Дети победителей. Химилла (I часть)

В комнате

Шуршит и сбивается звуковая запись. Голоса, впечатанные в разрушенную временем синтетику, сильно искажены и дрожат. Они то пропадают, то становятся совершенно неразборчивыми, поглощенные посторонними шумами. Но, несмотря на все это, в них можно услышать нечто большее, чем просто слова.

– Вас записывают.

– Да, я знаю.

– Вы помните, что произошло в тот вечер?

– Да, прекрасно помню.

– Можете рассказать подробнее?

– Могу, но не буду. Вы и сами прекрасно знаете, что там могло происходить.

– Вы не хотите помогать?

– Хочу, меня сдерживают этические законы.

– Вас? Не смешите.

– Не надо вот только…(затерто)

– …то необычное – ничего не заметили?

– Мы просто говорили, а потом, кажется, он что-то вспомнил и быстро убежал.

– Он не говорил, что именно?

– Сказал только, что ему пора (затерто)

– …знаете, что он был ветераном?

– Мне рассказывали.

– Кто?

– Коллеги. И, вообще-то, сложно было не понять. В конце концов, у него не было одной руки…

Шум накрывает голоса плотным ватным одеялом, и уже не выпускает их на поверхность. Дальше, видимо, можно не слушать.

Сегодня:

Он пришел домой почти к самой ночи. Его встретили тишина, сумрак и потемневшие от времени обои.

А у соседей за стенкой снова что-то случилось. Не могли они иначе - чтобы вечера были тихими, и не плакал их напуганный ребенок. Впрочем, раньше семейные ссоры не мешали ему работать. Тем более что выбора, как такового, у него не было. Приходилось. Сегодня под этот аккомпанемент ему предстоит дописывать принесенные с работы приказы. Обычное дело. Котаниро был настроен провести остаток вечера в окружении документов, на которые насмотрелся еще днем. Хоть и мутило, и даже немного потряхивало, он все равно был готов к этому, как и вчера, как и неделю, месяц назад. Многие годы.

Пройдя в комнату по узкому коридору, он миновал зеркало и прислушался. У соседей что-то с грохотом упало на пол, громко хлопнула дверь, и все стихло, только продолжал поскуливать ребенок. Все как всегда. Но Котаниро еще с порога чувствовал тревогу. Сегодня определенно что-то было не так.

– Кто здесь? – он оглядел крохотную пустую комнату с одинокой кроватью и столь же одиноким столом у мутного грязного окна. Никто не отозвался, только тревожно шевельнулся сбоку неясный силуэт. Котаниро осторожно повернулся, чтобы увидеть в зеркале его – в крови и с разбитой головой. Кровь стекала по светлым волнистым волосам, капая на узкие плечики. Маленькая ладошка сползала вниз по гладкой поверхности, отделяющей реальный мир от зазеркалья. А в глазах его…

Котаниро рванул к телефону и набрал знакомый номер, который, как оказалось, он не забывал даже в паническом состоянии.

– Архарона! – резко позвал он и уже тише добавил, – Если он не занят.

– Да? – отозвался специфический голос через некоторое время.

– Ты свободен?

– Котаниро? – он тут же признал звонившего и сменил «дежурную» манеру говорить на обычную, в которой проскальзывала тревога. – Что-то случилось?

– Ты свободен? – с нажимом повторил тот.

– Да, сегодня - совершенно свободен! Но ты же вроде…

– Выдалась свободная минутка. Жди.

Он бросил трубку, не дождавшись ответа собеседника. Накинув плащ, Котаниро бросился к двери, бормоча про себя: «Прости, не могу так! Не могу!» - и стараясь не глядеть на ребенка за зеркальной поверхностью, уже измазанной кровью.

Некоторое время назад, прорываясь через череду воспоминаний, кошмаров и смутных ощущений, постепенно перерастающих в галлюцинации, он, наконец, понял: нужно что-то делать. Бессилие уже давно начало порождать ярость, а паника – безумие.

Ночные атаки с воздуха во снах всякий раз заканчивались смертью – резким пробуждением в крохотной темной комнатке. А отражения, которые он видел в зеркалах дома и во многочисленных однообразных кабинетах министерства, далеко не всегда принадлежали ему.

И еще одно. Ощущение беды, как тогда, много лет назад, неотступно следовало за ним, словно пытаясь напомнить о чем-то, что он позабыл среди прочих ночных и дневных кошмаров. Что-то не менее жуткое, чем поле, залитое кровью; чем крики раненых в госпитале и то, что он с трудом удерживал на грани памяти и чего тщательно избегал, боясь, что не выдержит эмоциональной нагрузки и окончательно сдастся.

Ему всегда было чем мучиться. Его личная война оказалась проиграна, а события, наполнившие ее, оставили множество ран и ожогов. Впрочем, временами это уходило куда-то очень глубоко, и он жил относительно спокойно, пока не наступала осень, и сырой воздух не приносил едва заметные запахи-призраки.

…терзания плотным фронтом наступали вновь.

…в отражениях начинали мелькать знакомые лица.

И, все же, те самые раны и те самые ожоги были почти у каждого его современника, но, кажется, весь мир оправился от удара, кроме него одного. Конечно, он переусердствовал в самокопании и рефлексии, но так уж сложилось, что иначе он не умел. Убежать от себя невозможно даже волевому человеку, а Котаниро волей никогда не отличался. Кроме того, ему было безумно стыдно говорить о том, что его волновало, отчего он так и оставался со своими потаенными страхами на ограниченной крохотной площадке, прикрученный, привязанный и безмолвный. Ему очень хотелось говорить с людьми! Ему хотелось признаться во всем! Ему хотелось рассказать о Химилле и Ноксид, но поблизости не оказывалось даже тех, кто способен выслушать простую фразу «У меня все нормально». Так вот сильно закрутилась жизнь вокруг.

Возможно, именно поэтому он приходил туда: к трехэтажному зданию на самом краю города, почти за чертой. Далекое от норм морали заведение, пропитанное плесенью и биологическими жидкостями, а так же сложными эмоциями, витающими в узких коридорах и не поддающимися расшифровке.

Он, в отличие от многих, приходил сюда, чтобы выговорится.