Не для меня! (хроника одного инфаркта)

Не для меня!
(хроника одного инфаркта)

1

Короткий сладкий сон, которому так безмятежно и легко отдаваться после секса, так и не овладел мной. Горло саднило, словно я нахватался ртом ледяного воздуха, как когда-то в детстве, в Хабаровске, на зимнем ветру... Что-то не так, не то...Когда это я умудрился простыть? Ведь и не холодно уже... Но горло саднило и дышать было трудно.

Я вылез из постели, прошлепал на кухню, на ощупь включил свет. На
микроволновке стоял спрей для горла. Пару раз пшикнул в глотку, выключил свет и нырнул снова под одеяло.

Мартин даже не пошевелился, продолжая ритмично посапывать носом. Он
всегда быстро засыпал.

Надо бы иголки подложить – я вытянул из-под подушки рулончик полотенца с наклеенными кругляками ипликатора, развернул его и хотел уже лечь спиной, но в груди саднило ледяным ожогом и я опусился грудью на иголки, зарылся лицом в подушку и острожно, чтобы не открыть Мартина, потянул одеяло на плечи. Нет, так тоже не хорошо. В груди саднило. Под нижней челюстью в горло вдруг как гвозди
воткнулись - еще не хватало, гланды что ли?

Пластмассовые иголки, впившись в кожу груди только раздражали, грудь
ныла. Было трудно дышать. Я постарался перевернуться на спину, но смог только приподняться на локтях...

Вот глупости! Что это? – я замер, приподнявшись грудью над ипликатором, иголки одна за другой отлипали от кожи, оттянутые вниз полотенцем... Грудь болела так, словно мне все ребра разом принялись выворачивать наружу.... Вновь опускаясь я сдвинул руки, чтобы упереться плечами в сжатые кулаки... Улечься на иголки уже не
хотелось .

Осторожно переворачиваясь я навалился на Мартина. Он поднял голову (я не видел, но почувствовал это по движению тела под одеялом) слегка шевельнулся, быть может даже открыл глаза и вновь улегся. Его грудная клетка вновь ритмично задышала,подталкивая меня в спину. Левой рукой я выдернул из-под себя полотенце с иголками и
они с пластиковым стуком упали на паркетный пол. Было трудно и больно дышать.

Боль в груди, по всем реберным суставчикам, разлилась от плеча к плечу. Я лежал уже на спине. Легче не становилось.

Да что ЭТО?- горло перехватывало льдом все сильнее и сильнее.

Мартин! – я позвал и толкнул его слегка локтем: подумал, что может еще спрей для горла и станет полегче... – Мартин! Проснись! Он спал. Попробовал еще раз толкнуть его, но было больно. Так сильно больно, что и сравнить не с чем. Господи, что же это! Я потихоньку перекатился на бок и буквально вывалился из кровати, встав
на колени...

Попробовал подняться, и не смог. Так на полу-согнутых и наклонившись всем корпусом вперед, даже не прошел, а как-то прокрался опять в кухню, и уже по дороге, вдруг, в голову пришла мысль: да это же сердце наверное, грудь-то как болит, какая к черту простуда, конечно сердце... нужно нитроглицерин...

Тут же развернулся к рюкзаку (он, как всегда, стоял у стола, чтобы утром быть легко найденным и взятым в путь на работу), отмахнул клапан кармана, одним движением кисти выхватил пузырек нитроспрея, сорвал крышечку и напшикал в рот,да уж точно не два раза, как положено было, раз пять наверняка.

Ишь ты ловкий какой, когда хреново стало! Ну теперь уж точно легче будет... – потихоньку, придерживаясь рукой за стену, вернулся к кровати, но ложиться не стал,сел на край. Надо подождать когда станет легче и там уж лягу...

Было зябко, из-под руки ползли вниз холодные струйки пота, кожа собралась попурышками. Пошарил в темноте рукой, найти что-нибудь одеть на себя. Со спинки стула стянул что-то, оказалось тренировочные штаны, ах и штаны сойдут, набросил их на плечи, перекрестил штанины на груди и замер, пытаясь согреться... Дышать было больно. Ага, вот с чем можно сравнить, это как бампером, трамвайным бампером в грудь толкнуло, или табуреткой в грудь... эх!, армия советская, будь она неладна....

Чтобы не стало больнее, дышал уж совсем легонько, но боль не отпускала, хотя и сильнее не становилась...

Надо было нитроглицерин не убирать в рюкзак... может еще пшикнуть надо будет.... – прощелкнуло в мозгу, и вдруг понял что в кулаке сжимаю тот самый спасительный пузырек.

Н-да, совсем всё плохо, с головой особенно... Господи! «не пёрнуть, не вздохнуть...» - сидел голышом скрючившись на краешке кровати, закутавшись в тренировочные штаны, и сам про себя иронизировал, молчал бы уже, идиот!

Дышать стало как-будто бы и легче. Смог вытянуть руку к изголовью кровати и включить светильник. Но боль держала.
Да! Именно как трамвайный бампер в грудь ударил! Нихрена себе! Вот это я дал...

Вдруг схватило живот. И, все так же, согнувшись вперед, откачнувшись на онемевших ногах от кровати к стене, хватаясь за косяки и дверные ручки, перебежал? нет конечно, это был не бег, как-то раскорячившись, качаясь из стороны в сторону, перемахнул в туалет; откинул, грохнув, крышку и плюхнулся на унитаз. Из кишечника
выхлестало изрядно. Фуй, ну и вонища, хотел открыть окно, но нет, холодно. Стал трясти озноб. Еще одно мощное извержение... Ну и вонь, какая гадость. Приподнялся смыть за собой. Но вдруг опять скрутило - уже рвота, ах всё одно - туда же, рукой уперся в клавишу смывного устройства и скрючился над унитазом, смывая недавний ужин в пучину канализации...

Ко всему прочему прибавились еще и слезы с соплями, и когда я поднял голову, вытирая рот обрывком туалетной бумаги, увидел в дверях Мартина.

- Что случилось, ты отравился? – кажется он действительно был озабочен. По крайней мере лицо было вполне серьёзное. Хотя о чем это я, он всегда и обо всём говорил с серьёзным видом, а тут такая славная картинка: я голый, обгаженный сзади и спереди, с размазанными соплями и перекошенным ртом, кутаюсь над унитазом в его
тренировочные штаны.

- Тебе плохо? – он спрашивал меня с очень серьезным видом.

- Ебитьтвоюбогадушумать... – промычал я сквозь блевотину, - закрой дверь, ты что не видишь...! - меня опять вывернуло наизнанку.

- Я не понимаю ни одного слова, говори по-немецки, пожалуйста! Что случилось? - он стоял в дверях. И когда он только успел одеться? - меня всегда удивляло, как он умудрялся натягивать пижаму в постели, не вылезая из-под одеяла.

- Пожалуйста, оставь меня одного, мне нехорошо! – перевел я на немецкий свое мычание и вытянул ленту туалетной бумаги.

- Мне нужно писать... - Мартин прикрыл двер, но не ушёл - в щель были видны полосочки его пижамы.

Ах вот оно что, я уж размечтался, что он обо мне побеспокоился. Хорошо, сейчас, одну минуту, – я уже полоскал рот над раковиной, осталось только задницу помыть, но как? Боль не отпускала, и хотя была уже не такой пронзительной , разогнуться я так и не смог. Кое-как вытеревшись, я открыл дверь. Мартин отступил шаг назад, пропуская меня, и сморщил нос. Конечно же, вонища стояла та еще!

- Извини, Мартин, я кажется испачкал твой унитаз.

Он внимательно и серьезно посмотрел на мою «согбенную» фигуру,
скрещенные перед грудью руки, на выглядывающий из кулака пузырёк нитроспрея....

- И мои штаны тоже – он шагнул в туалет и закрыл за собой дверь.

Пока Мартин писал и потом много раз смывал воду в унитаз, вычистив его щёткой после моих извержений, я успел одется. Боль оставалась и дышать было трудно. «Надо ехать домой. Возьму такси. А где? среди ночи в этих переулках ни разу и не видел... вызвать по телефону? Точно...»

Я вытянул из кармана сотовый телефон, быстро перелестал список. Ага! Вот он, номер такси! Нажал кнопку. Когда называл адрес, куда должна прийти машина, Мартин вышел из туалета.

- Ты не останешся? – он как-будто был немного удивлен.

- Извини , мне не совсем хорошо. Ты же видел..

- Ты отравился? - он смотрел на меня очень серьезно.

- Я не знаю, может это сердце... – собственно я и не лгал, я ведь не знал точно. Хотя какая разница, что и от чего. Простуда или сердечный приступ...

- Я вызвал такси. Извини, что так получилось, - левой рукой я подхватил рюкзак. В правом кулаке по-прежнему лежал пузырёк с нитро.

- Тебе уже лучше? Хорошо, пока. Я позвоню. – он открыл мне входную дверь, как обычно положил мне на плечо руку, но не подошёл и не притянул меня к себе, а только немного потрепал пальцами ворот куртки, как-будто поправляя его: Пока! – и снова
отстранился пропуская меня в дверь.

- Да, пока - я пошел вниз по лестнице, осторожно в темноте нащупывая ногами ступени. За спиной щелкнул выключатель, свет замигал и лампы зажглись.

- Спасибо, Мартин!

- ОК.

Дверь закрылась, щелкнул замок

2

Уже на улице, опершись на воротный столбик в ожидании машины, словно
ощупывая себя изнутри, подумал, что всё это может быть гораздо серьезнее...

Смотри-ка как скрутило, ведь от боли не разогнуться, и дышать легче не стало. Под руками опять намокло. Я попытался медленнее выдыхать. Но куда там. Воздуха явно не хватало. Через несколько минут машина подошла, а я уже был готов на карачки рухнуть от боли. Вероятно и вид у меня был соответствующий: когда в ответ на вопрос куда ехать я охнул «в больницу», водитель уже не уточнял в какую, отвез в
ближайшую и очень быстро. Там помог дойти до регистрации и не уходил, пока молоденькая врачиха не открыла двери приемного покоя.

- Что случилось?

- Кажется сердце, пол-часа назад ...

- Было раньше?

- Да было, последний раз около месяца назад...

- Хорошо, посмотрим. Есть какие-нибудь документы?

- Да, в кармане куртки.

- Хорошо, вы лежите. Старайтесь не двигаться. Сечас сделаем ЭКГ.

После ЭКГ переложили на носилки и сказали, что вызвали кардиологическую машину.
Появились еще люди. Какие-то парни, медсестра. Потом вернулась врачиха и сказала, что ждем врача. Машина уже пришла, но без врача нельзя ехать. Молоденькая и уже сильно толстая медсестра откуда-то сбоку (может она там всегда стояла, да я не видел)поинтересовалась, кому бы я хотел сообщить о моем состоянии, помню ли я номер
телефона, я стал объяснять, что не помню наизусть, но на сотовом есть список, попросил дать, потом вспомнил, что без очков...

- Хорошо-хорошо, только скажите кому, я сама позвоню

- Позвоните DOM

- DOM?- у девочки стали выпучиваться глаза

- Да-да, DOM, это по русски. Там моя жена.

- Ах, жена! Хорошо. Но никто не берет трубку. Есть другой номер?

- Попробуйте Lisa.

- Хорошо, - и она вышла в другую комнату

А мне было холодно. С меня давно уже стянули куртку и пуловер с футболкой, наклеили мокрые электроды ЭКГ, уже успели воткнуть иглу куда-то в запястье. Под нос и за уши завели кислородный шланг. Подошла врачиха со шприцем:

- Сейчас будет легче, и боль пройдет, - пообещала она сделала укол и ушла.

Меня стало знобить. Легче не становилось. Боль не отпускала. Я задыхался. Одеяло лежало где-то на ногах. Но я не мог дотянуться до него, хотя не лежал, а скорее сидел на носилках, обхватив грудь руками и трясся от холода. В комнате никого не было.

- Надо кого-то попросить укрыть – сидело в мозгу, - надо попросить... Вдруг в комнату вошло сразу человек пять и я сразу заговорил. Но они не слышали меня, наверное я очень тихо говорил. Я напрягся и прокричал: мне очень холодно, пожалуйста укройте меня!

- Что Вы сказали? - Около меня опять стояла молоденькая врачиха,

- Ах, укрыть, да конечно, мы то двигаемся, а Вы лежите.

Она подтянула мне на грудь одеяло и отошла. Через минуту подошёл молодой парень в больничной форме со шприцем, откинул одеяло, сделал укол в живот и ушёл. Я опять стал мерзнуть. Пришла медсестра и сказала, что моя жена уже знает, что я в больнице и скоро приедет.

- Сюда приедет?- спросил я

- Нет, в клинику, куда вас сейчас отвезут.- И она ушла. Минут через пять вернулась и укрыла одеялом.

Я сидел на носилках и слушал свой сердечный ритм с монитора, который был где-то за спиной: тук – тук - тук – тук – тук...

Было холодно и гадко. Хорошо еще, что уже и проблевался и просрался, а то ведь и здесь на носилках могло случиться такое позорище. Чего они тянут? Везли бы уже куда-нибудь.

Тук – тук - тук – тук – тук...

Да, это как табуреткой в грудак. «Расширение груди». Или как бампером.

Тук – тук - - тук - - тук - - - тук - - - тук - - - - тук - - - - - тук ...

Сердце останаливается: тук - - ум - - тук - - - ум - - - тук - - - у - - - тук - - - - - ум - - - - тук ....

И вдруг – судорога, волной от пальцев ног и вверх, через голени, бедра, живот и затухла где-то у горла... и снова сердце заторопилось: ту-тук - ту-тук – ту-тук...

Холодно. Господи, трясёт-то как сильно!: тук – тук - тук – тук – тук...

и снова останавливается: тук - - - - - тук - - - - - - - тук - - - - - - - ууум - - - - - - - - - - туум...

что теперь? Сдохну? Снова судорога, сердце застучало бодрее, но не долго, и - пошли судорожные волны одна за другой, подбрасывая меня на носилках и поторапливая сердечко... Эге, да это чего, помираю? Да это предсмертные судороги, что ли?

Но сердце еще стучит. И как только начинает тормозить, судорога скручивает мышцы, да так круто, что дыхание замирает, и кажется, что уже действительно подпрыгиваю.

Но вот устал и уже сил нет, а снова боль, и скручивает и подбрасывает. А сил уже нет, и хочется просто закрыть глаза. Но не могу. Все мышцы напряжены, трясёт сильно, кажется одеяло упало на пол, я сполз вниз на своих носилках и уже не могу выпрямить
ноги, они упираются во что-то там внизу и согнуты в коленях. И мне больно. Везде, каждая мышца, все как-будто рвутся. И сердце сново затухает и вот-вот остановится, и...
...наконец-то я смог закрыть глаза.

Под закрытыми веками всё как в желтом тумане, клубится, течет... посредине какой-то черный провал, овальный, вытянутый вверх, а перед ним - тени... Мама? Да, мама. Мама меня встречает! Кто еще? Санька! Я его не вижу, но сквозь тень как-будто полосками высвечивается фото, кусочек только, но я знаю это фото, хотя и не видел прежде. А рядом еще тень: это тётя Люся, ее я чувствую как и маму, не видя. Кто дальше? Еще много теней. Одна немного поодаль от других. Кто? – ах, тётя Фая, а почему в стороне, а кто же дальше?

Я уже не слышу своего сердца на мониторе, нет уже судороги, уже ничего не мешает мне, и стало тепло, я чувствую как руки мои опускаются с груди на живот, они расслаблены, колени расходятся в разные стороны (хорошо, что просрался в туалете), такая слабость и истома, кажется и рот открылся, но я же не вижу, ах всё равно, как
легко умирать ...

- Еще один укольчик! - медбрат не очень церемонится. Укола я практически не чувствую, но ведь разбудил. Странно, что не видел никого из мужчин старшего околения, ни отца, не деда, ни дядю Мишу. Только Санька. А что же за фото? и как странно, открывалось полосками, черно-белое. Он был такой красивый. Я всегда его
любил...

Сейчас поедем – меня укрывают какой-то фольгой и пристегивают к носилкам ремнями. Открывается лифт и выходят врачи (странно, что лифт в кабинете, обычно ведь в коридоре....). Врачиха говорит по телефону, я слышу: пол-часа назад, это около двух ночи....

Я зову ее, она подходит:
- Как поздно сейчас?

- Около половины третьего.

- Мне стало плохо около половины первого.

- Ах вот как!... - она опять говорит по телефону, уточняет, что приступ начался около половины первого...

Какой-то странный врач смотрит на меня, у него огромные
выпуклые глаза и несоразмерно большая голова. Он смотрит на меня как-то боком и молчит. Это его мы так долго ждали. Сейчас поедем. Меня везут.

- На улице идет дождь – говорит медбрат и вталкивает носилки в машину. Врач устраивается где-то впереди, я его не видел больше, но запомнил его лицо. Рядом со мной медбрат, он постоянно что-то делает, что-то подключает, подталкивает, подвешивает в машине, а между делом еще и пишет что-то в блокнот. Когда-то я
пытался записывать в автобусе или в машине, когда ездил на происшествия, но у меня ничего не получалось, как это он умудряется...?

- Сейчас уже приедем – говорит мне медбрат, после лихого поворота, когда меня немного сносит вместе с носилками к стене. - Всё нормально у Вас?

-Да, все нормально... – я уже не умираю, и никого не вижу, но в памяти всё очень ещё реально и я думаю про Сашину фотографию, которой я кажется действительно никогда прежде не видел, но это он на ней. Наверняка незадолго до смерти, хотя это не зимнее фото, он одет легче, чем обычно зимой. Может быть осень, а погиб он в феврале, тогда было очень холодно. Сегодня какое число? Ого, 11 февраля. А я никогда и не знал, когда именно он погиб, на памятнике ведь не написали. Вот ведь как все переплелось.

И памятник по моему эскизу тетя Люся заказывала, и работа моя –из-за его смерти. А инфаркты – из-за работы. Половину жизни ему посвятил. А теперь можно сказать и половину смерти. Хотя по большому счету – отдал бы и больше. Что уж там - половина.

- Приехали!- и через минуту меня уже вкатывали в заставленную мониторами комнату.

3

Да, всё очень быстро и ловко... – молодой медбрат (уж совсем зеленый) весело и легко, только что не напевая, помог перебраться на стол с носилок. Тут же принялся подсоединять какие-то шланги, провода и прочую арматуру, которой, как оказалось, я был с ног до головы опутан, расставляя у меня в ногах какие-то приборы, потом еще за головой ...

-Сейчас снимем штаны и будем бриться... - он задержался на секунду с пуговицами на ширинке, а потом, всё также легко и просто, стянул с меня джинсы с трусами и с кедами одновременно, походя пихнул барахло в пакет с вещами на полу (Откуда пакет? я ведь не брал ничего... Ах, ладно, Бог с ним...). Парень уже брил мне паховые складки,
мало стесняясь, накрыв ладонью член и мошонку и сдвинув их в сторону. (Эк, по-хозяйски, гей что ли? Хотя может он на работе так напрактиковался). Распечатал квадратный лист пластыря и как на промокашку собрал волосы с кожи.

- Теперь дезинфицируем, это как After Shave, немного жечь будет, это нормально...(немного действительно жгло)... ага, теперь положите руки за голову... - и он накрыл меня всего бумажной простыней, освободил голову, подтолкнул что-то мягкое под
затылок, заглянул в лицо:

- Удобно? – он улыбался.

- Да, спасибо... (какой симпатичный пренёк!)

И он ускакал в комнатку за широким окном. Слегка повернув голову я увидел его за монитором компьютера. Потом подошёл врач. Лица его я не видел, он был в маске... голос молодой...

- У вас самый настоящий инфаркт... Это от курения!

- Да бросьте доктор, пять-то сигарет в день? И - инфаркт? Это подагра проклятая виновата!

- Курить надо бросать! Вот смотрите!

Ящик рентгеновского аппарата проехал над моей грудью, сдвинулся вправо, закрывая врача, но открыв возможность смотреть на экраны слева, где колотилось мое сердце под рёбрами...

- Ок, немножко потерпите... - я и не почувствовал, как и когда доктор вогнал мне в артерию катетер, увидел его уже на мониторе, когда по всему телу разлилась горячая волна.

- Контраст вводим, - прокоментировал врач, - а курить бросать надо, это теперь не для Вас....

- Не для меня? – я было опять попытался возразить, но тут-то, вдруг, в уме произнес это самое «НЕ ДЛЯ МЕНЯ» уже по русски и... потрясенный, оглушённый неожиданностью замолчал.

НЕ ДЛЯ МЕНЯ! Вот и догнало меня это самое НЕ ДЛЯ МЕНЯ!

Вот оно значит как! Вот она та самая заноза, что в сердце сидела!

За месяц до того, наконец-то списавшись на «Однокласниках» со своим давнишним, еще студенческой поры другом Андреем, я получил от него поздравление к православному Рождеству с его стихами и музыкальным приветствием. Он прислал мне интернет-ссылку, сопроводив в письме коротенькой историей, о том как давно сам был заинтригован, что за песня это такая, про которую в «Пяти вечерах» Любшин в ресторане расспрашивал, о том как в суете жизни не заметил, как песня эта вдруг в России вновь популярна стала, да так, что под нее даже детский танцевальный ансамбль танцевал (а он на том представлении присутствовал и после уже в интернет полез искать), о том как вспоминал он наши годы молодые, когда я ему и Феликсу,
другу нашему, на даче старые песни пел, и о том, что это-то как раз к моему репертуару и подойдет...

Щелкнул я тогда на ссылку и обомлел...

"Не-е-е для меня-я-я весна-а придет,
Не для меня Дон разольё-ётся,
И сердце жааалобно забьё-ётся
С восторгом чуувств не для мееня...

Не-е-е для меня-я-я церко-овный звон,
В кругу родня вся соберё-ётся,
Вино по рюмочкам польё-ётся,
День Пасхи – он не для мееня..."

Слышал я эту песню раньше за семейным столом, пели её мои тетки когда-то. Старая поминальная казацкая песня. Горе горькое в ней, смертушка...
Ах, Андрей-Андрей, и с чего ж ты решил, что песня эта к моему репертуару... за что ж ты меня так...

И слезы ручьями и остановиться не могу. Уже позже перечитал письмо и стихи его о чувстве родной стороны, об ощущении Родины - как раз к моему нынешнему немецкому бытию(!), а от песни уже не отойти, застряла в голове и звучит откликом на каждую мысль «Не-е-е для меня!»

Два дня я тогда как ребёнок рёвом ревел, из дому не выходил, пока не написал ответ, тоже стихи, как обычно нескладно, быть может жестко и зло, коли со стороны смотреть, но тогда пробовал сам вслух прочитать, то голос сразу же сорвался и залился я слезами по новой. Помню тогда по телефону с московским приятелем говорил, он меня таким наверное и представить не мог.

И как потом еще две недели захлебывался горечью и болью. Нoстальгия в
действительности не имеет ничего общего с легкой щемящей грустью, нoстальгия – эта боль, страшная боль сердца...

- Как дела? Всё нормально? – ящик рентгена отъехал в сторону и я увидел глаза врача.

- Больно, сердце болит... – прошептал я (а в мозгу густой баритон пропел «Не-е-е-е для меня-я Весна-а придет...»)

-Скоро пройдет – успокоил доктор.

- Болит, как в начале приступа.

- Ну так ведь я работаю сейчас, потому и болит, - голос врач прозвучал немного напряженней, чем еще минуту назад

- Сейчас станет легче!- воскликнул он. Из-за ширмы я мог видеть только его постоянно движущиеся плечи. Было видно, что ему не легко говорить и работать одновременно.

- Не-е-е-е для меня!... – произнес я по-русски и опять слезы потекли из глаз. Боже какой идиот. Надо же было опять вспомнить, и где - в инфарктном !.. Сердце щемило, текли слезы, а густой баритон выпевал:«...вино по рюмочкам польё-ётся не для меня, не для меня!»

- Один укол!- около меня стоял молодой и веселый медбрат,- Всё нормально?

- Да, всё нормально.

-Хорошо! - он промокнул мне слезы и, заглянув в лицо, опять улыбнулся, - Сильно больно?

- Уже нет, спасибо, - я постарался улыбнуться в ответ (какой красивый пацан, мне бы его годы, эх! А мозги, уже автоматически, допели «Не-е-е-е для меня!».

Это положительно уже паранойя, сколько же можно? Помню как в клубе, заглянул в сауну, по случаю выходного дня полную молодыми удалыми красавцами и - выскочил оттуда с этим своим «Не-е-е-е для меня ...» как ошпаренный; как колотило меня от бессилия и уже просто ничего не хотелось. После того я в сауну и ездить перстал, а убивал
выходные домашними хлопотами. Да, это был шок. Собственно почему был? Это и сейчас шок. Вон как сердце перехватывает.
Эх, удружил ты мне Андрюша. И угадал же! Хотя мы всегда друг-друга хорошо могли чувствовать и понимать.

Доходило досмешного: когда он был рядом я начинал писать стихи, как только он уезжал, я и двух слов сложить не мог... Интересно, неужели он мне это со зла этак, ведь наверняка мог чувствовать, как мне эта песня отзовется... и эта интернет-история про Любшина из «Пяти вечеров», она же по всем сайтам гуляет, каким боком она вдруг к Андрею... Нет, не верится, зачем ему гадости-то творить.

Я скучал о нем, в первые годы эмиграции очень сильно. Почему-то в России не было такой тоски. Может просто времени не было тосковать? Да и рассстались мы не очень хорошо: он летел с Сахалина всем семейством, через Хабаровск, разумеется - за пару дней позвонил. А мне тогда было не до гостей - жена, только родив, свалилась с желтухой, я метался не зная что предпринять; сын, грудничок, его же кормить надо! где молоко взять? Как я его одного оставлю? какой к черту в роддом поехать, тут в магазин за хлебом бы умудриться пока тесть на минутку заскочил... Наконец-то приехала женина тетка, и бабушка тоже стала задерживаться больше чем на пол-часа. Жизнь только стала потихоньку «налаживаться» и тут - Андрей с женой, с сыном, да еще и с собакой..... «Прилетим в понедельник! - с неподдельной радостью в голосе –«На недельку!».

Кажется именно тогда я впервые в своей жизни сказал:«НЕТ!», а про себя подумал о том, что это не очень красиво называть другом человека, про которого ты вспоминаешь только, когда надо у него переночевать, а не маяться в ожидании рейса в Аэропорту.

- Ну что , герр Цухара..рава...вала..- врач улыбаясь снял маску с лица (для немцев моя фамилия представляет непреодолимое для произнесения препятствие) – всё прошло хорошо. Я посмотрел Ваше сердце. У Вас был самый настоящий инфаркт. Одна маленькая артерия сузилась и я поставил расширяющий стент. Теперь все хорошо.
Посмотрите! – он развернул мониторы ко мне: на одном скакала кривая кардиограммы, на двух билось мое уже обновленное сердце. А на четвертом доктор любезно продемонстрировал мне в записи все свои манипуляции с катетером.

- Осталось еще одно узкое место, но не сейчас, в следующий раз мы вам поставим ещё один стент.

-Спасибо, доктор!

- Выздоравливайте! – врач ушёл. Молодой и веселый медбрат снова принялся хлопотать вокруг меня.

В комнату вдруг вошла жена. Припала к ногам, ухватив меня за лодыжки:
-Ты что это?! Ты что?! Решил нас бросить? одних оставить?- а сама ревет ревмя.

Тут уже я был готов рассмеяться, что сказать, особенно если припомнить сколько лет мы уже не живем вместе. Может быть напрасно я назвал ее, когда меня спросили о родственниках, но опять же – я ей когда-то обещал, что она первая узнает о моей смерти. И потом все эти похоронные хлопоты, завещание на сына, да и просто
сообщить родственникам в России – Мартин вероятно не отказался бы похлопотать, но он не знает где живут мои, и даже не интересовался никогда. И как бы он с моей женой говорил? По-немецки? А жена бы отвечала по-русски? Славно бы вышло.

Ах, уже как есть. Постарался успокоить её как мог: собственно главная причина инфаркта устранена, осталось мелочи - не дергаться и не волноваться. Теперь все будет гораздо лучше.

- Было сильно больно?

- Да очень больно. Теперь все хорошо.

Веселый медбрат передвинул меня со стола на кровать, укрыл одеялом и подмигнув на прощанье, улыбаясь всем лицом, пожелал выздоравливать. Меня покатили в кровати по коридорам. Засыпал я совершенно счастливым (кажется меня перекачали морфином).

4

Через месяц? нет, уже почти два прошло к тому времени, когда я окончательно вернулся домой, прослушал автоответчик и открыл компьютер, писем оказалось на удивление немного... и что совсем неожиданно – ни одного звонка от Мартина, ни одного сообщения от Андрея...

В реабилитационной клинике, куда меня направили после стационарного
лечения в университетском госпитале, я имел возможность подолгу гулять в парке. Как шутили про меня русские немцы, которые часто резались в подкидного в кафетерии, «опять пошёл думку думать».

Думал. Разговарил сам с собой. Накручивал неспеша километры размышлений по лесным тропинкам. Вспоминал свою прежнюю жизнь, копался в деталях взаимоотношений, вытягивал непонятное когда-то на свет, что бы посмотреть еще раз, объяснить самому себе.... и теперешние свои отношения с Мартином, и прежние мои, еще россиийские, воспоминания о друзьях, о том как часто ошибался в людях, может наивен был, а может и действительно дурак?

Как же так с Феликсом получилось? ведь неправильно всё вышло. Эх, Феликс, Феликс! – что там теперь с тобой, кто расскажет...
А Андрей: как много общего было у нас с ним, как много есть чего вспомнить, но отношения так и не наладились. Я до конца так и не мог понять причину. Быть может был он тайно ревнив? Не один раз замечал я, как странно он реагировал на мои поэтические потуги, как высмеивал мои попытки рисования, а однажды вдруг заявил, что мой лоб(!) слишком узок, чем вверг меня в панику...

Я до сих пор не могу понять, что он имел ввиду: узкий в высоту или узкий в ширину, и до сих пор иногда приглядываюсь – да неужели же такой узкий лобик-то?.. Может быть женитьба так повлияла на его характер: жена его была всегда женщиной решительной и мне этим в молодости очень нравилась, я был готов стать ее верным другом, да только гомосексуализм мой никак в эту схему отношений не укладывался - конечно ей был нужен гетеро-мужчина. Мы никогда не говорили открыто о моей или его сексуальности, но иногда проскальзывал в его словах прозрачный намёк, выказывающий его знание.

Он был очень толерантен, как сказали бы сейчас, что в те времена предполагало и его некую сопричастность. Что ж, не исключено, что и он имел некий опыт гомо–отношений. Впрочем не обязательно. Ведь подлинная «мужская дружба» – это тоже любовь, хотя и без секса.

Я принимал Андрея таким, каков он был и не лез с выяснением отношений. Я любил Феликса и мне были понятны чувства тех, кто его любил так же. Я не ревновал никого ни к кому и это было бы просто глупо, ведь Феликс оставался страшным бабником, а я и другие его друзья, мы просто его любили.

Он был равно приветлив и дружелюбен со всеми нами, не выделяя никого... Чего ж ревновать? Кстати, он знал о моей особенной влюблённости, но попросту игнорировал её, не отстраняясь, тем не менее, сам и не отталкивая меня. Ну, да и я был очень скромен тогда, боялся надоесть. Мы долгие годы оставались добрыми друзьями, пока
жизнь окончательно не развела нас в разные стороны.

А с Андреем мы расстались гораздо раньше, когда после окончания института он уехал по распределению. Мы созванивались иногда, а однажды поехав на специализацию в Питер я даже встретился с ним там... Но таких дружеских отношений, как с Феликсом, полностью открытых, у нас никогда не было. Что-то всегда стояло между нами, что-то мешало.

И каким странным оказалось теперь это его письмо с песней, всё никак
отделаться от нее не могу, как навязчивая идея, и сейчас, уже после инфаркта, всё равно не отпускает: не для меня эта другая жизнь, не для меня и любовь, а новых друзей найти не пробовал разве – увы, не так-то просто. Семья? - ну это уже точно не моё теперь. А что же мне осталось ? Ох, немного...

А это странное видение, когда умирал на носилках в ожидании врача? Саша брат, мама, тетки, все эти тени – они ведь действительно встречали меня. А что же ждет теперь в этой жизни? Что здесь еще для меня осталось? Почти ничего. И что теперь? Удавиться от такой жизни, которая теперь «не для меня»? Трудно остаться одному.

Но с Мартином всё ясно – надо расставаться и чем быстрее, тем лучше. И ему в тягость, и сам я просто время тяну, а мог бы уже и поискать друга среди русских. Бывают же и чудеса в жизни. А вдруг..!

Надо пересмотреть почту.Одно сообщение от Romeo извещало меня о том, что почта двухнедельной давности будет уничтожена, а копии пересланы мне на индивидуальный почтовый ящик – собственно ничего интересного не было: куча смайликов и пара приглашений
договориться о встрече; я зашёл на страницу Romeo - проверить есть ли еще что, когда в окошке сообщений мелькнул новый конвертик. Ого! Мартин! Вот так новость! Всё время нашего знакомства он уверял, что закрыл свой профайл на сайте знакомств за ненадобностью, а теперь, как и два года назад, снова написал мне первым: «Любимый
Витали!...», - почти дежурная фраза и уж точно, ни к чему не обязывающая. Так он снова в поиске...

Он очень удивился, что у меня случился инфаркт («как неожиданно!»), и
сожалел, что я не сообщил ему об этом раньше ( «я приехал бы к тебе в больницу!»). Мне же было странно, что мы продолжали чатиться, хотя телефон стоял рядом.

- Я могу тебе позвонить. Где ты?

- Нет-нет, я у мамы, я вернусь домой через два дня , мы увидимся....

Через неделю мы встретились. Он приехал с бутылкой смородинового сока. Разговор не клеился.

- Почему же ты не позвонил? Я и представить не мог...

- Ах Мартин, я думал, что умру и не хотел тебе помешать...

- Но ты же выжил, всё уже позади...

Я покачал головой: «Еще не всё позади и всё еще случиться, ведь я еще живу».

- Как твой велосипед, ты уже можешь кататься? Что ты думаешь о том, если мы поедем к Лорелляй, наверное в мае будет лучше? Или ты уже не хочешь?- он опять посмотрел на меня очень серьезно.

- Мне показалось странным, то ты ни разу не позвонил мне, Мартин. Как твоя приватная жизнь? – я не хотел быть тактичным, немножко спекулируя своим положением больного, да и к чему было тянуть.

- Ты знаешь, как я живу, у меня очень мало времени остается свободным. И спорт, и хор, и уроки фортепьяно, гимнастика, работа... а если ты про интимную жизнь, то конечно у меня есть пара друзей, только для секса, как и раньше... - он запнулся, - но
это очень короткие встречи... Тогда, в ту ночь, я подумал, что ты решил отравиться, но у тебя не получилось... Ты знаешь это раздражает, если кто-то делает театр на пустом месте!, - он замолчал.

- Отравиться??? Боо-о!!! Мартин, как ты мог такое..? ! Я не могу поверить - как ты мог такое подумать, Бог мой! Ведь мы знакомы уже два года, а ты ? ты не знаешь меня? Да если бы я вдруг решился на самоубийство (и с чего бы это вдруг?), неужели же ты
думаешь, что у меня бы это не получилось?!

Мартин не смутился:
- Я видел у тебя в руке флакон. Ты его прятал....

- Ах, это был нитроглицерин, Мартин! Мартин! Что ты удумал, глупый! Я – и самоубийство! Этого в принципе не могло быть! Что ты, милый! – смеясь я достал нитро из кармана, спрятал в кулак, так чтобы только крышечка была видна и показал ему:

- Это ты видел? Он кивнул.

Я рассмеялся в голос.
-А что, милый Мартин, ты действительно думаешь, что у меня тогда могли были быть причины для самоубийства? И какие же?

Он пожал плечами:
-Я не знаю. Мне так показалось...

«Когда кажется – крестятся!» - подумал я про себя по русски, - значит чувства не обманули: он тоже был готов расстаться, но не хотел быть инициатором. Ждал когда ситауция сама собой разрешится. А тут и инфаркт так кстати случился, ну, или мнимое
отравление - театр на пустом месте. Как не назови, всё едино – инфаркт отношений, некроз, разрыв...» В слух же спросил:

- Ты не можешь жить с кем-нибудь вместе, да?

- У меня нет для этого времени. Ты же знаешь! Я думаю, что ты тоже часто хочешь быть один. Я это видел раньше тоже.

- Это фальшь. Даже если я сам в себе, я все равно остаюсь рядом. Я чувствую тебя, я радуюсь тебе, я сопереживаю... Тебе, может быть, трудно понять, но это так, как когда ты играешь на фортепиано: ты погружён в себя, но играешь и для меня тоже...

- А ты в это время делаешь гимнастику и трясёшь ногами! – Мартин сердито шевельнулся на стуле.

- Это было только один раз, и потом гимнастика не мешала мне тебя слышать... - разговор покатил в неверном направлении. Надо было поменять тему. Чего-чего, а взаимные упреки никогда не доставляли мне удовольствия. И уж если пришла пора расстаться – значит и тянуть нечего. Взрослые люди, как-никак.

- Мартин, я не обижаюсь! Понимаешь? Получилось так, как получилось. Да, я был болен (Был? Вот уж от лукавого!), слава Богу, всё обошлось, но это не обязывает нас к продолжению отношений. Собственно «отношения» - тоже слишком громко сказано. Мы не обязаны и дальше встречаться. ОК? Я благодарен тебе, что ты приехал
навестить меня. Хочешь кушать? Или чего нибудь выпить? Кстати, если ты на велосипеде, мы могли бы сейчас проехать в Арп-музей, не хочешь? там новая выставка.

После чая (он опять уезжал к матери) я проводил его на вокзал с чувством, что больше никогда в жизни не увижу моего друга. Было грустно и непривычно думать о нем, как о том, чего уже никогда не будет, как о прошедшем навсегда. На перроне мы расцеловались прощаясь, собственно как и раньше. Может быть только чуточку
поспешнее, чем обычно, ведь мы расставались, уже ничего не обещая друг-другу в будущем.

Бонн, 2011