02. Дочь Велеса. Игра Богов. Прорицание

Море, из которого на заре времён вышло всё сущее и которое рано или поздно поглотит порождённое им, равнодушно приняло меня в свои холодные объятия, беззвучно сомкнув надо мной белопенные длани. Я медленно погружался в ледяную пучину, всё дальше и дальше уходя, прочь от благостного света, проникающего сквозь толщу воды. Тело, отказываясь принять неизбежное, отчаянно сопротивлялось, но усилием воли мне удалось заставить его сделать последний вздох и положить конец мучительной агонии. Солёная морская вода в одно мгновение заполнила горевшие нестерпимым огнём лёгкие. Я словно распался на две половинки. Одна, наделённая искрой сознания, вырвавшись из тесного плена умирающей плоти, отстранённо наблюдала за тем, как вторая, лишённая жизни, не спеша исчезает в непроглядной бездне.

А потом наступила благодатная тьма. Тьма и тишина.

К моему удивлению, сознание не померкло, а растворилось в дарующем благостное забытьё мраке. Я будто бы, в одночасье, лишился зрения и слуха и очутился в объятиях неведомого исполина, заботливо и нежно покачивающего меня на руках, словно счастливый родитель долгожданное дитя. И не было ничего более значимого, более сокровенного и желанного для меня, кроме этого, убаюкивающего покачивания, неведомо почему, ставшего для меня единственным смыслом существования.

Быть может, промелькнуло всего несколько мгновений, а может статься, что минули и века. Но что такое человеческий счёт оборотов солнца, перед лицом равнодушной вечности?

Яркая вспышка призрачного света в одно мгновение вырвала меня из странного небытия, безжалостно выжигая мне глаза, и через них проникая в душу. А следом вернулся и слух, ворвавшись в испуганно отпрянувшее сознание угрожающим барабанным боем и вкрадчивым шепотом.

— Предначертанное! Он нарушил предначертанное! — сухо по-старушечьи прошуршало совсем рядом, будто бы кто-то невидимый провёл камнем о камень.

Ослеплённый светом, я почти ничего не видел. Лишь на мгновение из колышущейся искрящейся пелены, вынырнул размытый женский силуэт, и тут же растворился в неверном изменчивом сиянии.

— Ни жив. Ни мёртв, — на этот раз голос был другой, полный силы и жизни, словно бы говорила женщина, по возрасту равноудаленная как от рождения, так и от смерти.

И вновь какая-то тень невесомо выступила из ослепляющей пелены.

— Ему нет места среди живых, но и среди мёртвых не найти ему пристанище, — будто свежий ручеек, сбегающий с горных вершин, нежный голосок коснулся моего слуха.

Мигнув на прощание, сияние вдруг померкло, и из торжествующе сгустившегося мрака вынырнули, словно бы из морской пучины, три слабо мерцающие в темноте фигуры. Сгорбленная старуха, грузно опирающаяся на кривой сук, женщина, годившаяся по возрасту мне в матери и совсем юная девушка, только вступившая в пору деторождения. И хотя их странные головные уборы, украшенные ветвистыми оленьими рогами и свисающей на пол-лица бахромой, не позволили мне разглядеть их черт, но откуда-то я знал, что все трое удивительно похожи друг на друга, как бывают похожи дети, рожденные одной матерью от одного отца.

Сестры Вирда. Урд, Верданди и Скульд. Те, что держат в своих руках нити судеб живущих.

Я склонил голову в молчаливом почтении. Старшая из сестёр, казалось, удовлетворенно улыбнулась, однако две другие озабоченно склонили головы набок, будто бы прислушиваясь к чему-то, чего я в силу человеческой природы, услышать не мог.

— Нет моей власти над ним, ибо мёртв он и уже не имеет грядущего, — печально произнесла Скульд и, отступив на шаг, беззвучно растворилась в темноте.

— Он должен лежать бездыханным среди скал, сражённый предательским ударом. Таково его настоящее, — равнодушно отозвалась Верданди и последовала за сестрой.

Оставшаяся в одиночестве Урд подалась чуть вперёд и беззвучно зашевелила сухими старческими губами, словно читая невидимые руны. Молчал и я, ибо смертный не должен нарушать пустыми словами речи всевидящих норн.

Наконец, почтенная Урд дёрнулась, как от удара, распрямилась, расправляя согбенные плечи и заговорила:

— Мои сёстры правы, у мертвецов нет ни настоящего, ни будущего, только прошлое.

Произнеся это, она вдруг распалась на сотни вьющихся, подобно дыму, призрачных лоскутов, а в следующее мгновение, странно преобразившись, возникла уже прямо передо мной. И хотя никогда при жизни не доводилось мне отступать перед лицом угрозы, будь то вражеское оружие, занесенное для удара или буйство морских сил, грозящихся растерзать ведомый мной сквозь бурю драккар, я отшатнулся назад, напуганный произошедшими с обликом Урд переменами. Заметив мое смятение, старуха удовлетворённо хмыкнула, растянув рот, усеянный частоколом острых звериных зубов, в плотоядной ухмылке и, вскинув руку, отрывисто полоснула острыми кривыми когтями по моей щеке. И пусть в тот момент я был всего лишь бесплотным призраком, лишённым тела, жгучая боль опалила моё сознание, заставив судорожно вздрогнуть.

Неожиданно норна захохотала, будто бы в одночасье, лишившись разума. Не знаю даже, чего в этом безумном смехе было больше, торжествующего ликования или же мстительного злорадства.

— Да, лишь прошлое, — угрожающе проскрежетала она, пристально наблюдая за тем, как капли моей крови скатываются по её устрашающим когтям, на глазах превращаясь в невесомый чёрный песок, осыпающийся к моим ногам. — Только в нём они живы. В неизменном, застывшем на вечность прошлом и переменчивой памяти тех, кто их ещё не забыл. — И вновь превратившись в безобидную старушку, Урд уже вполне миролюбиво добавила. — Однако ж ты здесь. У корней исполинского Иггдрасиля. Но вот загадка зачем?

Отступив, она тяжело опёрлась на сук и, казалось, о чём-то напряжённо задумалась, вновь беззвучно шевеля губами.

— Ты знаешь? — вскинув вдруг голову, обеспокоенно спросила Урд.

— Локи, — только и смог, что выдавить я. В горле отчего-то вмиг пересохло, а язык отказался повиноваться, сделавшись подобно овечьей шерсти мягким и безвольным.

— Ох, проказник Локки! Сорванец, тщетно грезящий о власти, — сокрушённо отозвалась норна. — Однако ж не в нём причина, хотя и он приложил руку к произошедшему.

Конец палки, служившей норне посохом, вдруг требовательно уперся мне в грудь.

— Нет, виной всему твоя неуёмная ярость и жажда мести, пусть и справедливой, — ласково, словно неразумному ребёнку произнесла Урд. — Ты, не Локи, впустил в мир чудовище, дал ему дорогу, наделил своим гневом, подарил свою плоть. И как-то изменил предначертанное, пошатнул вековечное равновесие.

— Но ведь… — осмелился возразить я, но норна не дала мне договорить.

— Молчи, глупец! — от властного голоса Урд, казалось, вздрогнула даже сама тьма, окружавшая нас. — Ты должен был взойти на борт Нагльфара, стать его частью, как это и было тебе суждено, но ты в гордыне своей пошёл против уготованной участи.

— Но разве не ты, почтенная Урд, освободила меня, вернув память и человеческий облик? — пелена поднявшейся откуда-то из глубин сознания незамутнённой ярости, в одно мгновение, избавила меня от какого бы то ни было страха перед гневом той, перечить которой опасались даже Боги. — Разве не ты, явившись ко мне среди туманов проклятой Нортумбрии, разрушила наведённое хитроумным Локи проклятие? Разве не ты пошла против предначертанного, сломав оковы безумия кровожадного драугра?

Казалось, старая норна удивилась неожиданной отповеди ничуть не меньше меня самого, и когда я испуганно осекся, замерев в ожидании неминуемой кары, лишь с печальным интересом склонила голову.

— Смелый или просто глупый, — отстраненно прошептала она в пустоту, словно бы обращаясь к кому-то неведомому, скрывающемуся во тьме от моего настороженного взгляда. — Впрочем, смелость и глупость часто ходят рука об руку, — помолчав, Урд тяжело вздохнула и сказала, на этот раз уже мне. — Нет, смертный, это была не я. Да и к чему мне это? Идти наперекор воле того, чему я обречена служить до самого конца времен?

— Тогда кто? — ошеломлённо пробормотал я, искренне уверенный в истинности своей догадки.

— Я всевидящая, а не всеведающая, — то ли мне показалось, то ли в её тихом, вкрадчивом голосе и в самом деле на миг промелькнула тень скрываемого сожаления и давней затаённой печали. — Не знаю.

— И что теперь?

— Ты мёртв и не имеешь грядущего, — почти слово в слово повторила Урд произнесённое сестрой. — Нить твоей судьбы, смертный, оборвалась. Это так. Однако же, ты здесь. Возможно, само мироздание привело тебя к корням Иггдрасиля, ибо тебе нет места ни среди мёртвых, ни среди живых. Но и здесь тебе не обрести пристанище, ибо само твоё существование противоречит природе сущего. Мне жаль, но и я бессильно что-либо изменить.

Она совсем по-матерински обняла меня, будто бы и не была одним из самых могущественных существ во всех девяти мирах.

— Вытяни руки, — потребовала вдруг Урд, отстранившись.

Не в силах противиться её власти, я подчинился.

Длинным и острым когтем норна выцарапала на моих запястьях светящиеся призрачным светом затейливые символы рун. Тех самых, что я совсем недавно, или же это было несчётное количество лет назад, неумело выбил на камне перед тем, как пасть в милосердные объятия добровольной смерти. Руны, что должны были стать узилищем для дремлющего где-то в глубинах моего сознания чудовища, навечно сковав его нерушимой цепью.

— Таков мой дар, — закончив выводить затейливую вязь на моих руках, удовлетворённо произнесла Урд. — Смирись и прими свою судьбу, как это и надлежит делать истинному воину, рожденному среди суровых заснеженных фьордов. Надеюсь, ты сможешь всё исправить и обрести покой. А теперь ступай, незачем зря тревожить мироздание.

С этими словами старая норна ещё раз крепко обняла меня и легонько толкнула в грудь, от чего я закачался словно под напором ледяного шквального ветра, срывающегося с вершины Гальхёпиггена и, нелепо взмахнув руками, завалился на спину, безвольно провалившись в вязкое тягучее ничто.

Я очнулся посреди бескрайней выжженной пустыни, лёжа навзничь. В низко нависающем небе угрожающе клубились тяжёлые грозовые облака, то и дело освещаемые сотнями тысяч беззвучных ветвистых молний. Ошеломлённый произошедшим я вскочил на ноги и огляделся. Повсюду, куда мог дотянуться мой взор, был лишь серый пепел и костяки. Бессчетное множество выбеленных за минувшую вечность костей. Значит, всё-таки Хельхейм. Смириться и принять свою судьбу. Так сказала умудрённая знанием прошлого Урд. Что ж, так тому и быть. Осталось только найти Гарма, и, если он в одночасье не растерзает меня, перейти с позволения чудовищной Модгуд Золотой Мост, чтобы предстать перед беспощадным взором двуликой Хель. И коль она скажет взойти на борт Нагльфар, то так тому и быть. Я и так принёс миру слишком много боли и страданий, опрометчиво поддавшись на лживые посулы коварного Хведрунга.

Не успел я сделать и шага, как густую тишину бесплодной пустыни вспорол, словно податливую плоть острым лезвием топора, озлобленный и тоскливый вой, от которого моё вмиг обезумевшее сознание испуганно заметалось, безуспешно пытаясь найти спасение от нахлынувшей волны воспоминаний о пережитом некогда кошмаре.

Я узнал его.

Драугр.

Кровожадное порождение моей жажды мести.

Он вернулся. Вернулся за тем, что я по собственной глупости преподнес ему в дар. Вернулся, чтобы завладеть тем, что считал своим по праву. Он настиг меня даже здесь, среди мёртвых земель Хельхейма, чтобы вновь подчинить своей чёрной воле, а затем вновь и вновь убивать, наслаждаясь муками растерзанных жертв и без конца насыщая свое поистине бездонное чрево их кровью и плотью.

Разум покинул меня, и я, не помня себя от ужаса, кинулся бежать прочь. Я, Дьярви Громогласный, никогда прежде не избегавший сражений, никогда не поворачивавшийся спиной к врагам, даже если они многократно превосходили числом, тот, кто всегда первым бросался в горнило отчаянной битвы, тот, кто бесстрашно вёл за собой хирд, ныне, подобно презираемому всеми трусу, бежал, трясясь от страха, словно шелудивый пёс, теша себя бесплодной надеждой уклониться от последнего предначертанного свыше сражения.

Но в этот раз меня ждало что-то многократно страшнее самого острого топора или меча неприятеля. Что-то несоизмеримо ужаснее самой гибели. Ведь если порождённое мной чудовище настигнет меня, то уже раз и навсегда поглотит, сделает частью себя самого, навеки погрузив в пучину бесконечного кровавого кошмара. А потому я бежал. Бежал, не разбирая дороги и не видя ничего перед собой. Лишь бы оказаться подальше. Лишь бы не слышать тяжелую поступь преследующего меня ужаса. Лишь бы не чувствовать на шее его обжигающее дыхание и не вдыхать зловонный смрад, с хрипом вырывающийся из его оскаленной в зловещей ухмылке пасти.

Несуществующая кровь ярилась в ушах подобно разгневанному гулу набата, бесплотные легкие задыхались в мучительной агонии, а призрачная плоть, объятая всепожирающим ужасом, отказывалась подчиняться воле вполне реального разума. Но вдруг, сквозь громоподобный шум, нещадно терзающий слух, в моё истерзанное страхом сознание, вначале робко и вкрадчиво, а потом настойчиво и угрожающе, ворвались слова Урд.

— Смирись и прими свою судьбу!

Я словно налетел на невидимую стену и в одно мгновение замер недвижным, словно высеченный из камня истукан или поросший вереском и мхом тролль, застигнутый врасплох лучами восхода. Реальность преобразилась. Густой, непроглядный туман подменил собой окружающее. Ноги мои омывала ледяная вода, скрытая от взгляда серым клубящимся варевом. Я почувствовал ее холодные обжигающие прикосновения и услышал ее размеренный умиротворяющий плеск.

— Прими свою судьбу! — настойчиво проскрежетала Урд где-то у меня над плечом. Или же это была игра моего опаленного ужасом сознания?

Я обернулся. Прямо передо мной, лицом к лицу, оказалась искривленная неуемной жаждой крови и плоти морда драугра.

Что ж, так тому и быть!

Не знаю, откуда взялись воля и решительность, но я заглянул прямо в глаза преследующему меня чудовищу. И оно, словно почувствовав мою решимость, дрогнуло и неуверенно отступило на шаг.

Руны, выцарапанные на моих руках, вспыхнули. Драугр испуганно рыкнул, отшатнулся и даже попытался броситься прочь.

Но я оказался быстрее. Не теряя драгоценных мгновений, я схватил его и, приподняв над землей, немилосердно сжал в своих объятиях. Мои Руки налились чудовищной силой, свет, исходивший от рун, разгорелся, в один миг, превратившись в ослепительное сияние, тут же заполонившее собой всю окружающую действительность.

Драугр подавился злобным рыком и беспорядочно замолотил чудовищными лапами в попытке дотянуться саблевидными когтями до моего горла. Быть может это ему даже удалось, но боли я не почувствовал и ещё крепче сжал чудовище в своих объятиях. Хрустнуло - рёбра чудовища не выдержали. Не устояв перед яростным напором, с оглушающим мерзким чавканьем грудь чудовища лопнула. Драугр уже не рычал. Он жалобно и беспомощно хрипел, захлёбываясь собственной зловонной кровью, хлынувшей из его развёрзшейся чёрной пасти.

Бросив изломанное тело противника под ноги, я склонился над ним и с неожиданным упоением погрузил руки в его плоть, выламывая рёбра, сминая и вырывая горячее от крови мясо, пока не обнажил его все еще бьющееся сердце.

Словно дикий зверь, не помнящий себя от голода, я впился зубами в пульсирующий комок, одним махом вырвав его из развороченной груди чудовища.

Не отдавая отчет в происходящем, я пожирал плоть порождённого мной чудовища. Свою собственную плоть. Всю без остатка. А когда не осталось ничего, что напоминало бы о существовании драугра, без сил рухнул в ледяную воду.

Набегающие волны мягко и заботливо омыли моё тело, в одночасье, уняв животное исступление и ярость, клокотавшие в душе, подобно пробуждённому от вечного сна вулкану. Осталось только безучастное равнодушие и тихая умиротворяющая безмятежность.

Туман отступил, и я увидел её. Прекраснейшую дочь Ньёрда, милосердно протягивающую мне руку из своей колесницы, запряженной двумя котами.

Я счастливо улыбнулся. И, чуть помедлив, в нерешительности, коснулся длани благостной Фрейи.