Блог портала New Author

Семипалатинская история про свет

Аватар пользователя Стал
Рейтинг:
2

( я изменил лишь одно имя в этой истории, и только лишь потому, что не уверен, понравилось бы ему то, что я написал. Все остальное пришлось соскабливать по крупицам и уверен, неточностей все равно хватает, но я лично знаю этих людей. Не написать о них я не мог).

Начало.

-…. верхние, 8ки удалены, состояние полости - без дефектов, - сказал врач.

Я смотрела на него сквозь дверь, которой даже не было. Эта комната была без дверей, в ней было светло, были надписи корявой рукой, сделанные на белой эмалированной посуде. Еще были пятна эмалистых сколов и как-будто кровь - пятна йода рядом с большой банкой, стоящей на столе.

- Столько йода...- подумала я. В моем кабинете йод всегда был в маленькой бутылочке, но я лор. Я работаю с жизнью... Или нет?

Я пыталась вспомнить патологоанатомов в моей жизни - их было немало, а некоторые из них уже сами стали образцами тканей и хрящей. Сейчас я думаю, что патологоанатом, который попал на стол - это не смело, а естественно.

-Боже, о чем я сейчас думаю. О чем я думаю?! - думаю я, сдирая заусенец в кармане кофты, где никто не видит, как мне больно.

Я слышу капли тающей воды, которые капают на снег, на фоне ТЭЦ, которая стоит на Шоссе Энтузиастов. Там, в 12 этажке жила моя подруга Оксана. Ее окна выходили прямо на станцию. У ее собаки был шрам на морде. При чем тут это? При чем тут это??? При том, что там, на столе лежит мой Миша. А я стою здесь. У меня мокрые сапоги, а по полу, по неровно положенной плитке морга ползет маленький слизень. Я знаю,что он заполз сюда с улицы, что он пролез сквозь ржавую, плохо выкрашенную решетку, что спустился по стене с потеками ржавчины и ползет вдоль стены. Я могла бы спасти его, но он всегда будет ползти вперед , повинуясь врожденному инстинкту. Я не нужна здесь, в качестве спасителя слизней - он или найдет новый выход, или пищу, или погибнет. Это желание знать, что там - движет и мной, и слизнем, и доктором Рамсудовым, который колдует над телом в соседней комнате.

Доктор лечит, а что же делает патологоанатом? Исследует? Тогда Рамсудов не врач. Он исследователь. Исследовать, значит искать ответы. Начинает кружиться голова, а внутри нее, как дно, забытой на зиму в снегу кружки - сухие листья, ржавчина, паутина. Блокировка воспоминаний. Сухие ладони. Тишина. Доктор чем-то звякнул. Он старается разрезать одежду, чтобы приступить к туловищу.

Нежность.

На Мише тот самый балахон. Он мягкий, шерстяной, с большим очень удобным капюшоном. Несколько лет назад я кинула в стирку эту его вещь, а потом, спустя сутки нашла Мишу в комнате, где сушилось белье. Нашла и замерла навсегда, глядя на него. Он не слышал меня. А я, сквозь его маленького роста фигуру, увидела нашу жизнь со стороны. Сбоку. Так никогда не было. Только однажды, в тот самый день.

Тогда я вернулась вечером домой. Это была осень, конец 80ых. Работа заслоняла ржавые машины во дворе, куски кирпича из стены, которая никогда больше не будет стеной. Помойки, похожие на капканы, соседей в морщинах. Асфальт в морщинах. Небо в морщинах. Просто умирающий Союз Советских Социалистических Республик - вчерашняя держава, которую начали на глазах растаскивать свои же крысы.

Я открыла нашу дверь, зная что он дома. Несколько щелчков ключом, сумка с продуктами, пачка чая со слоном падает на бок, на кухонный стол. Лимон. Салфетки, с улыбчивым зайцем на этикетке. Простые печенья к чаю. С самого детства вечерний чай был для нас гарантом прожитого дня. Означало это, что все хорошо, мы живы и все любим друг друга. И живем дальше.

Несмотря на то, что в соседнем подъезде вечерами страшно кричат пьяные и обманутые соседи. Кричат так искренне, как будто их загнали в клетку и избивают, а они - люди из соседних подъездов, любили и воевали, крали и наслаждались секундной молодостью, а сейчас им некуда больше ни бежать, ни ползти. И они кричат, а у вас есть чай, обманчиво спокойный телевизор, книжка Чехова на кухне, раскрытая на "Крыжовнике". И в этой повседневной прятке, укромном уголке семьи, которая приехала из Казахстана, в этом угрожающем звоне далеких колокольчиков, которые предвещали еще более безжалостные 90ые, в этом был самообман, сейчас очевидный. Но какой же он был уютный. Мы прятались от всего, каждый вечер замирая на диване, глядя на новости мира, с немного печалью ожидая 11 вечера, когда семья собирается чистить зубы и на боковую. Вот этого очень грустного мига с легкой тревогой ждали и я, и Миша, и позднее мой муж, а потом, уже совсем поздно - сын Юрка. Тот однажды подметил, что каждый вечер мы становимся тихими, смиренными, а с утра наоборот. Быстро-быстро набирая обороты, уносимся в город - работать. Оставляя дома лишь моего брата Мишу, чтобы тот бродил по дому, собирая фантики от конфет и переставляя книги в скромной домашней библиотеке.

Он всегда был домашним мальчиком. Особенно, когда мы переехали в Москву. И вот, я открываю дверь, кладу продукты на стол, возвращаюсь в коридор, где лежит обувь и сразу вижу их.

На коврике в коридоре - его ботинки, неуклюже стоптанные, что всегда задевало во мне женское, исконно генетическое. Начинало щемить в груди, а других слов на это и нет. Так, я стала понимать как это, когда внутри что-то сжимается. Нежность. Позднее пришло понимание этого слова. Вот так и защемило, когда я поняла, что он стоит рядом с сушилкой и вдыхает запах свежевыстиранного балахона.

Он не мог поверить, что запах стирального порошка, такой густой, глубокий. Потом, он сказал, что всегда поражался этой черте женщин - запах чистоты, крема, женской макушки, волос после душа, после фена, после работы - все равно , как полынь и молоко в одной ладошке, куда суешь поглубже нос. Этот запах не уйдет, этот запах останется. Я обняла его, и тоже вдохнула запах “лоска” - тот был, кажется даже капельку неприлично нежным, аж запершило нёбо, что-то задрожало внутри. Миша вдыхал его и молчал, я молчала и мы оба молчали навстречу этому запаху. Это была забота о внутреннем мире друг друга. В ней не было излишества, просто любовь брата и сестры.

Даже когда родился Юрка, я все равно не могла пройти мимо сидящего за столом Миши, если он был без носков.

Мне казалось, что в женщине - мать - это часть естественного покрова, мантия, которую не снимаешь даже когда обнажен полностью. Что-то вроде подушки, которую подкладываешь под голову мужа, когда он только что закончил, валяется звездой на кровати и рассказывает что-то оживленно, а ты не слышишь его, а думаешь, что так приток крови будет недостаточным для головы. Он злится, думает, ты не слушаешь его, а ты и не слушаешь - тебе покойно, что его жизнефункции стабильны. Еще в меде учили - “стабильно тяжелое состояние”, лучше “нестабильного улучшения”.

Мужу этого не объяснить, а Мише можно. Он всегда внимательно выслушивал все замечания, затем задавал один -два вопроса и если убеждался в рациональности, то следовал новому знанию. А тапки забывал носить, поэтому по квартире валялись носовые платки, правда сложенные аккуратно, треугольничками, но лежали они действительно везде. Насморк был с ним с детства, как и очки. Он вечно все забывал, кроме миллионов фактов, вычитанных им. Но он никогда не говорил их вслух, просто так. Только, когда его спрашивали, а ответив, замолкал с тихой улыбкой.

Очки.

В Семипалатинске 4 - прошло мое детство. Я не помню, как родилась или как пила молоко, или кошек и собак, но первое воспоминание было связано с Мишей. Он, очень маленький, защищает меня от папы, который надел шапку с ушами задом наперед, мамину шубу и пугает нас. Миша увидел существо без лица, с мехом вместо привычных очертаний и, вдруг, в свои неполные 6 лет, сделал несколько неуверенных шагов и встал перед ним. Загораживая меня. Папа не видел сквозь шапку, что происходит и решил медленно шагать, расставив руки и рыча. Наверное, это казалось ему тогда очень смешным. Я вдруг поняла, что это папа, подскочила к нему и сорвала шапку. Папа увидел Мишу с напуганным, но решительным лицом. Меня, с шапкой в руках. И улыбнулся еще шире. Он знал, что все будет хорошо, дети это счастье, а Семей - научная платформа, где со временем должен вырастить город будущего.

Калмыки, живущие тут, любят рассказывать приезжим про Дархан-Зорджин-Кит, говоря, что жрец Дархан-Зорджи построил тут семь палат, значение их духовно, а сила ушла в песок, но лежит она на дне земли и тот, кто ее раскроет, станет управлять земным миром. Казахи, татары, русские, даже немцы и не только - все пересказывают эту байку на свой лад, но никто так и не может объяснить, зачем это было сделано.Что с этой силой делать. И какой бог пустот стоит за всем этим с вытекающими глазами, ожидая когда пески заберут всех жителей, всех Семипалатинсков. Потому что не уберегли храм жреца Зорджи из 7 палат. Разворовали, растащили, утопили. А за этим проклятием стоит клеймо,тавро даже, которое ставят скотине на убой. Оно означает лишь гибель людскую, наверное поэтому полигоны и пришли в жизнь этих земель. И так они прокляты, так пусть же хоть послужат СССР. Я очень люблю Семей и все те городки вокруг, в которых мы, благодаря папе, пожили в детстве. Но, я чувствовала тогда и знаю сейчас - в той земле и правда сокрыты злые тайны.

Семипалатинск не виноват в том, что у моего брата один глаз - минус 22, а второй минус 20. Прогрессировала эта слепота чудовищно, быстрыми шагами и каждый год, когда Мишу осматривал местный офтальмолог, то он говорил об ухудшении и вписывал в медицинскую карту новые данные. Карта толстела, а мы вставляли новые стекла в Мишины очки с толстой оправой. Поначалу, он гордился своими очками. Пока мог ходить без них. Но это длилось так недолго, так быстро очки стали частью его тела. Про операцию на глазах мы и не могли мечтать, в те времена, это было уделом избранных. Не нас.

А потом братик Миша замер на дне сугроба. Его зрение превратилось в настоящую белую мглу. Так он сам называл свою слепоту - "снежок идет". Этот снег сыпался на Мишу с того самого момента, когда он решил бросить вызов миру. Непослушание, которое могло развиться в чегеварство, абсурдный героизм, который так нравится молодым девчонкам - и так не нравится тем, кто так не умеет - это непослушание ни во что не развилось. Засыпанный снегом или пеплом Миша стал тем, кем оставался всю жизнь. Моим братом в смешных и страшных очках, который может часами смотреть в стену. Или перечитывать одну и ту же книгу по кругу. Годами.

Вызов.

В тот день, как всегда неожиданно заревела тревога, а мы были совсем не рядом с домом, а ушли к песчаной косе, где я любила играть в замки, а Миша - строить из песка лабиринты для жуков. Мама сидела на большом пледе, где успевала заштопать носки, пришить петельку к курточке, залатать дырки, написать письмо подруге из Кишинева. И так, почти каждый день, после или до работы, что зависело от смены - мы ходили сюда. И в этот раз мы пришли как обычно, расстелили плед, мама села на него, достала вязанье и, вдруг - сирена. Это было не в первый раз и что делать - знали все, кто жил там тогда . Если вас заставала сирена не дома, а где-то на открытой территории, следовало отвернуться в сторону от полигона и закрыть глаза, накинув сверху куртку или что угодно. Мама подозвала нас, спокойно попросила собрать наши вещи. До взрыва оставалось еще много времени, что давало нам возможность отойти подальше в сторону. Мы и двинулись, неторопливо, но уверенно. Лейтенант, который читал нам правила поведения и основы безопасности жизнедеятельности, всегда наглядно показывал, как нужно спрятаться от взрыва и любой беды на полигоне. Куртку напяливали сверху на голову, или ложились на землю и закрывались сверху подручной тканью. В худшем случае рекомендовалось прикрыть глаза ладонями и уткнуться в землю.

Это казалось повседневным, не стоящим пристального внимания, однако необходимым. Миша всегда спрашивал у лейтенанта, папы, мамы одно и тоже. Его интересовало, что там происходит. Что за одеялом? Почему нельзя смотреть? Но, как объяснить ребенку, что весь союз готовится и проводит испытания каких-то там РДС, что "сжимая ядро плутония до сверхкритического состояния инициируется цепная реакция расщепления", что за всеми этими словами прячется желание оставаться сверхдержавой. А все остальное - наши жизни, чьи-то еще жизни, все это лишь "гражданские". Они - вроде те, ради кого все и делается, но на деле, в бункера спускались военные, а остальные закрывали глаза тряпочкой. Тряпочка против урана 238. "Ради мира во всем мире".

Мама была внимательным человеком, поэтому неоднократно, если испытания заставали нас на улице, проверяла закрыты ли наши глаза под курткой или шапкой. Теплая мамина рука скользила по лицу, закрывая ладошкой, на всякий пожарный, нос и глаза. Именно глаза считались самым легкоуязвимым, именно их лейтенант приказывал закрывать. Приказывал. Это звучало именно, как приказ. Мише лейтенант не нравился. Он не понимал, почему человек в погонах решает куда можно смотреть, а куда нет. Позднее, Мише предлагали работу с военными, но он яростно отказывался. Сквозь чудовищную диоптрию на нас смотрели два возмущенных глаза, а сам Миша сопел и молчал. Хотя на тот момент, когда ему предлагали эту работу - Мише было уже 22 года, он все еще вел себя, как ребенок. Видимо, я до сих пор вижу в нем именно того маленького мальчика. Даже сейчас, когда он лежит на вскрытии в соседней комнате, я а старею каждую минуту на несколько месяцев. Я снова начинаю вспоминать, потому что в воспоминаниях близкий вам человек, будет жив, пока вы дышите.

Мама и мы дошли до небольшой горки - это был подъем к баракам, где хранились запасы шинелей, кабелей в деревянных катушках, да и много чего другого. Сирена звучала тревожно, она всегда продирала до самых костей, но если слышишь ее с детства, то привыкаешь, даже и не слышишь ее иной раз. Мама подозвала нас к себе, накрыла пледом, обняла, проверила глаза и мы присели на землю, приготовились к расколу пространства. Испытания были разными, но иногда, когда испытывали именно один тип реакций, был слышен взрыв, ревущий, но далекий, как падающая с большой высоты вода, а потом приходил теплый, иногда даже горячий ветер. По его силе, можно было судить о мощности и расстоянии до точки эксперимента. Уши закладывало. Иногда, слышался свист, как - будто в замочную скважину дует умирающая вьюга. Иногда, мне казалось, что стоит открыть глаза и мы увидим огромного изможденного старика, который заносит над нами костлявые ладони. А еще, иногда мы видели обгорелых и сбитых в комки мертвых птиц, которые или лежали на земле или неслись к земле, чтобы поднять пыльное облачко и стать почвой.

Земля здесь была тоже очень необычной. Можно было слегка копнуть и найти вкрапления белейшего песка, а можно было - обнаружить камни - маленькие круглые камни с кусочками глины. Они были, знаете, как черепа с глазами. Камень с въевшейся глиной, которую нельзя отодрать ногетм.

- Спасибо, что не стекло! -пошутил разок папа. Сейчас, я понимаю, какая это была страшная шутка. А тогда мы просто стояли и ждали, когда закончится этот очередной эксперимент.

Взрыв и волны горячего ветра ворвались под наш плед, но мама крепко держала его. Его, а не Мишу. Много раз я спрашивала его потом, что он увидел, когда незаметно высвободил свою кудрявую голову и высунул ее из- под пледа, ведь он так и поступил. А так как мама была занята удерживанием пледа обеими руками, а мы все сидели на земле спиной к взрыву, то Миша просто повернул голову и неотрывно смотрел туда, где оголтелые частицы играли в черную дыру.

Без лишней романтики скажу, что Миша увидел то, что немногие видели вживую и остались в живых. Нет, конечно мы не сидели в 100 метрах или километре. Мы были далеко. Но все таки недостаточно далеко, чтобы эта чудовищная стиральная машинка, стирающая все в атомы не уставила свой единственный глаз прямо в Мишины зрачки, большие и зачарованные.

Когда все кончилось мама поняла, что случилось. Достаточно было взглянуть на моего брата....

Миша казался оглохшим. Он мало говорил, отвечал неохотно, для ответов его приходилось встряхивать за плечи. Через полчаса нас подобрал грузовик и довез до госпиталя. Врач был молодым, он еще умел врать не краснея, но симптомов на тот момент еще и не было. Он сказал, что все зависит от степени поражения, но степени поражения чего именно - не сказал. Вечером, Миша лежал у стенки, на нашей с ним кровати и плакал. Когда мама спросила его в чем дело, он сначала не хотел говорить, а потом сказал, что чувствует в глазах песок. Через 3 месяца у него уже были первые очки. Он был мальчиком, который взглянул в глаза ядерному взрыву. Миша был неучтенной отработкой- одним из миллиона людей, которые пострадали неожиданно, просто проходя мимо по тропинке истории. И никто не мог разузнать, что же он видел. Это было чем-то за гранью понимания ребенка, знание, которое воцарилось внутри Мишки и стало возвращаться к нему каждый раз, когда он терял контроль или закрывал глаза.

Сейчас я смотрю видео с ядерных испытаний и вижу взрывы, вижу как сокрушительна эта сила и не могу поверить, что рядом с нами, в нашем детстве, кто-то выращивал эти грибы. И этот кто-то просто раздавил жизнь моего брата. Который не стал героем, мужем, ученым, а так и остался пухленьким мальчиком, в огромных очках, который никогда не целовался. И никогда не вызывал ни у кого чувства страсти. Им не хотели обладать сельские девочки, рано выскакивающие замуж за всех, кто крутил баранку или хотя бы умел копать. Городские модницы видели в нем неудачника из НИИ, без карьеры и без силы воли. Без будущего. И только я видела в нем мальчика, который решил взглянуть в глубину безжалостной мясорубки из атомов и пыли. Для которой мы, сжавшиеся на диване у телевизора, со своими кружками чая, книжками Чехова, карандашами и кусочками лимона - были просто пищей для огня и дыма. Дровами. И осознавая это, я гордилась им, непокорным очкариком, моим вторым или первым сыном, кем-то большим, нежели просто брат.

Гордость.

А второй повод гордиться Мишей появился у меня, когда маму парализовало. Это случилось позже, чем мы уехали из нашего пекла.

Отец на тот момент уже умер, его унесло таким же горячим ветром, какой обдувал нас в нашем детстве. Однажды, я видела, как из музыкальной школы вытащили виолончель без футляра и прислонили к стене. Ветер, который летел над городом, спустился пониже и швырнул инструмент на треснувший асфальт. Папа был тем звуком, который издала виолончель. Тревожным, минорным, прощальным. Хоронили его в закрытом гробу.

Вслед за этим, мы получили назначение уезжать из Семипалатинска 4. На вокзале стояли серые машины, там же нас провожало несколько военных - папиных сослуживцев. Они попрощались с мамой, а один нагнулся к Мише и сказал ему: "-Ты теперь за старшего". Но я знала, что за старшего теперь я. Глядя, как Миша смотрит в окно вагона, на степь, с кусками пустоты, на забытые ради войны террора могилы, на старушку, которая ехала лечить опухоль живота в другой город, на страшного солдата, который все время курил в тамбуре, закрывая единственный глаз, когда в него залетал грязный сигаретный дым, на маму, которая гладила Мишу по голове, на куски скорлупы на полу, я понимала, что мы, уже обожжены, что мы быстро состарились, что теперь правила жизни жестче и мы уже не будем прежними.

В Москве я успела устроиться в медучилище, что казалось мне разумным. У мамы все чаще болела голова. У Миши не было друзей. У меня появился поклонник, но я не успела узнать его поближе, потому что времени на любовь не было. Мамина рука отнялась через несколько лет. Три года спустя, если быть точной. Этой правой рукой она закрывала наши глаза от ядерного взрыва. Этой рукой она гладила наши волосы, когда военные нажимали свои страшные кнопки. Эта рука оказалась холодной. И скорченной. Что немного удивило врачей, потому что форма скорченной руки была совершенно дикой, выгнутой назад, как будто те люди в Херосиме, которые пытались убежать прочь, но которых настигла волна.

Тогда, в тот день, когда я поняла, что маме очень плохо - я выбежала на лестницу, забралась на крышу и стояла там, глядя на ВДНХ. Я не могла быть с ней в ту минуту - мне было страшно, что любимая мама теперь выглядит так. Наш дом стоял недалеко от мухинского памятника, блики в металле, серп и молот, который скосил наше детство. Тогда это не звучало так пафосно. Это просто было правдой. Дед с нашей лестничной клетки говорил: "серпом по яйцам, молотком по башке" - думаю, он имел ввиду всех, кто оказался на той самой тропинке истории. Когда, вслед за рукой у мамы отказали ноги - я поняла, что вокруг меня пепел и сама я уже женщина, а не девушка. Я могла бы и прыгнуть тогда с крыши, если бы чуть больше верила в загробный мир, где мама здорова, а Мишка без очков бегает за зайцами. Но безразличие степей научило меня страшному, но очень полезному знанию. В этом мире нет хороших и плохих. Нет добра за добро, зла за зло, нет отношений между этими качествами. Есть случай, а он слеп. И Миша олицетворял этот случай, когда пробирался ночью в туалет без очков, наощупь, слепой и стареющий. Он мог уронить мамину трость, а мог и не уронить. Он просто двигался наудачу, инстинктивно. Воссоздавая в голове примерный антураж коридора.

И тогда я стала работать за двоих, а он сидел с мамой, ходил по темной, для него - всегда темной квартире, грел чайник, держал маму за руку,а позднее переворачивал и мыл. Потому что уже вскоре, вслед за рукой, вся правая часть мамы перестала двигаться. Теперь мама все время лежала. И мой любимый Крот поступил на службу к Спящей Красавице. Крот, который любил фотографии отца не потому, что видел на них папу, а потому что знал, что тот изображен там. Я видела, как он ставил папину фотографию на пол, рядом со своей кроватью, ложился и свешивал руку. Пальцы касались стекла и рамки. Миша засыпал. Надеюсь, ему снился Иртыш, по котрому несутся "ракеты",потому что другого детства я ему предложить не могла. Жаль, что кроме запаха "ленора”, ”лоска” и носовых платков, в его жизни были еще и книги. Потому, что книги блекнут по сравнению с тем, что он увидел в тот день. И книги показались ему бесполезными, ибо против энергии атома они были бессильны. И наш любимый Чехов, и его любимый Ардов. Которого он читал по кругу. И не было ничего такого, что казалось бы ему целью, он стал читать книги, как другие решают кроссворды. Автоматически. Запоминая детали, но не вдумываясь в эти знания. Миша стал просто быть. Даже когда у меня появилась своя семья. Он был рядом, но смотрел первое время на мужа встревоженно, как старая собака, которая видит, что в дом принесли котенка. Говорят, слоны ощущают свою смерть задолго до нее.

Семья.

С будущим мужем я познакомилась за несколько месяцев, до полного паралича мамы. Она не успела даже сказать что-то такое, что я бы пронесла с собой сквозь свою жизнь. Пока я работала, пыталась создать свою семью и удержать своих на плаву - Миша был с мамой. Я приносила продукты, деньги, мы включали телевизор и смотрели его все вместе. Только мама его не видела, а скорее ощущала. И Миша тоже. В этом они стали очень похожи и он иногда печально шутил, что опять "послушали телевизор".

И обсудить с ней или с ним увиденное было сложно. Когда мой муж первый раз оказался у нас в гостях, я ощутила всю тяжесть этого момента. Я ничего не рассказывала ему, просто пригласила к нам. Муж был молод, немного взволнован, готовился к знакомству с родителями, но вместо папы - я протянула ему фотографию с папой, на которой у отца весьма игривое выражение лица. Игривое -оно не вязалось со скорой датой его смерти - через 4 года после этой фотографии, эта улыбочка сползет с его лица в прямом смысле. Тот пожар на аэродроме, когда они пытались потушить загоревшийся самолет с "горячей" начинкой не закончился просто так. Самолет буквально расплавился и растекся пятном пылающего авиационного аллюминия, а папа и несколько сослуживцев продолжали тушить его, не замечая, что пальцы почернели. Говорят, что все они умерли безболезненно, но за годы работы врачом, я поняла, что боль внутри, страшнее боли снаружи. Когда они лежали все в одной палате, ощущая, (видеть они тоже скорее всего не могли из-за бинтов), итак, ощущая смерти друг друга, я думаю боли было предостаточно. Нас к нему не пустили. Мама в тот день стала вдовой. Но на фотографии этого не ощущается. Папа на ней один и он кокетничает с нами. Фотографирует его тот военный, что сказал Мише - "ты теперь за старшего". О его судьбе нам ничего не известно. Я надеюсь, что у него все хотя бы просто нормально. Это невероятно ценно, чтобы было просто нормально! Если я и просила у бога, то всегда только банального "нормально", а дворцов и яхт. Но, я вернусь в тот день, когда протянула будущему мужу фотографию отца. Как он вернул ее мне со словами, про "какой папа у вас красивый".

А через несколько минут мой будущий муж увидел парализованную маму. И Мишу, который смотрел на него сквозь невероятно толстые стекла очков сидя с мамой. И я думаю, тогда он полюбил меня еще сильнее. Потому что было ясно - мы гибнем и без его мужской руки, нам неминуемо был бы конец уже вскоре.

Мы потеряли наш уют, наш дом стал медицинской палатой, а мои руки стали похожи на пальцы мужчин. Мой лоб разрезали три морщины. Я выглядела очень плохо. В тот момент, в моем муже вспыхнул герой. Это искренний дар мужчины, не к самопожертвованию даже, а к его основной задаче -защищать. И он улыбнулся мне и пошел на кухню - делать для всех нас бутерброды. А потом в магазин, когда понял, что в холодильнике нет масла. А потом еще раз в магазин, когда понял, что чай тоже кончился. А я сидела рядом с Мишей и мамой и мне стало спокойнее. Я как-будто поняла, что есть тот, кто вместе с нами будет бороться против безразличия мира.

Муж стал светом моим". Настоящим искренним светом, который поверил в меня и в нас.

До самой смерти этот человек был с нами. Когда умерла мама, он стоял рядом. Когда умирал он сам, от рака желудка - я стояла рядом с ним и давала ему морфий, который выкрала из больницы, где работала. Сейчас, я вижу, как Мишу разрезают. Родственников обычно не впускают в морг, но я врач - а у врачей свой кодекс.

Помню, как прочитала новости о том, что Чаган закрыли. Это был 95 год, мама уже умерла, папа уже давно умер. Миша все время сидел дома или на скамейке у подъезда. А Чаган или Семипалатинск 4 стал призраком. Одновременность этих событий - отчего-то заставляли меня больше думать о времени.

Мой муж купил нам дачу под Чеховым, где я нашла такое спокойствие, что эти поездки на природу стали для меня терапией. Там же я и увидела выпуск новостей, в котором рассказали о закрытии нашего города . Могила моего отца была все еще там. Я сомневалась, что мы найдем в себе силы съездить туда. Земля одна, так что цветы можно посадить и под Чеховым.

Мой милый братик Миша, на даче вел себя лучше, он даже ходил с нами на речку, где я неоднократно с беспокойством замечала, что он стоит в воде, сняв очки и смотрит прямым глазом на солнце. Он все еще бросал вызов свету, только это был вызов скорой помощи. Ему нужно было поверить в то, что свет может быть добрым, что свет может не жалить, что глаза его все-таки что-то видят. Известные только ему секреты жизни, его прошлое, его настоящее и его будущее - все это скрывалось где-то в блестящих лучах, между носовыми платками, фильмами о советских ученых и фотографиях, которые он мог с трудом рассматриватьс помощью очков и двух луп. После смерти Миши, я все еще находила носовые платки по всему дому и, стараясь не смотреть на них, выбрасывала в мусорное ведро. На некоторых из них были протертые дыры. Он все время вытирал ими или нос или очки.

Смерть.

Водитель грузовика утверждал, что Миша бежал ему навстречу, прямо в широко распахнутые фары, навстречу свету. Он был без очков. Он просто бежал на свет. Ниже грудины его тело было смято, как выжатое полотенце, а затылок превратился в кашу. Мишенька, ты тот человечек, которого я любила всегда. И люблю. Мой сын Юрка уже взрослый и совсем не похож на тебя. Он никогда не мог найти с тобою общего языка, да и ты его избегал. Он был слишком шумным, слишком быстрым.

Но, знаешь что? Недавно, я заглянула в его комнату с утра, чтобы проверить проснулся ли он. Юрка стоял перед окном, в которое било солнце, он уперся руками в раму и смотрел прямо в это белое солнце, прямо в его яркие лучи. Я ушла на кухню, сварила кофе и геркулесовую кашу для сына. Все это время по моему лицу текли слезы. Я знала и знаю, что мой брат - это лучший брат, какого можно пожелать. Не потому что он сдался, а потому что наоборот, все равно не сдался. Сын Юрка... ты тоже это ощущаешь. И я понимаю, что мы одна семья и мы тянемся к свету, и даже когда я исчезну, Юра, а вослед и его дети, будут смотреть на солнце без страха. И я благодарна за это.

Рейтинг:
2
Олег Епишин в чт, 16/08/2018 - 06:47
Аватар пользователя Олег Епишин

С интересом прочитал. Не часто о таком пишут. Чувствуется - автор пропустил всё это через себя...

__________________________________

OLEG

Олег Епишин в чт, 16/08/2018 - 07:04
Аватар пользователя Олег Епишин

Есть небольшие огрехи, на которые хотелось бы обратить внимание:
Как пример: (много былок)

Я смотрела на него сквозь дверь, которой даже не было. Эта комната была без дверей, в ней было светло, были надписи корявой рукой, сделанные на белой эмалированной посуде. Еще были пятна эмалистых сколов и как-будто кровь - пятна йода рядом с большой банкой, стоящей на столе.

Тогда, в тот день, когда я поняла, что маме очень плохо - я выбежала на лестницу, забралась на крышу и стояла там, глядя на ВДНХ. Я не могла быть с ней в ту минуту - мне было страшно, что любимая мама теперь выглядит так.

Здесь много "Я"..
Удачи автору и мой плюсик (+) Smile

__________________________________

OLEG

СИРена в чт, 16/08/2018 - 08:58
Аватар пользователя СИРена

8ки удалены

Что такое 8ки и на каком это языке?
Приветствуем новичка на нашем сайте!

__________________________________

События не всегда подконтрольны нам. Но мы всегда можем контролировать свое понимание этих событий и свою реакцию на них. "Iuppiter iratus ergo nefas".

Олег Епишин в чт, 16/08/2018 - 08:59
Аватар пользователя Олег Епишин

Что такое 8ки и на каком это языке?

Я понял так, что это зубы восьмерки с обеих сторон Озадачен

__________________________________

OLEG

Хорошков Алексей в чт, 16/08/2018 - 09:30
Аватар пользователя Хорошков Алексей

+ Интересный рассказ Лайк

__________________________________