Знак судьбы

Роман Рыбников был отмечен знаком судьбы. Это все поняли, едва он научился говорить.

Сначала думали – ничего, само пройдет, но ничуть не бывало. Все дело в том, что обычное детское грассирование с годами показало свой упорный характер. Повзрослев, злополучную букву «р» он выговаривал все так же – смешивая в нелепый комок звуки «х» и «г». Тогда и про знак судьбы стало ясно – если человек с таким именем и такой фамилией картавит, это неспроста.

Все начинали улыбаться, когда нескладная фигура двадцатилетнего филолога только появлялась на горизонте. Всклокоченные волосы, неубедительная бородка, походка человека, который пытается идти строевым шагом по натянутому под куполом цирка канату. На плече - драная сумка, распухшая от бумаг, в которых, откровенно говоря, не видел нужды даже сам их обладатель. Пестрая кофта, разрез которой пересекал неизменный цветастый галстук, сбившийся на сторону. Эта деталь, которая, по замыслу Романа, должна была придать ему солидности, венчала нелепый образ.

Когда его с кем-то знакомили, Роман, подавая маленькую потную ладошку и чуть склонив вихрастую голову, произносил:

- Х’гоман Х’гыбников.

Тем, кто умел держать себя в руках и был хорошо воспитан, подавить усмешку, как правило, удавалось. Заслоны вежливости еще держали удар.

Но Роман словно поставил себе цель - вывести из равновесия каждого, даже самого корректного, человека. Особый знак судьбы вел его по жизни. Он выбрал профессию, словно в насмешку над самим собой.

С маниакальным упорством он осваивал ремесло тележурналиста.

Его не хотели брать на работу. Но все-таки взяли.

Ему старались не давать мало-мальски ответственных поручений. Но каким-то образом он попадал не только на детские утренники.

Его запоминающийся образ даже успел слегка примелькаться губернатору.

Как это вышло – меньше всего понимал редактор. Точнее, он знал причину, но не хотел признаваться в том, что не может привлечь молодых людей пофактурнее . На скудную зарплату в региональной редакции соглашались только девочки, жаждавшие местечковой славы для удачного замужества. А всю сильную половину человечества, кроме самого редактора, единолично и гордо представлял Роман.

- Роман, что это? – с тоской спрашивал редактор, изучая текст сюжета Рыбникова.

Тот с индифферентным видом стоял рядом и косил шальным глазом в монитор редактора.

- Сюжет. Пх’го пх’гививки кох’говам.

- Я понимаю, что коровам сделали прививки. Но это – не сюжет.

- Что именно не нх’гавиться?

Как только Роман почувствовал, что окончательно утвердился в редакции, он начал держаться независимо, даже немного вызывающе, что, впрочем, только усугубляло эффект от его неповторимого образа.

- Всё, - редактор вздохнул и выделил часть текста, - мне не нравится всё. Вот, например, это. «Собаки в истерике – так они реагируют на визит нежданных гостей». Нежданные гости, как я понимаю, это ветеринары. А почему у собак истерика?

- Лаяли. Гх’гомко. Что, у собаки истех’гики быть не может?

- Если только у вашей. И при условии, что она регулярно читает вирши хозяина. В таком случае я ей сочувствую. У меня тоже скоро начнется истерика – от ваших текстов. А это: «Вакцинация ждала не только отечественных коров, но и их иностранных коллег»?! Какие у коров могут быть коллеги?

- Дх’гугие кох’говы. Импох’гтные. Их из-за гх’ганицы пх’гивезли недавно.

- Это у меня коллеги коровы! Точнее, бараны! И, к сожалению, даже не импортные, а отечественные! Переделайте! – редактор начал наливаться помидорным цветом, - Бросьте ко всем чертям ваш экспрессионизм! Сделайте хоть раз нормальный, понимаете вы или нет, нормальный сюжет для здоровых людей! Как только откроется телеканал для шизофреников, я вас извещу! Будете там главным редактором – не меньше!!!

Роман пожал плечами и вышел. Он всегда сохранял олимпийское спокойствие. Во всяком случае, тексты про слепых зрителей на празднике в Доме инвалидов или беспечных голубей на пепелище сгоревшего дома, он всегда подавал с предельной серьезностью. В случаях, когда редактор, обессилев, махал рукой и сюжет Романа попадал в эфир, все уже знали – будет шоу. Тексты, которые редактор в порыве отчаянья назвал «экспрессионизмом», в сочетании с картавой начиткой Романа пользовались небывалым успехом у всех, кто устал от новостной поденщины и рутины. Редактор в таких случаях молча страдал и мечтал о переводе в столицу.

С провинциальными телезвездочками Роман и вовсе не церемонился. Оживленно болтал с ними на любые темы, обнимал за плечи и словно не замечал, как молодые корреспондентки пытаются вывернуться из-под его влажных ладоней. Перемигивания и смешки, сопровождавшие каждое явление его колоритной фигуры, он явно воспринимал как знак всеобщего обожания.

В беседу он вклинивался без приглашения. Иногда вставлял едкие картавые замечания, а чаще просто садился рядом и смотрел на разговаривающих. По взгляду его не было понятно, слушал ли он или витал в облаках, размышляя о своих новых телешедеврах.

Так что к присутствию Рыбникова при обсуждении даже самых интимных деталей девочки быстро привыкли.

- Это все Генка старается, - уверенно заявила Зоя Бабкина, которая вела выпуски вечерних новостей под псевдонимом Алла Грозовская, - Довольно идиотские выходки, на мой взгляд. Мало того, что мой подъезд изуродовал, так теперь и все дома вокруг этой ерундой разрисовал.

Про эту историю знали все – бизнесмен средней руки по имени Гена давно ухлестывал за Бабкиной, считая ее Грозовской и одной из самых престижных потенциальных спутниц. Она, впрочем, была такого же мнения о себе, но не о Гене.

- Алые сердечки, пронзенные стрелой – и каждое на полстены. Идиотизм полный, - продолжала Бабкина-Грозовская, подкрашивая правый глаз, – Странно, что Генку до сих пор наша старшая по дому не поймала – давно караулит, мечтает художнику его баллончик по самые гланды затолкать. Романтик, блин. Так бы и сказал – поехали, мол. А то сердечки он рисует – Пикассо выискался. Хотя если бы даже по-взрослому подкатил… На хрена он мне сдался? Страшный такой. И бабла нет. Ты видела, на чем он в прошлый раз приезжал?

Ее подруга, серенькая корреспондентка с очевидным будущим синего чулка, презрительно наморщила нос. К ней никто не приезжал, но такие машины, как у Гены, она тоже презирала. Думать по-другому в обществе Грозовской было не принято.

- Да я скорее вон с Ромкой по всем улицам пройдусь, чем к нему в машину сяду.

Услышав визгливый смех, Роман, вздрогнув, очнулся от своих мыслей и уставился на хохочущих барышень. Через секунду он понял, в чем дело и смеялся вместе со всеми. В этой манере веселиться был весь Рыбников. Если что-то казалось ему смешным, он издавал громкий гогот, сопровождавшийся судорожными всхлипываниями и сложнейшими телодвижениями паяца.

- А это было бы кх’гуто, - задыхаясь, сказал Роман и снова залился смехом. Размахивая руками, он хватал своих собеседниц за плечи, по-прежнему не замечая, как они пытаются отодвинуться подальше от главного редакционного чудака.

Сборы стали привычным делом. Куртка с капюшоном, побрякивающий рюкзак, набитый баллончиками с краской. «Пора с этим кончать. И не только с сердечками. Действительно, какой-то идиотизм. Выбросить из головы мечты об этой змее Зойке, найти другую работу. В конце концов одеться по-человечески, где только денег взять… Но только от этого я вряд ли перестану быть шутом гороховым. Видно, на роду написано. Нет, действительно, если это не диагноз, то судьба», - подумал Роман и вышел из дома, чтобы оставить еще один безнадежный знак у дома Грозовской.

Знак, что судьба не всегда ценит иронию тех, над кем решила пошутить.