24. Приют Нужных путников

Принцы начали переживать, будто к чему-то готовились.

И они заговорили, перебивая друг друга, и я услышала совершенно неожиданное:

– Олеся, прости нас, неразумных. За то время, что мы не видели тебя, мы поняли, что жизнь без тебя не имеет смысла. Так уж получилось, что мы влюбились в тебя, и никакие принцессы не могут с тобой сравниться. Мы разговариваем между собой только о тебе, мы видим тебя во сне, мы бредим тобой наяву, мы хотим слышать твой смех, улыбаться твоим шуткам, думать над твоими словами, сидеть рядом возле костра, греть твои замёрзшие руки, скакать рядом на конях – просто быть рядом. Без тебя жизнь потеряла смысл. Мы столько раз пытались проникнуть в лес, но нас не пускают. Олеся, скажи, есть ли у нас хоть малейшая надежда? Олеся, мы любим тебя. Не оставляй нас.

Я не поверила. Неожиданно и удивительно.

– А как вы меня нашли?

– Просто, Олеся, мы так долго были вместе, что чувствуем тебя, как ты путь. Мы догадались, что на балу под видом принцессы была ты. Она красивая девушка, но нам нужна ты, такая, как есть, а не эта воздушная богиня.

Я обиделась.

– А чем это она вам не понравилась?

– Она не ты. Мы не могли не узнать тебя по глазам, по смеху, по легкости прикосновения, по дыханию, словам, робкой улыбке. Ни одна девушка, кроме тебя, не смогла бы погрозить пальцем Ветру. Не отпирайся, это была ты. Не знаю, кто сделал тебя такой необыкновенной принцессой, но та, что я вижу сейчас, лучше. Олеся, стань моей женой, – вдруг сказал Дарен и опустился на колено.

– Я не хочу быть королевой, – выпалила я не подумав.

Тогда Глеб сказал:

– Я не буду королём, за меня выйдешь замуж?

– Да кто меня пустит во дворец в таком виде? – сказала я.

– Отцу и матери неважно, кто ты, важно, чтобы я любил тебя, – сказал Дарен.

– И я тоже, – сказал Глеб.

– Ты лучшая для меня, – сказал Карэн.

– И для меня, – сказал Глеб.

Я не ожидала такого и просто растерялась. Макошь, помоги!

И вдруг меня закрутило. Окутало дымкой, тело пронзило, как молнией, грянул гром и послышался голос:

– Проклятье разрушено. Предсказание осуществилось! Ловелия ты снова обрела внешность, полученную при рождении.

Я, как полагается нежной девушке, грохнулась в обморок.

Когда очнулась, меня поддерживали аж четыре руки, голова моя лежала на коленях у Хи. А ноги держал Ха. И у меня была внешность как у девушки на балу.

Я попыталась подняться, но, когда послышался треск рубахи, в которую я была облачена, и появились кончики крыльев, ребята почему-то очень быстро отреагировали и схватили меня за руки – один за правую, а второй за левую.

– Попалась, так просто не уйдешь, – очень резво прошипели два совершенно обалдевших принца.

Вдруг закружились листья, и из их водоворота вышла Макошь. Я узнала её сразу.

– Олеся, поздравляю, проклятье разрушено. Тебя полюбили в образе ужасном за твой нрав добрый, душу беззлобную. Характер верный и сильный, упорный. Разглядели обычные люди, не волшебные сущности, которым и так был виден твоя настоящая внешность. Теперь ты такая, как тебе на роду написано. Но я пришла напомнить о твоем предназначении. Олеся, мне нужна путница, сущность, которая людей и нелюдей по путям водит, и не только по нашему миру, но и по-иному. Ты подходишь. Дано это тебе.

От всего произошедшего мне опять в обморок упасть захотелось. Что-то непонятное происходит.

– Не бойся, Олеся, золотце мое, хотя от рождения имя твое Ловелия – прекрасная, значит. Сначала ты должна попасть на остров Буян к сёстрам матери твоей родной, твоим теткам, и получить полную силу. И чем быстрее ты туда отправишься, тем легче тебе будет в дальнейшей судьбе. С Ветром полетишь.

Значит, снова путь, снова дорога. Только теперь буду, без Хи и Ха. Грустно. И я твердо сказала:

– Как только соберусь, сразу уеду. Сборы будут недолгими, обещаю, богиня.

И она пропала.

– Вот так, ребята, я снова в путь, а вы оставьте свои глупости. Кто вы, и кто я, забыли?

Принцы растерянно посмотрели на меня и сказали:

– Так теперь наоборот – кто ты, и кто мы? Ты птицедева, почти божество. Олеся, оставь хоть маленькую надежду. Неужели никто из нас тебе не люб?

– Если бы все было так просто. Просто… Просто…Просто… Да нравитесь вы мне, только не знаю, как это получилось, что двое сразу. Будто надвое разрываюсь. Очень нравитесь, и пока не разберусь во всем этом – не дам ответа. Завтра я уеду в лес собираться с мыслями, пожиток-то у меня и нет совсем, и сразу в путь.

Дарен грустно опустил голову.

– Я хотел бы, но не могу уехать, отец очень плох, королевство теперь на мне. Прости, Олеся, я надеюсь, ты найдешь счастье и, не оборачиваясь, пошёл во дворец. Глеб просился ехать со мной, но я не согласилась. Надо разобраться в себе, познакомиться с тетками, научиться и понять, что ждет меня в жизни.

Появился Ветер и умчал меня в лес.

Расставание

Мое превращение в эту «распрекрасную» птицедеву всё перевернуло с ног на голову. Кто-нибудь представляет себе, каково это – очутиться не в непривычном теле? А это было пока совсем не моё. Ладно, уж там, на балу – немного покрасоваться и подразнить принцев неземной красотой, созданной руками эльфочки. Но совсем другое дело понимать, что эти нежные ручки, розовые щёчки, ровные маленькие ножки – это навсегда. Отвратительное ощущение чужеродной внешности мучило меня все три дня, пока готовилась в путь. В лесу это чувство было особенно острым – стою как раздетая, на голове как будто парик из длинных, мягких, совершенно непонятно откуда появившихся волос. Кроме того, меня раздражали тонкие слабые пальцы, неспособные нормально держать топор и нож, нежные ступни ног, никогда не носившие сапог и как будто приспособленные для хождения по мягким коврам. А эта белая кожа? Разве с такой можно появиться на солнце? А уж о том, чтобы заночевать на ложе из сосновых веток, и подумать страшно. Хотя воспоминания о моих путешествиях с отцом по лесу рождали надежду, что и этим «безобразием» можно нормально пользоваться, только привыкнуть надо и потренироваться. А времени было мало. Просто немыслимо – как я смогу пуститься в таком виде в дорогу? Крылья – это особенный разговор, они вылезали сами по себе и в самый неподходящий момент. Они жили своей жизнью и не слушались меня. Для них в одежде пришлось проделать дырки, а когда крылья таинственным образом прятались, воздух гулял в прорезях, вызывая озноб.

Микулишна моему виду, конечно, поражалась – она же человек, не видит скрытого, а вот Мавка и Русалочка сказали, что такой они меня и видели, только крыльев у меня тогда ещё не было, и поэтому удивлялись, что я себя уродиной считала. Обе погоревали, что мы опять расстаёмся, но для них это было также естественно, как смена времён года: пришла и закончилась весна, лето, незаметно подступила осень. После моего отъезда лес опять начал пускать людей, хотя они и побаивались углубляться в чащу. Только некоторые наиболее отважные приходили к травнице.

Микулишна договорилась с Русалочкой, что та не будет до смерти держать у себя купающихся парней, а те будут просто забывать, что с ними произошло или наоборот – вспоминать как прекрасный сон. Сильва больше не утаскивала их под воду, лишь иногда забавлялась на берегу. Что поделаешь – она такая, по-другому не может. При этом всё чаще вспоминала своего принца, томно вздыхая, что таких, как он, ей больше, наверно, не встретить. А перед самым отъездом тихо попросила:

– Может, ты его где-нибудь увидишь? Скажи, что я скучаю. У меня как будто есть частичка того, что ему нужно, и она рвётся к нему. Я поняла это, когда он уехал. Может, это и есть тот недостающий кусочек его души, всякие чудеса бывают. Как мы сразу с ним этого не поняли?

Я обняла её и обещала поискать.

Ещё более странные события происходили с Мавкой. Тот русоволосый парнишка, что очаровался прошлой весной Анисьей, так и не смог забыть её. Неожиданно увидела, как они мирно сидят на коряге. Парень, вынув новый гребешок, подарил его Мавке, а она с улыбкой приняла подарок и разрешила ему расчесать себе волосы, пока сама плела новый венок. Я глазам своим не поверила: Анисья – и мужчина рядом. Удивительно.

Ещё ко мне потихоньку возвращалась память. Мы многое забываем из прошлых лет, а в моём случае тем более. Но я отчетливо вспомнила отца, наш дом, его занятия со мной, поездки на лошадях, охоту, лукавую улыбку, желание научить всему, что умел сам, и трогательную заботу большого одинокого мужчины, оставшегося с дочкой на руках. Я поняла и не осудила его за вторую женитьбу. Мама и его любовь к ней осталась дивной сказкой, а подрастающая дочь, да ещё довольно необычная дочь, требовала, как ему казалось, женской руки и помощи. А то, что женился на ведьме и она меня околдовала – так без этого, может быть, ничего бы и не произошло. Жила бы тихо в его большом доме. Хотя нет, все равно бы куда-нибудь уехала. Слишком сильно во мне стремление к перемене мест. Наверно поэтому, желания вернуться в отцовский дом не возникало. Хотя было жалко, что он принадлежит чужим, плохим людям. Издалека посмотрела на добротный дом, в сердце чуть-чуть взгрустнулось от набежавших воспоминаний, но не более.

Моим домом стал дом Микулишны, или даже нет – скорее, сосновые ветки и плащ, расстеленный просто на земле, костёр и принцы рядом…

Вот про принцев я думать себе запрещала, но почему-то запрет работал слабо. Их признание грело душу, но все это казалось сказкой, как и моё новое тело. Мне трудно было разобраться в своих чувствах. Всё-таки как странно, когда нравятся сразу двое, пусть немного по-разному. Такие похожие и такие разные. Вспоминала, умные, пронзительные, голубые глаза Хи и карие, как молочный шоколад, вечно озорные глаза Ха. Одно было ясно: мне хочется быть с ними, сидеть у костра или ехать вдаль, чувствовать их поддержку, но большее, а именно замужество, пугало невероятно. Жить во дворце не хотелось, не моё это. Мне только семнадцать. И никто не подскажет, не посоветует, как быть. Не хотят. Говорят – сама мол должна решить.

Завтра утро мы с Ветром уедем. Надо попрощаться с принцами. Это прощание откладывала до последнего. Было больно думать, что расставание наше надолго, а может и насовсем. С этой разлукой я будто теряла значительную часть себя. Я так привыкла в дороге быть под их двойной защитой. Одно утешало – дорога всё расставит на свои места.

К месту встречи решила полететь по воздуху. Самостоятельный полет давался мне с трудом, но просить Ветра не хотела. Доберусь.

Попрощалась с Микулишной и подругами. Выслушала все их напутствия и пожелания удачи. Мои пожитки лежали в небольшой котомке. В дорогу. Ближе к вечеру подлетела ко дворцу. Встретилась и попрощалась сначала с Глебом. Он переживал. Но я знала, что вера во все хорошее, что случиться с ним впереди не позволит ему долго грустить. Знала, что он не будет так тяжело переживать расставание, как Хи. Вот расставаться и разговаривать с Дареном мне было особенно тяжело. Разговор происходил как будто во сне.

Мы куда-то шли. Молчали. Говорили о незначительном. Но вскоре Хи вдруг резко развернулся и прижал к меня к груди.

– Да, Олеся, на прощание хочу сказать – я очень-очень люблю тебя, ты знаешь об этом.

А я разревелась.

– Милая, любимая, упрямая, самая лучшая. Дай хоть почувствовать тебя рядом последнюю минутку, пока ты не растаяла в дымке своей дороги. Завтра с Ветром уедете. Увидимся ли мы вскоре или не вскоре и вообще увидимся ли? Мне плохо, очень плохо будет без тебя. Не хочется больше думать про долг наследника, про царство, только про тебя. Такая родная и мягкая, пушистая, совсем не колючая.

Он потрогал мои крылья, и они почему-то сами спрятались, оставив за спиной легкое ощущение незавершённого полета.

– Давай проедемся немного на прощанье, – и Хи с такой нежностью и болью посмотрел на меня, что я, конечно, согласилась. – Выбирай любую лошадь в конюшне.

Я долго не выбирала, всё равно ни одна не угонится за Прибоем Хи. Да и не будем мы ни от кого удирать, кроме самих себя, а тут ни на какой лошади не ускачешь и на крыльях не улетишь. Ой, как хочется плакать, как хочется прижаться к его груди, смотреть в глаза и тонуть в них, таких синих и родных.

Мы доскакали и остановились на берегу маленькой речушки, отпустили коней и сели, привалившись спиной друг к другу, как это было много раз до этого и разговаривали.

– Знаешь, я по прежней тебе скучаю:

Рук твоих не хватает, когда засыпаю.

Рыжей, веснушчатой и лохматой,

А теперь другой и даже с крылатой.

Так хочется вместе уйти с тобою,

Но долг и власть завязали петлёю.

Они не терпят моих мечтаний,

В замке нет места для этих метаний.

Отец обволакивает меня заботой,

Заваливает делами и чуждой работой.

С утра ты уезжаешь?

– А как иначе?

Я не могу долго жить в неволе,

Конь мой осёдлан и рвётся в поле

– С утра улетаешь?

– Прости, не могу иначе.

– Олеся, чего ж ты так горько плачешь?

Ты знаешь, в доме тёплый и тихий кров,

– А за дверью этой бесконечный простор.

– В замке жарко шипят в очаге дрова,

– А за дверью свобода и мои дела.

Да, скучаю, но жить во дворце не смогу,

С лестницы мраморной упаду,

На приёме нужных фраз не найду,

В ловушку лживых слов попаду.

Ты всё знаешь и понимаешь –

Я костёр, горящий в степи, не очаг,

Я ручей, а не мисочка у кровати.

Я буду спорить, гореть и жечь.

Птица в клетке не может взлететь.

– Я не смогу тебя запереть.

– А я без полёта могу сгореть.

– Буду помнить наш этот вечер,

Но в перьях крыльев играет ветер…

Странный разговор закончился и мы молчали.

– Темнеет, нужно возвращаться, – сказала я, вытирая слезы.

– А куда ты спешишь?

– Ну, так надо же посмотреть, может, что-то не так. Да и выспаться надо перед дорогой.

Но Хи вдруг повернулся ко мне и, тихо сказал:

– Я никогда не просил тебя об этом – один поцелуй. Кажется, мечтал об этом всю жизнь.

– Всю жизнь ты меня не знал, – сказала я несколько неуверенно.

– Не знал, но всю жизнь мечтал.

«Один поцелуй – это не страшно, – подумала я. – Когда мы, правда, ещё увидимся?»

Хи повернулся ко мне, притянул к себе и коснулся губами уголка моих губ. А потом поцеловал совсем по-другому.

То, что почувствовало, испугало меня, отстранилась и проговорила.

– Хи, я расправлю крылья и полечу. Не провожай нас утром. Мне будет тяжело. Я вернусь, обязательно вернусь. Повзрослею, разберусь в себе и вернусь.

– Олеся, я буду ждать. Береги себя. Помни, у меня твоя туфелька. Хотя и у Глеба она имеется. А уезжаешь ты с Ветром…

Конец