еще есть печальные птицы: Дева-Обида и птица Див, вон они, видишь, сидят серые да мрачные, никто их не любит и все боятся, так как, когда появляются – знак того, что беда пришла. Не рады они такой миссии, но поделать ничего не могут.

– А у моих теток детей нет? Чего они мне так рады?

Кот вздохнул.

– У Алконост есть, но печалят её дети, хоть она жизнерадостности не теряет и радостные песни поет, и люди, когда ее видят, знают, что это добрый знак.

– А какие они, её дети? – заинтересовалась я.

– Алконост каждый год в море откладывает яйцо, и Стрибог повелел ветрам в это время не дуть, на море штиль стоит полный. Птенец появляется на седьмой день и его забирают сюда, на Буян, и пытаются воспитывать, только не получается – своеобразные они у нее.

– Как это? А кто их отец?

– В том то и дело, что отца у них нет. Партеногенез это в чистом виде, то есть, значит, размножение без оплодотворения.

– А разве так бывает? Всегда думала, что для появления детей пара нужна.

– Фу, какая ты, Лотта, неграмотная. Да в природе много животных размножается партеногенезом – тли всякие, ящерицы – и при этом появляются или особи женского пола, или мужского, а в нашем случае появляются детки с приветом. Не от мира сего. Мало того, что смертные, так научить их ничему нельзя. Как только начинают разговаривать, только хвалебные песни поют, словно ангелы. В собственном особом мире живут. Пока не повзрослеют – лет до пяти – здесь бегают, а потом на небо отправляются и там, в Ирии, песни поют. Алконост уже и не расстраивается, привыкла, а то ей все хотелось, чтобы птенчики и ее любили, но не судьба, видать.

Продолжение следует