25. НГ турнир-2021 "С душой о неодушевлённом". Проза

ВЕНЕЦИАНЕЦ И БАЛЕРИНА

Подобно пугливому зайцу короткий зимний день стремительно уносился прочь, поблёскивая белоснежной шубкой. Волчица-ночь, сверкая глазами-звёздами, настигла беглеца и, разинув чёрную пасть, проглотила без остатка. Но хозяйничать в полной мере ей не позволили спутники наступающего Нового года. Яркие рекламные щиты кричали о нём, окна магазинов и жилых домов мерцали огоньками разноцветных праздничных свечей, вырезанные из фольги причудливые снежинки блестели серебром, пёстрые лампочки гирлянд весело перемигивались на деревьях и карнизах зданий…

Возле городского парка, словно круизный лайнер на рейде, переливался огнями большой старинный дом.

— Ох, уж эти современные украшения. Не выключают ни днём, ни ночью — покоя нет, — раздалось в гостиной. — Сверкаю словно какой-то молодой щёголь.

Огонь в камине радостно встрепенулся:

— О, уважаемый Дом, я вас ожидаю. Вы расскажете сегодня какую-то интересную историю?

Дом громко пошуршал занавесками, важно поскрипел половицами. Вздохнул.

— Да историй-то я знаю… Ого-го. Повидал много чего на своём веку. Меня ведь построили ещё до революции.

Огонь вспыхнул ярче прежнего и осветил погружённую в темноту комнату. На стоящей в углу небольшой искусственной ёлке с выключенными гирляндами засверкала новогодняя мишура.

— Когда-то этом самом зале каждый год ставили живую красавицу-ель. В центре. Ароматную, высокую, — вздохнул Дом. — Видишь? Ты видишь, они даже игрушки уже не вешают. А раньше дети сами их делали. Счастья-то сколько было у ребятни.

В комнату вошла молодая хозяйка, зажгла свет, гирлянды и поставила под ёлку несколько небольших коробков. Потом подошёл мужчина и прибавил к ним ещё один — просто огромный. Он обнял жену и прошептал:

— Все заявки выполнили. Антошка будет доволен. Да, любимая?

В ответ она довольно улыбнулась:

— Не просто выполнили, а перевыполнили, дорогой.

Когда пара вышла, Дом недовольно прокряхтел:

— Один ребёнок… Эх, раньше детей было помногу. И всем только по одному подарку дарили, не баловали. А Антон уже не знает куда их девать. Ему что одна, что десять — всё едино. Вот, помню, Сонечке тоже было как Антошке, пять, и ей на рождество фарфоровую балерину подарили, так счастья было…

Огонь приготовился слушать. Каждый вечер, пока он не погас, Дом рассказывал ему очередную историю, а рассказчик он был великолепный.

— Я весь во внимании, уважаемый. История будет про балерину, я вас правильно понял? — уточнил он на всякий случай.

— Не совсем. Это история о большой любви. Слушай и никогда не говори, что её нет.

Дом надолго замолчал, словно собирался с мыслями. Огонь терпеливо ждал, и его терпение было вознаграждено…

***

В то далёкое Рождество Сонечка с замиранием открыла небольшую коробочку. На алом бархате лежала белая фарфоровая Балерина. Она была такая хрупкая, такая нежная, такая красивая… Сонечка боялась её разбить и поэтому поставила на комод, что стоял в этой самой комнате, под стеной. Днём Балерину освещали солнечные лучи, и все могли видеть хрупкую фигурку на пуантах в пышной пачке. А ночью, когда Луна заглядывала сквозь большие окна, танцовщица спрыгивала с комода и танцевала. Ах, что это был за танец! Божественный. Словно мотылёк, грациозно и легко, она порхала под мелодии Рояля, который был влюблён в неё. Впрочем, как и все, кому посчастливилось увидеть её. Альбомы посвящали ей сонеты, старый Клавесин сочинял романсы. А столовые приборы не могли дождаться праздничного ужина, чтобы оказаться на обеденном столе и хоть издали ею полюбоваться. Ножи, блюда, щипцы сверкали и бросали восторженные взгляды на неприступную красавицу.

Была ли она в кого-то влюблена? Я всегда думал, что, нет. Никого не замечала вокруг. Слушая комплименты, ловя восторженные взгляды, она оставалась холодна и, казалось, оживала, лишь когда танцевала.

Перемены произошли, когда через год Сонечке на Рождество подарили зеркало. В золотой оправе, с подставкой. Очень красивое.

— Откуда это вы к нам прибыли, сударь? — поинтересовались любопытные напольные вазы-амфоры.

— Наверное, издалека, судя по орнаменту, — предположила статуя греческой богини.

— Я из Венеции. Меня сделал самый лучший мастер, — с гордостью ответил чужеземец.

О, он был таким франтом. С неохотой отражал тех, кто заглядывал в него. Но когда Сонечка поставила его на комод, и в нём отразилась Балерина, то он… пропал. Никогда никому не расточал он комплиментов, а тут…

— Сказать, что вы прекрасны это не сказать ничего! Вы так грациозны, обворожительны! Поверьте, во мне отражались самые красивые дамы Европы, но красивее вас я не отражал! — воскликнул сражённый красотой Венецианец.

Балерина взглянула на своё отражение. Оно ей весьма понравилось, нужно сказать. С тех пор днями напролёт она слушала полные восторга речи Венецианца и любовалась своим отражением. Ночью она самозабвенно танцевала, и тогда забывала обо всём на свете — и о зеркале, и о своём отражении, и о комплиментах. Только танец владел ею, только ему отдавалась она…

Когда началась революция, хозяева спешно покинули дом. Сонечка, помню, сложила в коробку свои любимые подарки — зеркало и балерину, и спрятала на чердаке. Ей не разрешили взять их с собою в дальний путь. В Париж…

Многие годы коробка лежала на пыльном чердаке, спрятанная под ворохом ветоши. Туда никто не удосужился заглянуть — ни новые хозяева-большевики, устроившие здесь дом отдыха, ни оккупанты-немцы во время войны, им не было дела до чердака, ни известный художник, живший здесь летом. Через много-много лет, я уже и состариться успел, вернулась Сонечка. Я её сразу узнал, хоть была она старенькая и с трудом ходила. Она попросила внука, приехавшего с ней, чтобы он достал ту самую коробку. И он нашёл её.

Так, на всё том же комоде, ставшим уже антиквариатом, снова появились Венецианец и Балерина. Но за долгие годы произошли перемены. Не очень приятные, скажу я вам. Фарфор куклы поблёк и на нём появились трещины…

Дом погрузился в воспоминания и снова пережил тот момент…

Балерина протянула руку. Тонкие пальчики коснулись зеркала: увы, оно не в силах был изменить горькую правду. Трещинки сетью морщин покрывали некогда прелестное личико, а ослепительную белизну, предмет былой гордости, сменила неприятная желтизна. Где прежние чистота и лёгкость?

Фарфоровая Балерина оттолкнулась от поверхности комода, как прежде грациозно воздев над головой руки. Но, не завершив пируэт, упала на колени. По изящной ножке паутинкой побежала новая трещина. Спрятав лицо в ладони, танцовщица горько оплакивала ушедшее прекрасное прошлое и не видела, как её страдания отражаются на поверхности старинного зеркала...

— Я больше не красива! — прозвучало как приговор. — И никому теперь не нужна, — отвернулась она от зеркала.

Свидетелей её былой красоты уже не осталось. Только я да зеркало помнили, как она была прекрасна.

— Ах, не отчаивайтесь, дорогая! — воскликнул Венецианец. — Вы всё так же прекрасны. И у меня есть для вас подарок. Только взгляните в меня, прошу вас! Вы увидите то, над чем время не властно.

Дом надолго затих, а Огонь, уже почти догоревший, не смел нарушить молчание. Он видел, как тяжело даются старому другу воспоминания.

Нет в мире сильнее боли того, кого любишь всем сердцем, пусть даже зеркальным. И нет смерти прекраснее, чем во имя Любви. Ибо только она поистине бессмертна и способна на чудеса. Подарок Венецианца был воистину бесценным.

В старинном зеркале, покрытом золотой амальгамой, Балерина увидела не только себя — прекрасную и юную как прежде, но и того, кого когда-то любила всей душой, и с кем её разлучили. Того, с кем вместе не просто танцевали, а парили в облаках.

Танцовщица и сама не знала, да и никто не мог этого знать, что однажды зеркало увидело её любовь. На какой-то миг в Венецианце отразились и любящее, но замёрзшее сердце, и спрятавшаяся от удара судьбы нежная душа. И он полюбил ту, настоящую Балерину — прекрасную не только снаружи...

Юная Балерина снова была счастлива. Изящное па, прыжок в невесомость — завораживающий танец, полёт прекрасного мотылька.

Она не заметила, как Венецианец лишился последних сил, покачнулся и оказался на самом краю комода. А еще через секунду уже летел вниз. Прощальным звоном брызнули хрустальные осколки, облаком взметнулась невесомая радужная пыль.

Балерина стояла, прижав к груди тоненькие руки. Что-то важное навсегда уходило от нее, рассыпалось осколками старого зеркала на полу. Откуда взялась эта боль в фарфоровом сердечке?

***

Дом замолчал, лишь изредка грустно вздыхая. Огонь нарушил молчание: