15. Дочь Велеса. История пятая. На ловца и зверь бежит...

Никто из друзей не мог сказать, сколько прошло времени с того момента, как они покинули место гибели змеиного царя. Пройденные пещеры, более всего походившие на давно опустевшие и заброшенные мрачные залы, извилистые тоннели и коридоры, прихотливым лабиринтом вьющиеся где-то глубоко под землей, без конца сменяли друг друга, словно в причудливом калейдоскопе картинок, где предыдущая была почти неотличима от следующей. Одно можно было сказать с уверенностью — казавшийся бесконечным путь уводил друзей все глубже и глубже, к самым костям земли. С каждым шагом мрачнеющая все больше и больше Ялика безуспешно гадала о том, куда одна из дочерей бесславно сгинувшего царя змей ведет покорно следующих за ней друзей, что она хочет им показать и как это связано с затерявшимся среди необозримых глубин Охотником и его загадочными целями. И связано ли вообще?

Терпеливо считающий развилки и пересечения тоннелей Добрыня без устали поминал нехорошими словами Никодима, по чьей воле и он, и Ялика, и даже этот несносный бесенок, пропади он пропадом, оказались незнамо где, незнамо зачем. И одному Велесу известно, покинут ли они когда-нибудь эти проклятущие подземелья? Смогут ли вновь насладиться ласковыми лучами согревающего солнца? Увидят ли безграничную высь небосвода вместо низкого однообразия каменных потолков, угрожающе нависающих над головой и пугающих разум своей невообразимой громадой? Доведется ли им снова вдыхать полной грудью свежий бодрящий воздух, чувствуя его трепетные прикосновения к лицу и рукам, а не ощущать в судорожно сжимающихся легких холодный, застоявшийся, мертвенный, лишенный хоть какого-нибудь движения дух уходящих в бесконечность пещер и тоннелей. «Впрочем, — решил вскоре Добрыня, горестно вздохнув, — почем Велесу знать? Он-то, небось, в такие глубины и не заглядывает никогда».

И только меша, памятуя о данной болотнику клятве, старался ни о чем не думать, изо всех сил радуясь неумолимо ускользающим мгновениям благостной свободы и усердно прогоняя тягостные раздумья о неминуемой расправе, которую ему, без сомнений, учинит Кадук, разъяренный предательством непокорного бесенка. А уж карать провинившихся тот любил и умел. В прошлый раз за куда меньшее прегрешение он обломал меше рога, лишив почти всех бесовских сил. Мыслей же о том, что жестокий и хитроумный Кадук мог придумать теперь, Митрофан избегал особо старательно, искренне надеясь хотя бы сохранить жизнь.

Несколько раз путникам приходилось пересекать подземные ручьи, преграждающие дальнейший путь веселыми, непринужденно журчащими потоками. Тогда вужалка останавливалась, сворачивалась в клубок и, не скрывая любопытства, наблюдала, как ее выбившиеся из сил спутники тяжело опускались на колени перед хрустальными струйками ручейка и с радостью пили, искренне наслаждаясь каждым глотком холодной, до ломоты в зубах, но удивительно освежающей и бодрящей воды.

В какой-то момент Ялика заметила, что стены очередного безликого тоннеля, неспешно проплывающие мимо, сделались вдруг необычайно гладкими, будто бы их обработала рука старательного камнетеса. Дотронувшись до ровной, отполированной то ли неспешными потоками терпеливой воды, то ли трудолюбивыми руками неведомых мастеров поверхности девушка тут же испуганно отдернула руку. Против ожидания, стена оказалось теплой. Приглядевшись, изумленная Ялика смогла разглядеть нежное изумрудное сияние, неверно пробивающееся откуда-то из глубины почти зеркальной стены. С каждым шагом, с каждым плавным изгибом тоннеля или его резким поворотом удивительное свечение сводов подземного коридора становилось все сильнее, будто бы излучая какую-то невероятную, сказочную силу, мягко принявшую уставших путников в свои благосклонные и, как казалось, исцеляющие объятия.

Неожиданно для всех тоннель оборвался на берегу подземного озера, беззаботно раскинувшего свою неподвижную зеркальную гладь, словно птица крылья, широко по сторонам. Опешившие друзья, чуть не замочив ноги, неподвижно застыли на каменном берегу, с немалым удивлением вглядываясь в свои изумленные отражения, обрамленные изумрудной аурой и подернутые легкой рябью, потревоженной их шагами воды. А потому никто из них не обратил внимания на то, как златоухая вужалка, удовлетворенно ощупав раздвоенным языком пространство перед собой и благодушно моргнув, тут же скрылась, будто бы растворившись, в одной из трещин, прихотливо извивающихся вдоль кромки воды.

Первым опомнился Добрыня.

— Говорил же, добром это не кончится, — как будто торжествующе буркнул он, безуспешно шаря глазами по полу в поисках незаметно ускользнувшей провожатой. — Завела куда подальше, для надежности, и бросила…

Мелкая, но ощутимая дрожь под ногами в мгновение ока оборвала его недовольные причитания и заставила бросить недоумевающий взгляд сначала на застывших в немом изумлении товарищей, а потом и на озеро, покрывшееся вдруг ознобом частых волн. Прямо посреди обезумевшего водоема медленно и величественно набухал пенящийся водяной горб. Он ширился и распухал, становясь с каждым мгновением все больше, пока не лопнул искристой тучей взметнувшихся брызг, выпуская из своего бурлящего чрева арку каменного моста, подобно лезвию гигантского меча рассекшего водную гладь надвое и клокочущей, бурной лентой устремившегося прямо к ногам остолбеневших, не верящим своим глазам путников.

Ошеломленная Ялика сделала робкий неуверенный шаг. Убедившись в том, что вынырнувший из водной пучины мост — не наведенный морок или плод разыгравшегося воображения, она легко побежала по нему вперед, остановившись лишь на мгновение, чтобы небрежным кивком головы пригласить потерявших дар речи товарищей, застывших у подножия каменной переправы недвижными истуканами, последовать ее примеру. Недоверчиво хмурящий брови Добрыня с сомнением покачал головой, но заметив, что меша беззаботно затрусил за удаляющейся ворожеей, беззвучно выругался и двинулся следом, бубня себе под нос что-то о необдуманном безрассудстве чрезмерно смелой девицы.

Едва друзья достигли середины моста, как затихшая было водная гладь вновь пришла в лихорадочное движение, зловеще забурлив и почти мгновенно покрывшись белесой, пузырящейся пеной. Медленно испаряясь, мутная молочная накипь тут же превращалась в длинные языки туманного варева, жадно тянущего вверх свои прихотливо извивающиеся призрачные щупальца. Не прошло и пары секунд, как стремительно нахлынувшая стена эфемерной дымки властно приняла испуганно вздрогнувшую реальность в свое бьющееся в нестерпимых судорогах чрево. Бодро вышагивающая чуть впереди Ялика, казалось, даже не обратила внимания на происходящее вокруг, продолжая уверенно идти к неведомой ни ей, ни ее спутникам цели. В навалившейся вдруг хмари не чувствовалось угрозы, а только лишь тихое вкрадчивое спокойствие и расслабляющее умиротворение, обещавшее сладостное забытье и покой. И, тем не менее, растерявший всю прыть меша стал как-то испуганно и неуверенно жаться к ногам ворожеи, а еще больше нахмурившийся и недоверчиво вглядывающийся в прихотливые извивы тумана Добрыня неожиданно взял девушку за руку, между делом подивившись необычайной холодности ее ладони. Так они и брели среди вьющихся клубов убаюкивающего марева. Лениво перекатывающаяся перед глазами дымка флегматично пожирала звуки шагов, так что вскоре друзьям стало чудиться, будто бы они не идут, а парят где-то в пустоте, участливо поддерживаемые заботливыми дланями какого-то неведомого призрачного существа.

Совсем потерявшие счет времени путники даже не заметили, как клубящийся вокруг них изменчивый и непостоянный туман заискрился всеми цветами радуги, лишившись своей иллюзорной загадочности и, вдруг засияв совсем нестерпимым светом, бесшумно осыпался по сторонам дождем медленно опускающихся на землю огненных брызг. Устав без конца удивляться происходящим с реальностью метаморфозам, друзья не остановились даже тогда, когда последняя искорка бесследно растворилась в незаметно сгустившейся тьме. Внезапная вспышка яркого света заставила их прервать череду безучастных ко всему происходящему шагов и беспомощно застыть на месте, зажмурив глаза в отчаянной попытке защитить их от ярящегося буйства расцветшего впереди зарева невозможного пожара.

— Мы указали тебе путь, и ты пришла! — услышала Ялика тихие мелодичные голоса, напоминающие то ли беззаботный шорох весенней листвы, то ли легчайшее прикосновение игривого ветерка, и испуганно распахнула нещадно слезящиеся глаза.

Сквозь нестерпимо яркую пелену огненной завесы, окружившую ее со всех сторон, изумленная ворожея с трудом смогла различить пару извивающихся в замысловатом хороводе фигур. Две вужалки, скинувшие свои змеиные шкуры и представшие перед взором Ялики в своем истинном обличии полуженщин-полузмей, то выныривали из стены пламени, то, переплетая тела, вновь растворялись в его полыхающем чреве. Чуждая миру живых, неестественная красота дочерей царя аспидов завораживала и притягивала к себе взгляд пораженной небывалым чудом ведуньи ничуть не меньше, чем их не прерывающийся ни на одно мгновение гипнотический танец.

— Где я? — только и смогла выдавить из себя Ялика.

— Это Знич, пламя изначального, — был ответ, словно произнесенный бесконечным множеством уст одновременно.

— За друзей не тревожься, — угадав мысли ворожеи, продолжили вужалки. — Вы скоро вновь увидитесь.

— Зачем я здесь? — тихо спросила Ялика.

— Чтобы найти ответы. Мы поможем.

— Но почему? — искренне удивилась ворожея. — Ваш отец так жаждал мести за убитую дочь и страстно желал гибели и мне, и всем людям разом.

— Мы давно оплакали нашу сестру. Это ее выбор и ее судьба. Так должно. Мы помогаем не тебе или тебе подобным, но миру. Наше время уходит — но что-то кончается, а что-то начинается. Искра не должна потухнуть.

— Да о какой Искре вы все талдычите, словно сговорившись? — потеряла терпение вдруг не на шутку разозлившаяся Ялика.

— Ты сама поймешь.

С этими словами вужалки вдруг оборвали свой причудливый хоровод, беззвучно растворившись во вспыхнувшем и тут же опавшем пламени. Совсем растерявшаяся и ничего не понимающая Ялика очутилась вдруг в одиночестве, беспомощно плавая в холодной звенящей пустоте. А всего лишь через крохотное мгновение на беззащитную перед чудовищным напором девушку всесокрушающей лавиной обрушилась череда образов, безжалостно смявших волю, подобно мягкому бумажному кулю, и разделивших сознание на тысячу крохотных осколков, каждый из которых начал существовать сам по себе, независимо от других. Нахлынувшие видения проносились перед внутренним взором потерявшей целостность восприятия девушки будто несущийся в смертельном галопе табун обезумевших лошадей, перемешиваясь и наслаиваясь друг на друга. Ялике с большим трудом удавалось сохранить хоть толику рассудка в этом фантасмагоричном мельтешении размытых картинок и зыбких галлюцинаций.

А потом она увидела. Увидела смерть Индрика.

Могучий белоснежный зверь, почти ничем не отличимый от обычного коня, за исключением своих гигантских размеров и рога на лбу, сияющего светом первородного огня, умиротворенно склонился над безмятежной гладью воды огромного подземного озера. Как вдруг, будто бы услышав что-то, Первозверь забеспокоился. Тряхнув молочной гривой, он настороженно поднял голову и беспокойно вгляделся в окружающий мрак, опасливо прядая ушами и раздраженно пофыркивая.

Три едва различимые тени — две, имевшие вполне человеческие очертания, и третья, более всего походившая на размазанную чернильную кляксу, будто бы сотканную из лоскутов непроглядной, чуждой всему живому тьмы, медленно подкрадывались к обеспокоенному их вторжением Индрику.

Скрывающиеся во мраке фигуры вдруг обрели плоть. Пребывающая в каком-то странном оцепенении Ялика сразу же узнала Охотника и его дружков. Она хотела было закричать, предупреждая Первозверя о грозящей ему опасности, но с ее бесплотных губ сорвался лишь беззвучный шепот, не способный в своем бессилии потревожить даже застывший в хрупкой неподвижности воздух.

Бормоча что-то умиротворяющее, Охотник сделал пару шагов навстречу опасливо замершему Индрику и доверительно протянул тому раскрытую ладонь, будто бы предлагая угоститься. Догадавшаяся о своей бесплотности ворожея только и смогла, что удивиться. Предложенным коварным Охотником лакомством оказалось неведомо откуда взявшееся у него золотое яблоко, то самое, что созревало лишь в Небесном Саду — единственное, чем можно было заслужить расположение недоверчивого к людям Первозверя. Индрик всхрапнул, замотал головой и потянулся к угощению, недоверчиво раздувая ноздри. Двое товарищей Охотника, медленно обойдя принюхивающегося зверя по бокам, одним стремительным движением накинули на него широкую сеть. На первый взгляд ничего необычного в ловчих снастях не было. Ровно такими же обычно и пользуются зверобои во всех уголках света. Но когда Первозверь, страшно захрипев, угрожающе встал на дыбы, еще больше путаясь в сетях, и рухнул на землю, будто раздавленный неподъемной тяжестью, Ялика пригляделась к снастям. И ужаснулась. По толстым нитям вдруг забегали непроглядно черные всполохи, оставляющие на шкуре несчастного животного страшные, кровоточащие ожоги. От нестерпимой боли, раздирающей плоть, Индрик, захлебнувшись истошным криком, забился в мучительных конвульсиях, пытаясь скинуть с себя причиняющие невероятные муки снасти. Пораженная увиденным ворожея поняла вдруг, что в нити сетей каким-то невероятным, запредельно черным волшебством была вплетена мрачная суть того, что люди обычно называли грехами. Кровавое братоубийство, вероломное предательство, всепожирающая алчность, неконтролируемая ярость — все то зло и жестокость, что долгими веками взращивало и вскармливало в своих душах человечество, слилось в нечто невообразимо ужасное, в то, что сокрушающей тяжестью пало на изначально непорочного Первозверя, мгновенно пригвоздив того к земле и навсегда похоронив его свет и чистоту под отвратительной грязью людского грехопадения.

Зловеще ухмыляющийся Охотник стремительно подскочил к бьющемуся в чудовищной агонии зверю, каким-то чудом извернулся, избежав удара могучих копыт, обеими руками схватился за потускневший рог Индрика и с невероятной силой потянул на себя. Отвратительный хруст разрываемой плоти, казалось, на секунду оглушил беспомощную ворожею, заставив содрогнуться всей своей бесплотной сущностью и на короткие мгновения разделить с поверженным Индриком его непостижимо мучительную боль.

Из черной раны на лбу Первозверя хлынул фонтан необычайно яркой в царившем вокруг мраке крови. Умирающий зверь замер на секунду, будто бы осознавая происшедшее с ним, и вдруг, страшно хрипя, забился в предсмертной агонии. Никогда еще Ялике не доводилось видеть и чувствовать ничего страшнее и отвратительнее. Казалось, ей пришлось разделить последние секунды жизни зверя, милосердно приняв на себя часть его боли, чтобы облегчить его боль и страдания. Торжествующий Охотник, покрытый кровавыми разводами, ликующе воздел к небу руки с зажатым в них рогом. Вслед за медленно угасающей жизнью Индрика, угасало и видение. Но перед тем, как сознание Ялики вновь погрузилось в благостную тьму, она увидела, как Охотник, вновь превратившийся в черное размазанное пятно, двумя стремительными ударами, не знающими ни пощады, ни преграды, оборвал существование своих товарищей, каким-то невероятным образом смяв и превратив их плоть в жалкие кровоточащие ошметки.

Давясь слезами боли и сожаления, Ялика, раз за разом переживая увиденное, безвольно растворилась в сострадательных объятиях молчаливого мрака, всецело завладевшего ее сознанием. И лишь вновь нахлынувшие образы смогли выдернуть девушку из равнодушной меланхолии, бессильной злости и разрывающего душу отчаяния. На этот раз она увидела волчицу, забившуюся от посторонних взглядов в укромное логово. Волчицу, готовую вот-вот разрешиться от тяжкого бремени, жалостливо скулящую и беспокойно мечущуюся в предродовых схватках. И вновь Ялика могла лишь наблюдать, не в силах ни помочь, ни хоть как-то облегчить боль страдающего животного. Тело волчицы била частая мелкая дрожь. Она отчаянно скулила, выгибаясь дугой, яростно билась головой о землю, вывалив покрытый кровавой слюной язык и отчаянно вращая обезумевшими от нестерпимой муки глазами. Ее невероятно раздувшийся живот вдруг запульсировал, будто бы какое-то неведомое чудовище старалось проложить себе путь сквозь плоть страдающего животного. На губах отчаянно хрипящей волчицы выступила пена. От невероятного напряжения лопнули глаза. А из ее кровоточащего, сведенного судорогой чрева с каким-то мерзким хрустом и чавканьем вывалился покрытый слизью и кровью младенец. Человеческий младенец, тут же принявшийся пожирать плоть убитой им матери. Не в силах справиться с отвращением, Ялика зажмурилась, а когда снова открыла глаза, то увидела Охотника, заботливо баюкающего на руках того самого младенца. Кошмарный ребенок, блаженно улыбаясь и гукая, сжимал в руках тускло сверкающий рог Индрика, словно какую-то чудовищную погремушку.

Видение рассыпалось искрящимся дождем сотен тысяч осколков, уступив место новому образу. Образу Великого Древа. Древа, удерживающего могучими корнями земную твердь и попирающего своей невероятной кроной бесконечный простор небесного океана. Древа, хранящего жизни всего сущего. Ялика, не успевшая прийти в себя после тошнотворного зрелища родов волчицы, вдруг с изумлением ощутила внутри себя какую-то странную настойчивую пульсацию, будто у нее было не одно, а два сердца, размеренно бьющихся в унисон. Она медленно опустила ошеломленный взгляд. Словно в каком-то кошмарном сне, девушка увидела сквозь сделавшуюся прозрачной плоть, что у нее прямо под сердцем бьется и трепещет крохотный язычок пламени. Он не обжигал и не причинял боли, а лишь ласково согревал ее своим нежным теплом. Великое Древо обеспокоенно зашумело кроной, заволновалось и вдруг вспыхнуло изнутри ослепительно ярким огнем, удивительно похожим на тот, что пульсировал в груди у потрясенной ворожеи. Ялика испуганно отшатнулась и тут же провалилась в пустоту, неожиданно разверзшуюся у нее под ногами.

И снова спасительная тьма в очередной раз пришла ей на помощь, ласково укутав потревоженный невероятными видениями разум в легчайшую пелену благостного забытья.

Первое, что Ялика увидела, открыв глаза, было взволнованное лицо Добрыни, тревожно склонившегося над ней на фоне глубоко ночного неба, усыпанного уже начавшими тускнеть звездами.

— Где я? — спросила она, поморщившись от того, что какой-то камень больно впился ей в спину.

— Жива, хвала Богам, — с заметным облегчением выдохнул богатырь.

Ялика села, беспокойно оглядываясь по сторонам. Неведомо как, но она оказалась на вершине того самого кургана, куда ее недавно привел коварный Охотник. Вот только ни его самого, ни его дружков, ни Никодима видно не было. Значит, все приключившееся с ней в подземном царстве — всего лишь иллюзорные видения, порожденные предательским ударом? Вот только, что здесь делает Добрыня?

— Неужели мне все привиделось? — рассеянно моргая, спросила она недоверчиво. — И Аспид, и смерть Никодима, и подземное царство, и гибель Индрика…

Встревоженно охнув, девушка вдруг вскочила, кинувшись было ко входу в полуразрушенный дольмен, но ничего не понимающий Добрыня успел схватить ее за руку.

— О чем ты говоришь? — переспросил он.

— Индрик мертв, — задыхаясь от ужаса нахлынувших воспоминаний, обреченно простонала Ялика.

— Откуда ты знаешь?

— Я видела. Вужалки мне показали…

— Вужалки? Показали? — округлил глаза Добрыня. — Погоди-ка, мы были в тумане этом проклятущем, а потом, неведомо как, оказались уже здесь. Ты закричала вдруг и рухнула, словно подкошенная.

Кое-как совладав с пробирающим ее ознобом, ворожея тихо опустилась на землю рядом с замершим в изумлении богатырем.

— Где Митрофан? — рассеянно пошарив вокруг глазами, прошептала обескураженная Ялика.

— Внизу, у подножия кургана, пошел с болотником договариваться, чтобы тот нас снова через топи провел.

— И ты его отпустил? — вскричала ворожея. — Болотник же его заберет!

Вскочив на ноги, она, как ополоумевшая, кинулась бежать вниз по склону, не разбирая дороги и страстно желая во что бы то ни стало успеть оградить верного друга от безрассудного шага.

— Можно подумать, я бы смог его остановить, — недовольно буркнул Добрыня, бросаясь вдогонку за стремительно бегущей ворожеей.

Несколько раз она, неловко поскользнувшись, чуть было не кубарем скатывалась по склону, но неотступно следующий по пятам богатырь успевал буквально в последний момент подхватить ее на руки, возвращая утраченное равновесие.

Выбившиеся из сил и задыхающиеся от изматывающего спринта друзья достигли болота, лениво раскинувшего, куда хватало взгляда, свои равнодушные топи как раз в тот момент, когда обреченно склонивший голову меша, скинувший обличье кота, собирался покорно вложить свою ладонь в раскрытую длань болотника. Вид грязного лохматого старика, покрытого ряской и болотной тиной, сжимающего в свободной руке ржавый фонарь, внутри которого, словно живой мотылек, бился обманчивый болотный огонек, заставил и без того мчащуюся чуть ли не со скоростью ураганного ветра Ялику увеличить темп безумного бега.

— Нет! Стой! Не надо! — что есть мочи заорала девушка.

Ей показалось, что отчаянный крик, сорвавшийся с ее губ, разорвал реальность подобно раскатистому грохоту сорвавшихся в пропасть камней, но ее почти лишенные кислорода легкие и сведенная судорогой пересохшая гортань смогли исторгнуть из себя лишь слабый хрип, более похожий на последний стон умирающего. То ли меша все-таки услышал ее, то ли его внимание привлек громоподобный топот приближающихся друзей, но он беспокойно обернулся.

— Ну чего орешь? — как-то безразлично спросил он.

— Митрофан, не надо, мы что-нибудь обязательно придумаем, — падая на колени рядом с опешившим бесенком, взмолилась Ялика, трепетно прижав его к груди.

— Ты же знаешь, я дал слово, — отбрыкиваясь и пихаясь, что есть мочи, выдохнул меша. — А болотник меня к Кадуку проводит и вернется, вас из болота выведет.

— Что он попросил на этот раз? — чуть ли не плача, спросила Ялика.

— Душу вон того здоровяка, что за тобой следом бежал, — невесело хихикнул бесенок и, заметив рассерженный взгляд подоспевшего Добрыни, решил-таки добавить: — Шучу я. Ничего болотник не попросил. Я с ним еще тогда, в первый раз, условился — я иду с ним, а он здоровяка к кургану проводит, а затем обратно, кто бы с ним не шел.

— Ох, Митрофанушка, — горестно вздохнула Ялика, нехотя опуская его из своих удушающих объятий.

— Ну все, попрощались и хватит, — тихо буркнул бесенок, ободряюще кивнув молча плачущей ворожее.

Сказав это, он, как ни в чем не бывало, отвернулся, мечтательно посмотрел на небо и взял протянутую болотником руку.

— Дадут Боги, свидимся еще, — беззаботно бросил меша через плечо. Болотник, удовлетворенно хихикнув, собрался было сделать шаг к родной трясине, но остановился, будто упершись в невидимую стену. Позади него прямо в воздухе заискрились призрачно мерцающие линии, закручиваясь вихрем и переплетаясь между собой.

— Мара, — восхищенно выдохнула обомлевшая ворожея, не только уже видевшая подобное, но и сама ткавшая нить заклинания, призывающего величественную богиню в мир живых.

Явившая свой грозный лик Мара холодно посмотрела на испуганно замершего болотника, будто бы сжавшегося под ее пристальным взглядом, и, уткнув свой устрашающий посох тому в грудь, заставила отпустить руку меши. Налетевший порыв стылого ветра безжалостно потушил тревожно мигнувший огонек в ржавом фонаре духа трясины. Тот, трусливо скуля, попятился назад, не сводя перепуганного взгляда с хмурящей брови богини, уже в следующую секунду развернулся на месте и, обиженно подвывая, кинулся бежать, разбрызгивая по сторонам болотную грязь и тину. Зябко улыбнувшись, Мара, не говоря ни слова, наклонилась над замершим в благоговейном ужасе мешей и что-то вложила ему в ладонь. Властно кивнув Ялике, она медленно истаяла в светящемся вихре пришедшего в движение воздуха.

— Что происходит? — опомнился вдруг выпучивший глаза Добрыня, до этого восхищенно наблюдавший за происходящим, затаив дыхание и боясь привлечь внимание богини.

— Мара, — прошептала в ответ Ялика. — Это была Мара, и она освободила Митрофана от данной клятвы. И, похоже, подарила свободу от власти Кадука.

Не верящий своим глазам меша уставился на то, что вложила ему в ладонь стылая богиня хлада, а потом, сжав кулачок, радостно запрыгал на месте, чуть не провалившись при этом в болотную жижу.

— Свободен! Свободен! Свободен! — разнесся над топями его торжествующий крик.

Блаженно улыбаясь, он показал обомлевшим друзьям обломки рожек, которые, вспыхнув, тут же рассыпались невесомым пеплом прямо у него на ладони. Налетевший порыв ветра подхватил золу и закружил вокруг головы счастливо улыбающегося бесенка. А в следующее мгновение он уже недоверчиво ощупывал лапками два аккуратных рожка, торчащих между его ушей.

— Но почему? — не унимался Добрыня.

— Он своей жизнью ради меня и тебя пожертвовал. Понимаешь? — попыталась объяснить Ялика, искренне радуясь за получившего свободу Митрофана.

— Нет, — честно сознался здоровяк, пряча добродушную улыбку в лохматой бороде.

— Эй, ну чего встали? — заорал им меша, призывно замахав лапкой. — Я, конечно, короткой тропы не ведаю, как болотник, но той же дорогой, что Охотник вел, обратно выведу. — Он осекся, на секунду задумавшись, и заметил: — А Индрика-то мы не спасли?

— Не спасли, — горько отозвалась Ялика и, ласково посмотрев на отчего-то смутившегося Добрыню, сказала: — Пойдем, здесь нам делать больше нечего.

— А нам расскажешь? — неуместно хихикнул меша, не прекращая искренне радоваться нежданно-негаданно свалившемуся на него счастью.

— Вот в корчме у Горбыля, в тепле да сытости окажемся, так и расскажу все, — легко согласилась Ялика, лукаво улыбнувшись и задорно сверкнув лучистыми глазами.

И она, конечно, рассказала, отчего-то утаив лишь свои странные видения о Древе Жизни…