Блог портала New Author

Надежда

Аватар пользователя ARHIMED BELL
Рейтинг:
0

В начале великой отечественной войны для ведения диверсионной работы в немецком тылу из управления НКГБ СССР была выделена опытная агентура, возглавившая разведывательные подразделения специального назначения. Разведгруппы в партизанских отрядах вели оперативную работу по захвату лиц из командного состава немецких войск и осуществляли боевые операции на оккупированной территории.
Историческая справка.



«Я не просто хотел быть шпионом, я хотел быть полезным своей Родине».
В. Путин.


Ранним утром 22 июня на западном острове Бреста пограничный пост засёк скопление приближавшихся огней. Движение отмечалось на всём видимом протяжении сопредельной стороны. Оловянный свет луны умирал на фоне разгоравшегося сияния. Свет – словно выскочивший из каких-то тисков. И всё это огромное, хаотичное и ярко мерцающее, казалось, несло добро в этот мир. Но добра не случилось. Тишину разорвал рёв моторов и свист падающих авиабомб. Земля взорвалась. Горели деревья, дома, хозпостройки. Приграничные укрепления разносило в щепы. В стремительном броске тяжёлая авиация нанесла удары по Киеву, Риге, Смоленску. Так началась самая жуткая бойня в истории человечества.
Однако для большинства граждан страны советов война началась буднично и обыденно. Про неё говорили давно и повсюду. Это висело в воздухе. Это сквозило на лицах людей. По радио успокаивали, не будет, и с Гитлером заключён пакт о ненападении. Однако с началом бомбёжек успокоительные речи прекратились, а сведущих людей, предупреждавших о скорой войне, перестали именовать паникёрами. Германский вермахт уверенно наступал на всех фронтах, захватывая огромные территории и беря в котлы целые дивизии Красной Армии. Осознание масштабов трагедии пришло не сразу. По чести сказать, далеко не на всех произвела впечатление пафосная речь Молотова, а заключительная фраза – «враг будет разбит, победа будет за нами», у многих вызывала даже иронию и сарказм. Бойцы, которым посчастливилось выйти из окружения, на вопросы населения так и отвечали: «Драпаем так, что пятки сверкают. А победа за нами, то есть у немцев». Вначале все недоумевали и разводили руками. Как же так? Несокрушимая, могучая армия, и на тебе, отступает. Потом стало доходить, что мощь преувеличена, расхвалена. Да где это видано? Воевать одной винтовкой на троих красноармейцев c вооружёнными до зубов моторизованными немецкими батальонами. Куда подевались танки и самолёты? Пушки и миномёты? Куда…
Население небольшого городка на Брянщине встретило войну так же обыденно. Вначале прозвучало объявление по радио. Затем товарищ Левитан стал регулярно озвучивать сводки военного информбюро. Все были уверены, что армады непобедимого и закалённого в боях с белогвардейщиной воинства с лёгкостью отбросят агрессора от границ страны. Однако вскорости по улицам потянулись колонны отступающих частей той самой непобедимой. По здравому разумению, это не укладывалось в головах мирных жителей, с тревожным ропотом наблюдавших нестройные ряды бредущих бойцов и командиров, на лицах которых читалось откровенное поражение. Изрядно потрёпанные и перемолотые в мясорубке германской военной машины остатки подразделений отступали на восток. Призывное выступление главнокомандующего Иосифа Cталина уже не вызывало должного оптимизма. В очередях за хлебом, на рынках и барахолках, всё больше слышались фразы, за которые ещё пару месяцев назад можно запросто было угодить в подвалы НКВД. «Вот так, граждане. Теперь мы стали братьями и сёстрами. Забыл, как за опоздания на работу, за безобидные анекдоты на десятку в мерзлоту, на лесоповал вагонами этапировал? Сколько невинных душ загубил. А теперь в сёстры с братьями записал. Наступил немец на хвост, и запищала крыса усатая, показала своё гнилое нутро». Болтали и так: «Ну что же, товарищи, германец прёт, видать приспосабливаться придётся. К советской власти приспособились, и к немецкой приспособимся, с такою силищей нам не справиться».
Жительница прифронтового городка третьеклассница Надя Антонова сообщению о начале войны особого значения не придала. Впрочем, как и большинство взрослых, продолжая жить по-прежнему, мирному. Но с запада надвигалось нечто неотвратимо страшное. С каждым днем всё отчётливее слышался грохот войны, из-за горизонта уже виднелись поднимавшиеся в небо клубы чёрного дыма. Городок затих в тревожном ожидании, и мама запретила Наде выходить из дома. Потом пришли немцы. По улицам с противным треском промчались мотоциклы, потянулись колоннами тяжёлые грузовики. Повсюду зареяли флаги с чёрными свастиками. Город заполонили однотонные мрачные казённые мундиры. Девочка днями просиживала у окна и наблюдала, как уверенно немцы хозяйничают. Весёлые, сытые. «Куры, матка, яйка!» - радостно восклицали оккупанты и разоряли подсобные хозяйства граждан. По тому, как уверенно фашисты себя вели, было ясно, что дела у них идут по написанному сценарию, то есть - победоносно. Казалось, не существовало преграды, способной остановить триумфальное шествие коричневой чумы. Отовсюду слышался треск автоматных очередей и невыносимый предсмертный вой дворовых собак, которых немцы отстреливали. Фашисты ввели комендантский час, запрещавший любое появление на улице, и тот, кто попадался, немедленно препровождался в тюрьму. На видных местах приколачивались объявления, в которых говорилось, что сочувствующие и укрывающие коммунистов, комсомольцев, борцов сопротивления, будут повешены на городской площади. Везде шныряли агенты тайной полиции, выслеживая евреев. А после – облавы, погромы, захваты неблагонадёжных. Каждый день подозрительных немцам людей свозили к взорванной отступавшими частями Красной Армии деревообрабатывающей фабрике, и расстреливали. Однако жизнь в теперь уже оккупированном городке понемногу налаживалась. Линия фронта отодвинулась далеко на восток и звуки канонады стихли. Мама стала выпускать Надю из дома, давая ей мелкие поручения. Надя обменивала немецкие продовольственные карточки на хлеб и крупу. Иногда кто-нибудь из прохожих подавал мелочь. С методичным постоянством небо наполнялось гулом тяжёлых бомбардировщиков с чёрными крестами, летевшими на восток. По ним даже часы можно было сверять. Немцы обустраивались надолго, казалось навечно, навсегда. Унылым парадом тянулись дни, и в жизни девочки перемен не происходило. Немцы распустили школу, и теперь в её здании располагалась комендатура. Канули в небытие беззаботные звонкие летние дни счастливого мирного времени. Надя вспоминала походы в кино всей семьёй, где показывали про самую могучую Красную Армию, а папка говаривал, что с такими витязями нам никакой враг нипочём. Вроде недавно резвилась она безмятежно с девчонками в поле, наполненном ароматами разнотравья, и даже тайком от родителей моталась на речку.
Теперь папка воевал где-то на фронтах, а мама была вся в заботах. С приходом фашистов мир как-то поблёк, посерел. И Надя просиживала у окна. По улице сновали прохожие, громыхали гружённые фуражом повозки, проезжали мотоциклы. Жизнь замерла в этой унылой и будничной суете. Но перемены неожиданно наступили.
- Надежда, - однажды позвала мама, - сходи за хлебом, мне некогда, и купи на две марки масла. Да нигде не задерживайся и ни с кем не заговаривай.
Отвернувшись от окна, Надя кивнула и слезла со стула.
Улица встретила промозглым ветром. Накрапывал мелкий ноябрьский дождь. Откуда-то слышался треск автоматной очереди и басовитый лай немецких овчарок. Атмосфера была пропитана напряжением. Мимо в спешке шли местные, парами прохаживались патрули. Трое солдат распивали шнапс возле подводы, гружённой ящиками c тушёнкой, и с громким хохотом о чём-то спорили. Откупорив несколько банок, они закусывали прямо с ножа. Надя вдохнула давно забытый аромат, и в ту же секунду почуяла зверский голод. Она сто лет не ела подобного деликатеса. А в последнее время – лишь постную кашу, да чёрный хлеб. Надя остановилась, и потягивая носом, благоговейно засопела. Один из немцев повернулся и вдруг загоготал, тыча пальцем в сторону девочки. Нетвёрдой походкой приблизился, и кривляясь, вручил Наде жестянку, почти доверху наполненную нежным мясом.
- Фрешен! Фрешен! Русиш киндер, фрешен! – произнёс он с видом благодетеля.
Под дружный хохот с улюлюканьем Надя схватила банку, и что есть мочи, кинулась наутёк. Забежав за угол, девочка огляделась. На перекрёстке какой-то военный держал за рукав нетрезвого мужичонку и совал ему под нос пистолет:
- Хальт! Партизанен?
- Нет, что вы, господин офицер, никак не можно, я свой, вам преданный.
- Партизанен – пу-пу!
- Господин офицер, да свой же я, свой. Я ждал вашей власти. Советам капут.
- Йа, йа, капут. Сталин капут. Понял?
- Так точно!
Из репродуктора, установленного на фонарном столбе, разносились звуки военного марша: «Дойчен зольдатен, унтер охицирен... рэнч, тэнч, пэнч, фрэнч!».
Засунув палец в банку, Катя доставала студенистую массу и жадно проглатывала.
Всё походило на какой-то массовый психоз. Фашисты вели себя нагло, полицаи бесчинствовали, а население спокойно смотрело сквозь пальцы на творящийся беспредел. Что-то во всём этом было неправильное, нехорошее, жуткое.
Выполнив поручение мамы, Надя благополучно вернулась с базара, и уже подходя к дому, заметила двоих топтавшихся у распахнутой калитки полицаев. Оба цедили немецкие эрзац-сигареты и шумно трепались. Странно, всё нараспашку, мамы не видно. Подоконник! На подоконнике тряпичная кукла! Это означало – к дому не подходить, бежать без оглядки. В душу закрался страх. Спрятавшись за деревом, Надя подслушала.
- Вот гнида коммунистическая, чуть палец не откусила, - бубнил один.
- Что, пощупать не успел? – ухмылялся второй.
- Ага, как пантера брыкалась. Вдвоём не могли совладать. Откуда у этой бабы столько силы взялось. Пришлось врезать по морде.
- А дальше?
- Облапали, значит, она разомлела. Думали, поиграемся. Не убудет же. Да только обер-лейтенант пришёл, а она за палец меня - цап! А господин Ренке ещё пистолетом пригрозил, мол, если хоть волос с её головы упадёт, пристрелит обоих. Ругался за то, что портрет ей попортили. Теперь вот дочурку её поджидаем. Может, ещё кто пожалует. Ладно, пошли в дом, а то засветимся.
Только теперь Надя поняла, что представляли собой эти пачки бумажек, спрятанных в подвале. Листовки. Это были листовки с антифашистским содержанием. И тот человек в чёрной шляпе, дядя Коля, не просто так захаживал в гости на чай. Мама говорила, что если в окне появится кукла, в дом не входить. Уматывать подобру-поздорову. Стучаться три раза к бабе Нюре, жившей через квартал. Там примут и спрячут. Но кто-то крепко ухватил за руку.
- Ага, попалась, теперь змеиное гнёздышко в сборе.
Надю удерживал за шиворот откуда-то появившийся третий полицай. Скорее всего, за домом следили. Полицай улыбался, хихикал, паясничал. Затем сгрёб Надю в охапку и усадил на подводу.
- Головой отвечаешь, – бросил он возничему, – доставишь в комендатуру и передашь господину унтеру Ланге из рук в руки.
- Не беспокойся, доставлю в лучшем виде, – отвечал тот, крепко привязывая Надю к упряжи.
Повозка покатилась по улице. Прохожие бросали беглые взгляды, отворачивались. Никто не хотел неприятностей. Полицаи злобствовали, выслуживались.
- Ребёнка за что? - спросила шедшая мимо женщина.
- Не твоё собачье дело, иди куда идёшь, - бросил полицейский возница, - там разберутся.
В коридоре комендатуры было людно и шумно. Полицай передал Надю пожилому унтеру, и тот отвёл её на второй этаж в кабинет для допросов. Унтер указал на стоявший в углу рыжий табурет, почесал свой тощий зад и вышел вон. За массивным столом восседал человек в штатском и рылся в бумагах. Девочка присела на шаткую табуретку, а копошащийся в документах немец поднял голову. Выбравшись из-за стола, он заложил руки за спину и стал молча расхаживать взад-вперёд, вперив в Надю пронзительный взгляд. Одет он был в отглаженный гражданский костюм, а его принадлежность к фашистам выдавал прикрученный к лацкану значок НСДАП. Наконец, дознаватель умостился на край столешницы и гаркнул:
- Крюгер!
- Я здесь, господин Хант, - отчеканил появившийся ниоткуда, словно чёрт из коробки, низкорослый ефрейтор.
- Тащи эту подпольщицу сюда!
Ефрейтор удалился и через пару минут двое солдат ввели Надину мать. Усадив женщину на прибитый к полу стул с высокой спинкой, они отошли к дверям. Лицо матери было в побоях. Один глаз заплыл и не открывался, а на всю щёку багровел огромный след от солдатского сапога. Пленница ссутулившись сидела, и опустив голову, на Надю старалась не смотреть.
- Что они с тобой сделали! - вскрикнула Надя.
- Ребёнка отпустите, пожалуйста, она ничего плохого не сделала, - взмолилась женщина.
- Видите ли, фройляйн Антонова, - произнёс следователь с жутким акцентом, - мне кажется, в присутствии вашей дочери вы будете намного сговорчивей. Я не хочу применять к вам насилие, это не нужно ни вам и не мне. Я знаю, кто вас побил, и чуть было не изнасиловал. Если это хоть как-то вас утешит, тех двух болванов я прикажу расстрелять. Тупые, безмозглые идиоты. Ну ничего нельзя поручить! Всё сделают, через, как там у вас говорится, через заднюю часть тела. Итак, сегодня наша первая беседа, и чем скорее вы назовёте имена, явки, пароли, в общем всё, что знаете, тем быстрее эта неприятная для вас процедура закончится. В этом случае я гарантирую вам и вашей дочери жизнь и неприкосновенность. Поработаете на благо фюрера и великой Германии, и вам зачтётся. Вы будете потом, как у вас говорят, купаться сыром в масле. Вы молоды, вы только начали жить. Тем не менее, вас ожидает виселица. Вы понимаете? Galgenholz. Ви-се-ли-ца. Таково распоряжение господина коменданта. Таковы законы военного времени. Поверьте, только я смогу вам помочь. Иначе бы вы здесь не сидели. Неужели вы не понимаете, что проиграли? Вы дилетанты, вся ваша шайка, вы не имеете представления о настоящей подрывной деятельности. Настоящей! А не этими жалкими убогими попытками вставлять палки в колёса существующему режиму. Он покоится на прочном фундаменте, смею вас заверить, и не вам с вашими казаками-разбойниками пытаться его расшатать. Wir werden nicht gewinnen! С вами даже возиться неинтересно. Все ваши ходы мне были известны наперёд. Ей богу, детский сад какой-то. Игра в прятки. Всё равно я всех поймаю. Я просто хочу ускорить процесс, дабы не бегать за каждым по отдельности. У меня других дел невпроворот, а я вынужден терять тут с вами время. Ну как, будем давать сведения?
- Что вы хотите узнать? – спросила женщина.
- Вот это другой разговор, – сказал следователь весьма добродушно, – итак, начнём с имён, я полагаю.
- Каких имён?
- Не валяйте дурака. Кто к вам приходил? Тот тип в чёрной шляпе. Кто это? Как вы с ним поддерживали связь?
- Я его почти не знаю, это случайный знакомый.
- Да неужели? Случайный знакомый вас регулярно посещает. Что он у вас делал, о чём вы говорили?
- Он мой любовник.
- Не исключено. Но ведёте вы себя глупо. Вы даже врать не умеете. А это что? – Хант вынул из ящика стола пачку листовок и пистолет «наган».
Женщина молчала.
- Я спрашиваю, откуда у вас эти листовки и заряженный револьвер?
- Я не знаю, наверное, это подбросили.
- Если не хотите говорить в присутствии дочери, я распоряжусь отвести её в соседнюю комнату.
- Я не знаю, что говорить.
Хант начал терять терпение.
- Эй, Шульц, займись этим отродьем, - указал он на девочку.
Один из солдат подошёл и ударил девочку по лицу. Вскрикнув от боли и неожиданности, Надя упала на четвереньки.
Начались допросы. Надю били в присутствии матери, били мать. Били жёстко, методично, со знанием дела. Допросы продолжались каждый день, и Надя понемногу начала привыкать к боли.
- Как же вы мне надоели со своим дурацким тупым упрямством, – навязчиво бубнил следователь, – Антонова, вы всё равно расколетесь. Отпираться бессмысленно. Ваши пальчики есть на пистолете, который у вас нашли. Я буду не давать вам спать. Я прикажу, чтобы яркий свет всё время светил вам в глаза. Когда я начну загонять иголки под ногти твоей дочери, ты всё расскажешь. Всё от тебя зависит. Быстрей заговоришь, целее будет твоя дочь. Ты даже не представляешь, как я умею вытягивать нужную информацию.
- Будь ты проклят.
...К парадному подъезду, увешанному в размалёванные свастиками штандарты, подкатил чёрный мерседес. Водитель выскочил, и обежав спереди, открыл подобострастно дверцу. Из машины проворно выбрался мужчина лет сорока в форме офицера СС, и стягивая на ходу перчатки, взбежал по ступенькам. Двое часовых подняли автоматы и преградили дорогу.
- Аусвайс, господин гауптштурмфюрер, - потребовал один из них, и офицер молча достал документы.
Взяв в руки корочки, часовой внимательно читал.
- С какой целью прибыли, господин Кауфман? - спросил он наконец.
- Я здесь по распоряжению господина Шнитке, вот мой мандат, - предъявил офицер бумагу, не выпуская её из рук.
- Я должен сообщить дежурному, – произнёс часовой, – вам придётся подождать.
Солдат удалился. Видимо докладывал, а дежурный офицер, скорее всего, связывался по телефону с комендантом. И невдомёк им было, где же настоящий гауптштурмфюрер Отто Кауфман! Вскоре часовой вернулся.
- Проходите, - солдафон приглашающим жестом указал на вход и отошёл, - heil Hitler!
- Heil.
Оказавшись внутри, офицер осмотрелся. План помещений не изменился. Вот школьный коридор, по обе стороны классы, затем учительская, а в конце лестница на второй этаж. Повсюду военные чины, фашисты. На стенах плакаты с Гитлером, с призывами обуздать и победить коммунистическую заразу. А раньше. Раньше здесь бегали дети, звенел звонок и шли уроки. Пройдя мимо дежурного, Кауфман вскинул руку в приветственном салюте и направился к лестнице. Следовало подняться на второй этаж. Сейчас там были комнаты для допросов. На Кауфмана пока не обращали внимания. Оказавшись наверху, офицер взглянул на часы и подошёл к окну. Всё шло как по нотам. Мимо комендатуры со скрипом ехала с виду обычная телега, гружённая сеном. Однако напротив парадного лошади встали, и несмотря на ругань возничего, дальше повозку тянуть не желали. Возничий спрыгнул, и чертыхаясь, стал разбираться с подпругой.
- А ну двигай, не задерживайся, здесь нельзя стоять, - крикнул ему один из часовых.
- Ай момент, извините, тут ремень лопнул, сейчас всё поправим и уедем.
Человек в эсэсовском обличии размеренно шёл по узкому коридору и в уме проговаривал: «Тише мыши, кот на крыше».
Оказавшись напротив допросной, неторопливо извлёк из кобуры пистолет «вальтер».
«Кот пошёл за молоком, а котята – кувырком».
Сейчас он рисковал. В коридоре мог кто-нибудь появиться и задать вполне резонный вопрос. А что он здесь, собственно делает? Ведь канцелярия-то внизу. С кем-нибудь заговаривать и раньше времени поднимать шум в планы Кауфмана не входило.
«Кот пришёл без молока, а котята – ха-ха-ха».
Теперь пора. Кауфман рванул на себя дверь. В ту же секунду где-то внизу прогремел оглушительный взрыв. Стены и пол задрожали. Окна парадного вылетели наружу, громыхая покорёженными решётками, и со звоном битых стёкол разлетелись по сторонам. Раздалась беспорядочная стрельба. Надя видела, как за спинами солдат возникла фигура офицера в чёрном, и один из конвойных вдруг изобразил на лице удивление. В следующий миг он бесформенным мешком осел на пол, а офицер открыл огонь. Хант кинулся было за пистолетом, торчавшим из наплечной кобуры, да не успел. Второй часовой распластался рядом со стулом, на котором сидела Катина мать. Из коридора послышались выстрелы, крики и топот. Однако через минуту всё стихло. В дверях нарисовался широкоплечий бородач в ватной телогрейке с автоматом наизготовку.
- Товарищ Янек, всё чисто. Можно выводить.
- Уходим, – сказал офицер на чистом русском языке и обратился к Наде, - иди за мной, и ничего не бойся. Вы обе идите за мной. Идти можете? Надя, давай руку, у нас мало времени.
Янек, - подумала изумлённо Надя. Фашист по имени Янек, который по-русски разговаривает без акцента? Затем до неё дошло, что это наш, переодетый в немецкую форму разведчик. Про них уже слухи ходили. Что-то там Хант хвастался о настоящей подрывной деятельности? Самоуверенный чванливый индюк считал себя умнее других. Теперь он умер, издох. Туда ему и дорога. Им всем туда дорога.
Янек вёл Надю к заднему выходу. Повсюду были разбросаны перевёрнутые стулья, табуретки, пустые коробки, какие-то обёртки, кое-где по пути попадались скрюченные тела немецких служащих и солдат из охраны комендатуры. Распахнутые двери помещений зияли беспорядком: в них деловито хозяйничали люди в маскхалатах, разбивая сейфы и извлекая оттуда пачки документации. Двое из них собирали с пола оружие. В конце коридора сидел привязанный к стулу с кляпом во рту перепуганный комендант Шнитке.
В воздухе плавал пороховой дым. Возле парадного в радиусе десятка метров валялись поверженные гитлеровцы, а с подоконника второго этажа свисал руками вниз труп следователя Ханта. Бойцы в маскхалатах выводили из подвала арестованных граждан, а кто-то в ушанке и стёганке закладывал у входа взрывчатку.
- Быстрее, - командовал Янек, неся на руках девочку, - отходим по плану.
В мгновение ока мешки с документами были закинуты на подводу, а связанного коменданта какой-то лихой партизан перекинул через седло своего скакуна. Тройка рысаков встала на дыбы, и подвода рванула с места.
- Но, мёртвые, - вскричал возничий, подгоняя коней.
Площадь у здания комендатуры опустела. Издалека уже слышался гул мотоциклов, но немцы безнадёжно опаздывали. До леса было рукой подать, а там - ищи ветра в поле. Мерседес, набирая скорость, катил по шоссе. Мама обнимала и целовала Надю, прижимая к себе, а Надя всхлипывала и ревела навзрыд.
- Чего голосите, - сказал Янек, выкручивая руль, - всё позади, теперь всё будет хорошо. Не плачь Надюха, держи нос морковкой, твоя война закончилась. Подлечим вас, подкормим, и на большую землю переправим. В школу пойдёшь. Писать-читать не разучилась? А у немцев спокойная жизнь кончается. Мы их сюда не звали. Слыхали, как им под Ельней врезали? Теперь у них земля под ногами гореть будет. Наша земля.
Надя смотрела на мужественное лицо человека в форме немецкого офицера, и почему-то ему верила. Она навсегда запомнила его таким вот крепким, уверенным, сказавшим ей впервые за долгие месяцы войны простые и тёплые слова. В душе девочки просыпалась надежда. Ведь можно бить гадов. А раз так, сопротивление будет нарастать. Поднимется вся советская страна. Это была надежда на то, что враг действительно будет разбит и победа будет за нами.
Борьба только начиналась.

21 февраля 2017г.

Рейтинг:
0