Пятьдесят на пятьдесят

Вкусный сытный завтрак – пара яиц, бутерброд с сыром и огурцом, чашечка эрзац-кофе. От духовки веет ароматом яблочного пирога. То – на второй вкусный и сытный завтрак. Может быть на время попозже – полдник.

Ах, этот чудесный час полный умиротворения его фермерской души. Работы спросонья, на рассвете – выполнены. После обеда – он сядет в свой зеленый трактор и вновь отправится в поле.

Рапс зацвел. Огромное желтое море под Солнцем. И, если бы не дороги разделяющие посевные участки, да редкие просеки с изумрудными ясенями, казалось бы Хайнцу, что не в тракторе он вовсе, но летит на самолете по разлитому над сумрачной землей солнечному свету. Всё вокруг – бескрайний желтый цвет. Повсюду свет и в его душе так же.

- «Мы хотим, чтобы наш старый кайзер Вильхельм вернулся… Но тот с бородой, с его длинной бородой…» - направляясь в сторону к скамье неподалеку от соседского дома, счастливый фермер напевал себе под нос старую песенку в такт птичьему пению. При воспоминаниях о длинной бороде кайзера, он поглаживал свой щетинистый подбородок с мыслью: «Сегодня побреюсь! Точно побреюсь!», вслух снова продолжал повторять один и тот же куплет: - «Мы хотим, чтобы наш старый кайзер Вильхельм… Но тот с бородой, с его длинной бородой…»

- Трала-ла-ла-ла! Тра-ла-ла-ла! – передразнил его сосед с недовольным видом, полным назидания, скрестивший руки на груди и занимающий добрую половину маленькой скамьи меж домами, спиной упирающейся в чащу кустарников, обрамляющих зарастающий пруд.

«Может ночная рыбалка не удалась?» - подумал про себя Хайнц, но вслух после так и неоконченного куплета, приветливо произнес:

- Замечательный день!

Присев рядом с другом, фермер Хайнц Кирххоф протянул руку фермеру Вильхельму Штумпфу. Первый улыбался второму, второй был мрачнее тучи. Давненько не было гроз над их славной деревенькой! Старина Вильхельм один сойдет за пасмурную погоду, которой так не хватало. Постоянное Солнце без грозы – тоже не хорошо для фермера. Было бы вровень – дней солнечных и дождливых! Пятьдесят на пятьдесят! То – Гармония! Природная благодать. Всему быть…

- А у тебя все дни замечательные! Всё время: «Трала-ла-ла-ла»! Одна и та же песня! Каждый день! - иронично выпалил недовольствующий: - Включил бы другую пластинку, Хайни!

- Да что с тобой, а?! – улыбка сошла с лица, сияющего солнечным настроением, фермера и выражение его губ стало таким же, как у его товарища. Что за претензии на ровном месте?! День только начался, а уже и распеться не дают. «Трала-ла-ла-ла!» Почему нет?! Старая добрая песенка. Он любил ее напевать. И ритм бравый и опять же – ну… старая… с пластинки… так ведь… добрая! – Я пришел поздороваться с тобой! Пригласить на пирог к вечеру. А ты ко мне как? Свое плохое в раздражение на меня перевел? Ну? Вилли?

Они были старыми друзьями. Соседи. Знают друг друга с тех самых пор, как пришли в этот мир и раскрыли глаза. Родились в один год. В один день. Только один чуть пораньше издал свой первый крик, как появился на свет Божий. Второй родился чуть позднее и был тише. Но раньше первого начал улыбаться, прижатый к теплой груди, довольно вкушая молоко матери. Да… Хайни был чуть помладше. И выглядел не таким серьезным в чертах лица, но во взгляде его всегда была стойкая уверенность в том, что всё хорошо.

Хайнц держал руки в карманах коричневых рабочих брюк с оттянутыми протертыми коленями. Резиновые высокие сапоги за годы работы в поле уже не поддавались мытью и выглядели не просто грязными, но древними. Будто еще сам его прадед в них работал здесь же, на той же земле. Подвивающиеся медовые волосы, торчали из-под его серой шляпы с короткими полями. На рабочей джинсовой куртке, не карман, а – заплатка. Образ небрежный. Но походка легкая. Музыкальная… И всегда с песенкой себе под нос… На работу. С работы. Всегда находился повод для хорошего настроения. Если и приходило ему на ум что-то грустное, то он тут же одергивал себя, потирал небритый подбородок с обещанием побриться вовремя и вновь заняв мысли представлениями о нужных делах с романтическим настроением следовал по жизни – Далее. Его серо-голубые светлые глаза с возрастом приобрели не только еще большую уверенность в том, что «всё – хорошо», но и весь его облик выражал наивную влюбленность в жизнь. Уверенную простоту. «Все хорошо. Что еще нужно?»

Вильхельм если и делал что, то делал спешно. Всегда стремился успеть всё, что нужно – на скотном дворе, в поле и дома. И если не удавалось выполнить план, как ему хотелось, то всё валилось из рук. Руки в карманах он не держал. К своему трактору всегда направлялся широким шагом, важно размахивая ладонями. Образ его был – основательным. «Вот это человек – деятельный!», говорили о нем в деревне. Предпринимал разные проекты и прослыл бы даже «авантюристом», в своей погоне за выгодной продажей продукции. Он соображал. Всё должно быть схвачено, а не то, что-то можно упустить. Что-то важное. Упустишь важное, пиши – пропало. Ничего хорошего тебя Далее – не ждет. Да, и вообще ничего никого нигде не ждет. Всё надобно самому изо дня в день… Сапоги начищать… Кто будет покупать у неряхи-фермера? Костюм иметь справный. У него был темно-зеленый и такая же шляпа с черной шелковой лентой над короткими полями. Серьезный вдумчивый взгляд карих глаз… Но вот, что пошло не по плану, так сразу и взрослость с рабочей «умудренностью» переходила в мальчишечью претензию ко всему Свету: «- Почему всё плохо?»

«Хайни» и «Вилли» - так они звали друг друга всю жизнь. Очень разные люди. Очень рядом живущие. Родившиеся в один день. И когда все было хорошо, то дружественное обращение по имени звучало дружественно. Но когда у одного случалось, что «всё плохо»: на иронично уменьшительное в важности, звучащее, как обращение к маленькому мальчику «Хайни», в ответ слышалось назидательно-акцентированное преувеличенное по-взрослому в мягком голосе Хайнца – «Вилли». Он знал, что Вильхельм, очень не любил это коротенькое «Вилли», но зачем-то «уколотого» невзгодами, хотелось уколоть еще разок. Наверное, это всё от того, что беды Вильхельма Хайнц не считал такими уж серьезными, из-за которых следовало бы первому впадать в мрачное настроение. Не стоит портить дни жизни, пока они есть, чем-то, что всего лишь малая часть жизни, отнюдь не вся. Вся она, по определению, в котором Хайнц был уверен наверняка – «прекрасна».

- Да, с самого утра – ничего хорошего! Отвратительный, дерьмовый, плохой день! Что еще нужно, чтобы мое терпение окончательно вышло из строя! Рыбалка – не удалась… (что ж, Хайни угадал с одной из напастей Вилли)… Мой завтрак – сгорел. Кофе – закончился. Я – ушиб ногу о…заглохший трактор! Надо убраться в доме – наклониться не могу. Нога – болит! Дерьмовый день. Что еще? - Рассказывал о своих малых и больших бедах фермер Штумпф спокойно, размеренно, выводя слова в интонациях снизу вверх, стараясь удерживать равновесие в самоконтроле между принятием всего и раздраженным буйством от свалившихся на него неудач. Будто бы кто-то с ним так управился, а он за себя постоять не смог. Не жизнь, а…: - Какое-то издевательство! Как назло…

- Что-то еще? – принимая жалобы товарища, фермер Кирххоф внимательно смотрел на эмоциональную жестикуляцию сидящего с ним на одной скамье, Штумпфа.

- Как назло… Позвонили. Контракт со мной закрыли. Нужно искать другое место продажи своего добра. И тебя это касается, дружище! И тебя! Мы же с тобой в одно место сдавали, ну? Так что никакого тебе: «Тра-ла-ла-ла!» И…

- И?… - губы Хайни совсем сникли и было не до улыбки. Он сильно проникся настроением Вилли. Так тот еще и не закончил утреннюю жалобу. Было что-то еще! Вот это самое «И» - мужчина сжал в кулаке кусочек ткани упирающейся ему в пальцы внутри кармана брюк.

- И… Ну, что ты на меня смотришь? И - возвращается моя жена!

- Бруни?! – в момент улыбка вновь засияла на лице Хайнца, «Бруни» - так он ласково называл Брунхильд, милую и заботливую, пышногрудую и громогласную, но такую любимую соседку. После очередной ссоры с мужем из-за какой-то мелочи, она уехала в город и сказала, что больше не вернется. С тех самых пор, прошел месяц. Месяц, как год для Хайни. «Год» выслушивания утренних жалоб на жизнь от «слишком серьезного» друга. – Бруни приедет! Так это радость!!! – вынув руки из карманов, Хайнц хлопнул себя по коленям, а затем похлопал по плечу своего товарища.

- Радость… Да. Такая уж радость! - со взглядом обиженного ребенка, Вильхельм поправил рукава своей рабочей куртки, с месяц нестиранной. Жена вернется. Это ее забота. Конечно же, она должна была вернуться! Вот он и ждал. И дождался.

- Напомни-ка, дружище, а с чего была та ссора? Чем ты обидел прекрасную Бруни?

- Брунхильд, Хайни! Говори – «Брунхильд»! – Боже, они столько лет живут бок-о-бок добрым соседством, а тот всё поправляет его привычные обращения. – Я обидел?! Да, ты в своем уме, Хайнц! Я ее пальцем в жизнь не трону! Я ей слова плохого за жизнь не сказал! Да, я при ней… Я при ней другой человек! – восторженно и в то же время с сохранением обиды в голосе, выпалил Вилли: - Это она меня… Обидела. Случайно, я понимаю… Случайно! – сам себя одернул фермер Штумпф и стал расплываться в воспоминаниях о любимой супруге: - Я сидел на кухне, читал газету. А она убиралась в спальной, я тогда подумал: надо бы помыть наших свиней, перед ярмаркой. Так и сказал ей: «Брунхильд. Надо помыть свиней!», а она вдруг выдает: «Свинья! Ну, ты и свинья! Сейчас я тебя помою!» - с чего я решил, что это она на мою просьбу так рванула мне в ответ, а? Что будто меня «свиньей» назвала? Как бык настропалился, газету в сторону, и давай пар расточать на нее. Но когда до спальни то добрался, смотрю, а она свинью нашу – копилку намывает. А я… всё на свой счет. Все на свой… Сам себя с свиньей… Дурак!

- Ну и ладно! Такая ерунда! Бруни тебя простила. И едет домой. Когда же она приедет?

- Сегодня. После обеда. Обещала! - наконец улыбнулся и сам фермер Штумпф.

- Замечательный день! Какой замечательный день!!! – засиял фермер Кирххоф. – Как всё хорошо!

- Ты, что-то говорил про пирог, в самом начале… - намекая на былое предложение, Вилли обернулся к сидящему рядом с ним товарищу: - Как твоя гостья?

Уже и правда целый год прошел, как в доме Хайнца проживала одна женщина, снимающая у него комнату. Работала в деревне. Не местная, но со всеми сдружилась быстро и самому Хайнцу стала отличной помощницей. И если Вильхельм был раним до безумия - в быка превращался перед женщиной и все думал, что чего-то не достоин и таит на него любимая супруга какую претензию. То Хайнц был необычайно робким в женском вопросе, от того и был все еще не женат, но всегда полон романтической влюбленности в мечту о прекрасной семье. Сам ли он не замечал, или не замечала его гостья, такая же стеснительная и улыбчивая, как за год хорошо сжились они в одном доме… Вроде как – каждый делал что-то свое, занимался своей работой, но все думали, что они давно уже совсем «вместе». Соседство двоих в одном доме - было теплым и ежедневно гостеприимным для всех.

- Катарина? – Хайни смущенно опустил глаза, а потом, глубоко вздохнув, посмотрел на небо и снова на друга, который мило подметил свое ласковое обращение по имени к его помощнице:

- Да-да. Я о Кэтти.

- Катарина сделала для нас пирог.

- О! Как хорошо это у тебя прозвучало - «для нас»…

- Для нас… ну… для Нас – Катарина, ты с Бруни и я. Вечером. Все вместе встретимся. Там… Пирог у нас будет. Яблочный. Представляешь – последняя банка варенья с прошлого урожая! - подмечая о своем о фермерском, сказал Хайнц, подняв указательный палец упирающийся в само полуденное Солнце над их головами.

- Это ты вовремя напомнил, дружище! – из-за пазухи, Вильхельм достал небольшую бутылочку и подмигнул Хайнцу: – Мой яблочный шнапс. – Откручивая плотно забитую жестяную крышку, с аппетитом к любимому напитку, добавил: - Эта последняя. С прошлого урожая. Ну, так что? Пятьдесят на пятьдесят, а?

- Пятьдесят на пятьдесят! – счастливо подмигнул фермер Кирххоф в ответ, вновь довольному жизнью, фермеру Штумпфу.

(16.6.2021)