Саашита

Звать его - Саашита. Неизвестно доподлинно, сколько лет чудовищу сему. Имеет множество обличий разных - дряхлый, высохший старик в черной сутане и птичьей маске. Чахоточного вида бледный юноша с темными кругами вокруг глаз. Черный сгусток, похожий на огромного ворона. В зобу у него ядовитые семена смерти. Множество миров, подобных нашему, сгубил чумной демон. Давно ходит он от века к веку, сея зловещие семена опасных болезней. И следует за ним всюду злая птица, пером чернее ночи.

Пристрастие имеет оный к дурманным зельям и травам, разум застилающим. Носит при себе золотую кадильницу с ароматным порошком, и дым пьяный блаженно вдыхает. В былые времена, жертвы демону приносили не только хлебом и кровью - сжигали на алтаре особые, дурманные травы. Знали - угодно это Саашита. Травы жгли, глотали ядовитый дым и демона молили не губить селение. Обойти стороною далеко и кошель с семенами губительными не развязывать - лучше отведать хлеба свежего, да меду хмельного. Коль по нраву Саашита приходилось угощение, уходил он из тех краев надолго, и скорби злые с собой уводил. Многие годы после, не знали люди хворей ни больших, ни малых.

Беда, коли разгневается демон. Страшные смерти пойдут гулять по негостеприимным землям - будут люди кровью захлебываться и в корчах и муках, дух испускать. Женщины рожать станут сплошь мертвяков да уродов, а то и вовсе нетопырят с птичьими головами. Небо душным, горьким дымом затянет, воздух ядом пропитается - захочешь вдохнуть, пойдет горлом черная едкая желчь. Опасен гнев Саашита; одно только спасти от него может - коль поднесешь чудищу угощение раньше, чем развяжет он свой кошель с семенами...

Закончив байку, старик таинственно замолчал, вороша потрескивающие в костре угольки. Окружившая его ребятня тоже помалкивала, теснее сбиваясь друг к другу, точно стайка воробьев-желторотиков.

Множество легенд знал дед Волчан, хромой одноглазый козопас. Но страшных - поболе других. Не раз, не два, матери бранили старика: детвора, наслушавшись его россказней, боялась ночерью с печи слезть и во двор выйти. Мочили порты и ревели, получая на рассвете прутом от гневливых маменек. И все равно, чуть старшие отвернутся, бежали к старому козопасу, слушать очередную жуткую байку.

- Нехристи окаянные, - бранилась тетка Дуняша, тут же осеняя себя крестом. - Прости господи, грешную, злоязыкую...

Она грузно падала перед выцветшей иконкой, ударяясь лбом о половицы - неопрятная, желтолицая. Дряблые щеки тряслись, глаза выкатывались почти на лоб. Досыта намолившись, тетка с трудом поднималась и выпуклыми глазами искала Олюшку.

- Что встала столбом? У-у-у, негодная, только и можешь глазами хлопать! Кашу вари, Твердятушка проснется скоро, его, ненаглядного, кормить чем?

- Сварила уже, тетушка... свиньям корм дала, курешкам зерна насыпала!

- А полы мыла? Грязь в избе, пыль по углам! Иди, криворукая!

Олюшка привычно уворачивалась от теткиной затрещины и со всех ног бежала за водой. Несладко жилось сироте - мать ушла, когда девчонке едва пять годков исполнилось, не перенесла родовых мук. С собой забрала едва рожденную сестренку Олюшки. Отца еще раньше медведь насмерть заломал, так и осталась девочка круглой сиротой. Забрала ее к себе отцова сестра, да так и не полюбила, держала за прислугу и няньку своим малым. Олюшка глотала слезы и верила - вот вырастет она, приедет в их деревеньку статный красавец, белозубый, на горячем вороном жеребце...

- Ня, Люфка, ня! - Олюшка утерла пот со лба - жарко было нынешним летом - и взглянула на измазанную мордашку. Малуша - розовый щекастый колобок, щербатенько улыбалась и протягивала на пухлой ладошке крохотный огурчик. Рано бы еще огурцы рвать... да пускай, Малушку даже тетка бранить не станет. Всех, кого видела, угощала Малушка. Кому пирожка кусок, кому ягодку, или яблочко зеленое.

- Ня, дядя! - подбегала она к вечно пьяному сапожнику Андрейке, любящему по вечерам колотить жену и детей чем под руку попадется. И щетинистое сморщенное лицо сапожника расплывалось в улыбке, когда в ладонь ему совали едва созревшую клубничинку.

- Ня, песа! - тянула Малуша кусок пирога злющему цепному псу по кличке Леший. И пес, не раз жестоко рвавший Твердяту и тетку Дуняшу за ноги, неумело махал репьястым хвостом.

- Ня! - лезла неугомонная под копыта громадного племенного быка Добрыни. И протягивала в пухлой ладошке сладкий творожник. Тетка Дуняша как увидела - враз поседела! Едва люди перехватили, не дали на быка замахнуться палкой сдуру... а Малуше хоть бы что!

Пятнадцать годков исполнялось тем летом Олюшке - самая пора женихов ждать - да не судьба оказалась. С жарой и тучами жирных мух пришла в деревню Запевайку беда. В избах плач стоял - первыми страшная болезнь брала малых деток. Тетка Дуняша все крестилась, целовала иконку и часто подымала рубашонку на дочке - не видать ли страшных багровых пятен. Но пока бог миловал. Горячий летний воздух смертью пропах - умерших не клали в землю, боясь заразы; предавали честному огню.

Олюшка кормила кашей Твердяту и Малушу, рассказывала побасенки, укладывая малую на печь. И выходила в сумерки на крылечко. Видела она страшное, незримое другим: окутывала Запевайку в три кольца жирная желтая змеища. Из пасти дымом пыхало, глаза угольями горели. А вместо чешуи покрывали змеищу мертвые лица. Пустые глаза слепо глядели на Олюшку, рты беззвучным криком кричали. И звалась та змея Мораной-смертью. Так баял старый дед Волчан, творя над притихшей детворой какие-то знаки тлеющей на конце палкой. Говорил - ранее так Морану отгоняли.

Тетка про такое и слышать не хотела - выдумки, мол, досужие, нехристью беспутной сочиненные. И молилась дни напролет, в церквушку бегала, ставить свечки за усопших. Пока однажды не упала по дороге домой. Принесли тетку на руках хмурые соседи; велели Олюшке чертить на двери избы крест, чтобы видно было - пришла и сюда злая хворь. Недели не пролежала тетка Дуняша - унесли и ее на погребальный костер. Олюшка осталась с младшими - десятилетним Твердятой и маленькой Малушей. Скалилась ночами желтая змеища-Морана, шипела, радуясь богатой добыче. Корчились в беззвучной агонии мертвые сухие лица, шуршали осенними листьями. Неба не видно стало от горького чада сожженных тел. Дни напролет кружили над Запевайкой жадные черные вороны, оглашая воздух ликующими криками. Однажды не утерпел Твердята - выхватил рогатку. Олюшка увидела, по рукам хлестнула:

- Что творишь, бестолковый - дед Волчан баял, ворон птица особая! Вот прогневается злой Саашита...

- Да ну его, - буркнул Твердята, но рогатку спрятал. Басни, они для детей малых, ну а вдруг и правда...

Нашелся-таки среди мальчишек из Запевайки один несмышленый. На заре Олюшка подобрала в траве мертвую птицу с пробитой головой. Отнесла подальше и похоронила под старым дубом. Попросила демона лютого на неразумных не гневаться. А как в избу возвращалась, страшное увидела. Черные птицы с теленка размером людей насмерть заклевывали, и плыл, змеей стлался по земле ядовитый дым. Вдыхали его люди и замертво падали, давились черной кровью.

Прогневался Саашита. На землю с неба ворон слетел, ударился оземь; поднялся худым стариком в черной сутане. Шуршали, пересыпаясь, ядовитые семена в кошеле, покачивалось на руке золотое кадило.

- Изыди, сила нечистая... - до последнего отец Ефстафий осенял зловещую фигуру в черной сутане крестным знамением. Кровь по бороде текла, капала наземь. Упал на черную от копоти траву святой отец и не встал больше.

Фигура в сутане на него и не взглянула. Не дрогнула птичья маска с острым клювом. Шуршали зловеще семена, пересыпаясь в черном мешке.

- Не губи, Саашита... - Оленька к чудищу шагнула - коленки подломились. Дым глаза ел, дыхание отбирал. И тут выкатилось под ноги губителю яблочко розовое, щербатое.

- Малуша...

Крикнул жадно самый большой ворон, с быка размером. Сложил крылья, целясь на дитя неразумное. Малушенька, глупая, как же Твердята не уследил? Охнула Олюшка и слезы сами закапали.

- Деда, ня!

Пухлая ладошка раскрылась лепестком. Лежал на ней пирога ароматного кусок, с медом да малиной - сама же Олюшка и пекла. Пышный вышел пирожок, румяный.

Молча смотрел страшный демон на глупое дитя. Протянул руку - на птичью лапу похожа, а пальца всего четыре. Принял угощение, мешок зловещий спрятал куда-то под рясу.

- Спасибо, славница!

Голос скрипучий, как ворон каркнул. Погладил Малушу по русой головушке, развернулся и побрел себе прочь. А следом змея-Морана поползла. В воздухе цветами запахло, небо посветлело. Дыма клочья черными птицами обернулись и с криками разлетелись в разные стороны.

Ушла из Запевайки страшная беда. Увел ее Саашита.

Олюшка вскорости замуж вышла, за молодца заезжего. Доброго, да веселого - к детям ласкового.

Позже и свои народились, пригожие, стройные - как один.

Только не забыла ничего Олюшка, с тех пор частенько тайком бегала в лес, где под дубом старым был ворон схоронен. Клала пирога кусок и кувшин хмельного меда. Видно, нравились ее дары страшной Моране и злому Саашита - много лет обходила стороной Запевайку страшная хворь...