Лучший из миров (16+)

Настоящее всегда чревато будущим.
Лейбниц

Серафим последний раз обмакнул перо в чернильницу, написал на листе бумаги дату и поставил жирную точку.
– Всё, доклад готов!
Завтра, на партконференции он задаст перцу этим недобитым троцкистам! Вывернет их наизнанку!
Отсекарь (ответственный секретарь) партячейки Серафим Вяткин долго готовился к выступлению, строчил конспект, формулировал тезисы, конкретизировал выводы. На дворе была уже глубокая ночь, когда он бережно уложив на этажерку цитатник Владимира Ильича Ленина, погасил зелёную настольную лампу и прямо поверх одеяла улёгся на узкую железную кровать, стоявшую у окна его небольшой комнаты в городском общежитии пролетариата.
Рядом на полу стояли заранее приготовленные, начищенные хромовые сапоги, а на спинке венского стульчика висела выглаженная гимнастерка с орденом «Красного Знамени». Орден Серафим получил из рук самого Семена Михайловича за бои против Мамонтова под хутором Садки и очень гордился наградой. Не каждый в его годы мог таким орденом похвастать, а он заслужил! Самолично в бою адъютанта ихнего зарубал и сумку с важными документами в штаб доставил. Ох, и кровищи там тогда пролилось! Мама родная!
Через открытую форточку в помещение робко проникал тёплый летний ветерок, отгонял воспоминания, они отступали, уступая место сну…
Утром, проснувшись, Вяткин наскоро перекусил куском черствого хлеба с луком, запил холодным чаем и поспешил в бывшее дворянское собрание, а ныне городской клуб имени народовольца Андрея Желябова, где и должна была состояться дискуссия по сталинскому тезису о возможности победы социализма в отдельно взятой стране. Он ни минуты не сомневался, что товарищи поймут его правильно и утвердят сталинскую концепцию в качестве основного партийного принципа…
На выходе из общежития Серафим почему-то не заметил привычно стоявшего у дверей охранника Силыча. В глаза ему ударило и ослепило необычно яркое солнце. Он на минуту зажмурился, застыл на месте, а когда открыл глаза, долго смотрел, не отрываясь, в одну точку пока все вокруг не начало двоиться и расплываться. Через минуту он уже совершенно забыл, куда собирался идти и где сейчас находится. Город вдруг показался Вяткину незнакомым: неизвестные улицы, незнакомые дома и много-много народа. Он чуть оробел, потоптался на одном месте, отряхнул галифе, расправил под ремнем гимнастерку. На него не обращали внимания. Люди шли мимо по своим делам, строго и спокойно смотрели прямо перед собой.
Серафим пошел вместе с ними. Он с детства был приучен ходить по течению: строем, на марше, в колонне, пошёл и сейчас, смело шагнув с крыльца на тротуар. Осмотрелся по сторонам. Рядом с ним двигался молодой парень с выкрашенными в разные цвета волосами, что торчком стояли на макушке.
– Скоморох, что ли, – усмехнулся про себя Вяткин.
Несколько молодых женщин в совсем коротеньких узеньких штанишках, выставив напоказ голые упругие ляжки, курили длинные папиросы и что-то весело обсуждали. Мимо прошли солидные мужчины в костюмах, никто никого не стеснялся.
– Гражданин, вы заходите или как?
В спину его слегка подтолкнул пожилой господин с палочкой. Серафим и не заметил, как вместе с толпой по инерции проследовал к остановке и оказался у дверей подъехавшей огромной машины зеленого цвета с непонятной надписью на борту:
Coca-Cola.
В салоне на мягких сидениях располагались люди. Кто-то читал книгу, кто-то держал в ладонях и тщательно рассматривал какие-то черные коробочки с маленькими пуговками- кнопочками. На заднем сидении сидели в обнимку двое странного вида подростков. У одного в ушах были серьги, у другого подкрашены глаза. Ноги они задрали на спинки кресел и что-то горячо шептали друг другу в уши.
– Эй! Вы кто такие? Комсомольцы? В каком райкоме состоите на учете? – нахмурившись, строго спросил Вяткин.
– Да не трогай ты их, мил человек, – обратился к нему тот же самый старичок с палочкой, – пусть себе сидят! Сейчас с этим строго, за оскорбление чувств меньшинств можно запросто на неприятности нарваться. Оно вам надо? Политкорректность, туды её в кочерыжку!
Главное что удивляло орденоносца – окружающие молчали. Только одна старуха покачала головой:
– Это всё Горбачёв виноват. Развалил Россию.
Бабушка полезла в сумку, достала огурец и протянула Серафиму.
– Бери, не стесняйся. Свои, с дачи везу.
Из всех ароматов лета Вяткин больше всего любил запах спелых огурцов. Помнил, как мать в детстве приносила их с грядки в большой глиняной миске, а они с братом «наворачивали» с солью и серым хлебом. Надкусил, но ничего не понял. Огурец ничем не пах и имел вкус лебеды…
Тем временем машина затормозила и остановилась. Часть людей пошла к дверям, остальные сидели. Серафим не знал: оставаться ему или выходить.
Вдруг он замер. Мимо него прошла девушка – пышная и румяная, похожая на его соседку Машку Дёмину, с которой он ходил когда-то на деревенские посиделки, потанцевать под гармошку. Серафим устремился за ней и выскочил на тротуар. Девушка, покачивая бедрами, шла к перекрестку, оглянувшись, заметила преследователя и мило улыбнулась, наверное, подумала:
«Этот парень в гимнастерке и галифе, скорее всего, пьяный актер, не переоделся после спектакля».
По опыту знала: актёры всегда пьют, и всегда не прочь поприставать к женщинам.
Неожиданно молодуха резво побежала на другую сторону дороги. Вяткин было кинулся следом, но тут прямо перед ним затормозила и со скрежетом остановилась большая черная машина. Из автомобиля выскочил сердитый мужик в майке с огромным золотым крестом на шее и с ходу ударил Серафима по лицу.
– Куда прёшь, козляра! Рамсы попутал!
Серафим устоял на ногах и тут же нанёс удар в ответ. Жизнь приучила его всегда быть готовым к драке, недобитые враги революции – они ведь повсюду! Мужик рухнул, как подкошенный.
Тут же собрались люди. Остановилась похожая на большого жука сине-белая машина. Серафиму заломили руки и затолкали в темный кузов с решеткой на окне. Запахло мочой и блевотиной. Он догадался, что это тюрьма на колёсах. Присмотревшись, разглядел в машине молоденькую девушку. Она была пьяная и очень красивая. В темноте белели её длинные стройные ноги.
– Хочешь? – шепотом спросила она, – только быстро. А ты отдашь мне свой значок. Он такой прикольный. Это сейчас модно!
Девушка приподняла юбку и раздвинула ноги. Молодой организм Серафима взревел и стал на дыбы. Вяткин завалился на девицу…
Вскоре машина остановилась. Милиционер открыл дверь и увидел голый мужской зад. Сперва огрел резиновой дубинкой, а потом стал вытаскивать наружу. Орден девушка успела таки, свинтить.
Серафим со спущенными галифе оказался на земле.
– Документы есть? Где живёшь? – спросил страж порядка.
– ГОП – городское общежитие пролетариата!
– Из психушки сбежал, точно! Веди его в отделение, – приказал старший сержант, – до выяснения личности.
– Да ну его! Возится с ним, бумаги оформлять! – брезгливо поморщился второй.
Милиционер дал Серафиму увесистый пинок под зад.
– Мотай отсюда!
Вяткин хотел ответить, но передумал. Как собака, поджав хвост, пошел прочь от машины. Вышел на какую-то узкую, почти безлюдную улицу. На первом этаже одного из домов в стеклянной витрине висел большой плакат, на котором была изображена молодая стриженая дамочка в форме с погонами, державшая над головой портрет царя Николая. Рука Серафима сама потянулась к тому месту, где на боку у него когда-то висела кобура с револьвером.
– Это что же такое получается? Контрики зашевелились!
Он подошел поближе и, на всякий случай, осмотревшись по сторонам, смачно плюнул прямо государю в лицо…
Быстро темнело. В окнах зажигались огни. Очень хотелось есть. По тротуару молча шли угрюмые равнодушные люди. Никто ни с кем не здоровался.
«Как много людей, – подумал Вяткин – и никто никому не интересен».
Болела голова, ныл копчик. Вдруг он услышал собачий вой. Двинулся на звук и вскоре наткнулся на заброшенный трехэтажный дом. Двери и окна были выбиты и кое-где уже завалены мусором.
Поднялся на крыльцо и вошел в одну из комнат. На полу в сухом углу свернулась калачиком рыжая овчарка. Перед ней лежал слегка заплесневелый батон хлеба. Серафим присел рядом и погладил собаку.
«Скучно? Почему ты одна?»
В ответ пес лизнул ему руку и носом пододвинул человеку хлеб. Серафим отломил кусочек и принялся жевать. Потом улегся на грязный пол, прижался к собачьему животу, сразу стало тепло и безопасно. Ему казалось, что когда-то с ним так уже было…