03. Никуда...

...или История о достославных хождениях и бесславных брожениях беспутных путников на их никудышней стезе

Часть 3
...
Сваленный Дубобуем буйный дуб, вечор блиставший в поле браги, спиртом разгоряченный и низложенный неустойчивостью всякого глиняного колосса, издал своим сокрушением оглушительный грохот. За мнимой контузией последовал звук ещё более оглушительный, источник которого, по мгновенному предположению Дубобуя, обретался за домом и вырывался из знакомого уже второй день горла.

Дубобуй мчит, сорвавшись как бурелом, и его взору открывается неописуемая картина: на земле простершись ниц, увязнув кусом в почве, подложный крот, именуемый Бздышисом, голосил, что есть и нету мочу. И припав к нему, вопрошал Дубобуй:
— Что случилось, что ж ты так разорался, друг?
— Дубобуй!!! Я обосрался!!! Вдруг…
— Да что случилось, не шутя?!
— Сломал руку свою я!!!
— Какую?
— Свою!!!
— Так ты же гном, не будь говном, примени своё чародейство, кончай лицедейство, излечи свои изъяны – и лукавство, и раны!
— Мой дар – пиздеть, а раны тем не одолеть.
— Пойдём же друг, поищем вкруг, найдём врачевателя, и будет всё замечательно!
— Да не забудь трофеи, иди ты в дом скорее!

Ничтоже сумняшеся, наивная и чистая душа, не искушённый длительным раздумьем, наш Дубобуй поднёс к окну ударное усилье, отверзнув грубо брешь среди стекольной толщи. Увы! не фортануло, и для грубо рубленного орка столь грубый скол несовместим с цельностию шкуры. Ухвахт лежал, как и лежал. Падшего жилище обошед, вовнутрь вошед, охватив пространство взором, заметил топорный наш простак под битым глазом дома сундук, что был не заперт и отверзнут даже. Влекомый, аки шершень ко желанному цветку, душистому нектару, сердцевине пыльцою позлащенной, нырнул под сень сундучную мздоимец – и что же? Не свет златой забрезжил средь дубравы его рожи, а душный смрад и паутина, запустенье, захолустье скарба и захламленье дрянью. Исчислить обнаруженных предметов нам нетрудно, вот опись любознательным умам: беспредельная рубаха, льняная акватория; топтаные мокроступы, что их носителю творили на пяте мозоль и струпы; мелочь всякая и сор, лоскуты, ошмётки, обрезки, огрызки, остатки всего бывшего когда-то целым, а царство сорное венчала палица. Сие орудье брани не знало рук искусных, утончённых, ибо есть железо, рукою рублено простою и ею удержимо. Как знать, сколь многим тяжеловесный этот шмат металла утяжелил житье иль облегчил, разя? Да будет Дубобую в бою давать сей бранный инструмент мочь недругов сломить и всё противное ему разредить. Орк взял, пошёл и был таков.

Взвалив ношу на рамена, понёс Дубобуй страдальца в град родимый. Там сон разлит, разлито пиво, всё спит, храпит, презрев рассвет. Кузнец, огней и стали укротитель, владетель молота, мехов, тисков, напильника и рашпиля, припоя и углей – и у того валится инструмент из пальцев и изо рта струится перегар. А беспризорный пламень, пока покойно повелитель его спал, взбунтовался и опалил кузнечную браду — двуликий Янус.

Узрел носитель ноши лавку лекаря: там дверь приотворена, и кольцо дверное, как перст лукавой искусительницы, манит внутрь. Но странно защемило грудь бездумного рвача перед вхождением в чертог врача. Что это? Материнский перст ли то журит жуира: «Ай-йя-йя»? Ах! забыл, предал, попрал завет, которым мать воспитывала боле, чем харчами: «Не делай зла, не порти свет. Голь и дурак — да не запятнанный грехами». «Как ворочусь, так займы все верну, — решил в сердцах зелёный дебитор, несанкционированный арендатор, без пяти минут авантюрист и в перспективе, может быть, герой, — но не сейчас». Стук-тук! Глухо. Дверь потекла во тьму знахарского логовища, скрипя злорадно, как карга. Сердце, чу! Всё тихо. Тьма. Взгляд всё пристальнее внутрь, и мрак как будто проясняется. Средь полутьмы витал, душа, душистых трав, грибов, животных членов фимиам, бальзамов, снадобий и зелий, отваров и отрав таинственный, и пагубный, и благотворный дух. Среди гряды ингредиентов, как дух лесной, мхом поросший и травой, весь в повилике полутьмы, весь в пелене густого храпа и в чаду саднящего все чувства перегара — знахарь возлежал. Тут зашептал пришельцу его ни мёртвый ни живой наплечник:
— Умыкнём склянок и травок и улизнём?
— А ты разве смыслишь в знахарском деле?
— А что, будить эту сонницу? Ведь жуть какая! Чую, будто мы в силках.
— А как ты хорохоришься, когда не давит страх! Ну, карты в руки, хватай, да надейся на авось, чтоб пронесло или хотя б понос.

Барахтаясь, как уж пришпиленный, на остриях необтесанных плеч, Бздышис произвёл круговое движение руки в коротком радиусе близлежащей досягаемости. С рулетки оказался куш: склянка, черна как смоль, и кущ, как мощи сух. Кус. Петрушка. Зубы будто сами себя мелят.
— Не знаешь, петрушка лечит ли похмелье?
— Мне никогда ничего не помогало.
— А эта чёрная склянка поможет, думаешь?
Дубобуй пожал плечами, и всадник плеча, попираемый небрежным пожатием, спешился наземь.
— Вот и выясни.

Шаг. Шажок. Ещё шаг. О страх! Вот подле ложа. Боже! Ткнул. (Ах!) Толкнул. (Ох!) Растормошил!!! И как тяжёлый жёрнов, ржавый, грузный и скрипящий, корчуемый из крепкой зыби, он медленно поднялся. У зрителей уж зубы застучали, поджилки задрожали и скрипки нервов запищали… — и он взрыгнул. Весь пафос развенчал.
— Кто сюда явился?!… Кто бередит моё похмелье?!....
— Magister doctissime! Пред Вами падаю я ниц. Простак, профан, дитя заболоченного быта, не ведаю я и капли того тайного эфира, что открыт Вам. Вам подвластен камень, огнь, вода и ветр. Вы внемлете таинствам святым Натуры. Тяжело познанье света, да тяжелей постигнуть своей души потёмки. Вам прочесть возможно знаки, что начертаны в глазах других, познать эссенцию чужого духа и перекроить чужую плоть. Но Ваших дум и членов Вы не владетель. Вы пали жертвой огненной воды, и яд ея здоровье Ваше мучит. Утешьтесь, муж ученый! Я, червь в сравненьи даже с Вашей немощью, слуга покорный, школяр неразумный, пришёл, дабы в скорбный час помочь Вам, ибо даже великанов сокрушает рок.

Отворив пробковый запор неведомого зелья, направил Бздышис его ток в смрадное жерло страдальца. Но нейдёт. Всё нет. Когда ж? Уж челюсть тяготит жерла открытость... Но вот проклюнулась чёрная улитка и медленно течёт из дула склянки чернота. Тягучие минуты. Тик и так. И всё никак. И вот безвременье спустя субстанция касается иссохших уст.
— Пффуээ! Смола!! — и лекарь плюнул. — Брось, пачкун, свои потуги. От похмелья нет исцеленья. Но твоей елейный слог старику умаслил ржавую душонку. Что хочешь ты?
— У него сломана рука, — вмешался Дубобуй, — ты должен помочь!
— Неужто ты надеешься уврачевать слом кости, сего каркаса тела, плотского камня, жалкою травкой?
— Я орк!
— К особенностям орочьего черепа относится особенная толщина лобной кости, но это не делает тебя тупоумным от природы!
— Все орки от природы тупые.
— Ты вздумал оскорблять меня? Я сам такой же орк. Прочь отсюда, щенок дерзновенный!
Дубобуй напирал:
— Как вылечить ему руку?!
И обратился старик к Бздышису:
— Поди сюда, малютка.

Взяв несчастный член, повертев его с видом насмешливой скуки, доктор маститый изрек:
— Тут неисправен палец лишь один. Выпрямьте его в положении таком, когда на дверь указывают, говоря «вон!». Приставьте палку ровную как эталон и к персту приладьте, примотавши бинтом. Да поможет вам пантеон. Теперь оставьте мой дом.

Когда за спиной их сомкнулся вход в знахарское логовище, Бздышис и Дубобуй стали кумекать, как им дальше быть. Страдавший перст теперь в целительном коконе. Ввиду нечистот бздышисова платья, Дубобуй предложил ему облачиться в ухвахтову рубаху. Вид получился комический: подол до колен, рукава до земли. Подперезавшись и засучив рукава, Бздышис, впрочем, лучше выглядеть не стал. Разрешив вопрос травматический и платяной, можно и двинуться в путь. Куда? Зачем?
— Слыхал я, водится тут в округе (земель за тридевять) страшная рептилия, дракон лютый. И на златой горе сидит, сокровище свое бдит. Короче, добыча что надо.
— А где это он водится?
— А чёрт знает. Пошли налево. Или направо. Вперёд, короче!
— Ишь, как зарделся…

И пошли на юго-восток. Шли час. Шли другой. Пыль дорожная режет глаза, ступни ноют. Отличаясь особенной умственной одарённостью, горе-герои не запаслись даже продовльством, а животы уже просят питания. Вошли в ближнюю рощицу. Благодатная сень! Берёзки, дубочки, листочки, щедрая яблоня (отнюдь не malus). Белки шныряют по древу, и мысль растекается вослед. Вернее, голод.
— Я крикну, живность кликну, дичь изловлю, нас накормлю, — сказал Дубобуй.

И взорал!!! — И лишь белки врассыпную. — ДА ЧОРТ ПОБЕРИ!!! — И упала свыше куропатка, убилась насмерть.
— Ты горло не дери. Обоих, может, погубишь. Тут на стволе странные черты и резы и кости понасеяны. Священная, может быть, роща.
— Чего? — проворчал Дубобуй, заживо жуя животину.
— Да ничего.
— ЧЕГО?!!! — окатил орк ором окрестное пространство.

Яблоки посыпались сверху. Одно ушибло эльфу темечко.
— Благодарю покорно, что помог мне орно.

Быстро поглотив плоды, ненасытный недомерок взалкал ещё:
— А забрось-ка меня на древо, дабы насытить чрево.

И, оттолкнувшись от дубобуйного ручного трамплина, воспарил Бздышис и изящным пируэтом шмякнулся на ветку.

…to be continued…