Косульи следы (16+)

Раскатистый звук выстрела поразил всю округу. Казалось, он заставил встрепенуться всё живое и неживое, задел самые неприступные и заброшенные места. Шум яростно огласил ущелье и близлежащий лес, бесцеремонно пройдя по опушкам, и так по-варварски заставил биться в страхе ветки сосен и увядающих берёз.
Через мгновение суета угасла. Деревья и скалы, обретя прежний покой, продолжали наслаждаться пустым, но в то же время таким ярким февральским солнцем. Оно порождало бесчисленное множество сияющих звёзд, которые стали невольными узниками снежного полотна, протянувшегося от самых гор. Инкрустированный будто бриллиантами снег украшал и без того прекрасный образ зимнего леса, тот самый, который так стремятся увидеть творцы, потерявшие всякое вдохновение. Небольшие речки и ущелья старательно изрезали его, делая всё вокруг еще более причудливым и волшебным. Среди камней и веток изредка можно было заметить здешних обитателей: пугливых синиц и снегирей, вечно плутающих лис и поникших косуль. Животные уже успели привыкнуть к человеку, так усердно разрушающему их мир, и поневоле свыклись с его присутствием.
Удивительно, но именно такой чудесный день и предрекал отец, отправляясь на охоту со своим сыном. Да, именно охота была той самой нитью, переплетающей две одинокие души. Она хоть и стала обыденностью, утопилась в безликой пучине будней, но всё-таки давала возможность побыть вдали от суеты на лоне девственной и всегда дружелюбной природы.
Охота давно стала их образом жизни. Они занимались этим вовсе не ради забавы, а от большой нужды, ведь отбирать чью-то жизнь ради веселья, ради того, чтобы развлечь и потешить себя – это обыкновенное убийство, и как любое другое, его ни скроешь за оправданиями, не выкинешь из головы и не забудешь при страстном желании. Осознание напрасного убийства рано или поздно настигает, человек поймёт, что этого можно было избежать, можно было бы… Но не теперь. Они никогда не считали себя профессионалами, но всё же оба были достаточно опытными, умело обращались с оружием, понимали друг друга с полуслова, а ведь это очень ценно, особенно когда рискуешь, нажимая на курок.
Отец часто рассказывал истории из своего детства. Он погружался в них с головой, растворялся в воспоминаниях и с таким энтузиазмом описывал всё, что помнил, и, сам того не осознавая, становился героем в глазах ребёнка. В перерывах на обед, они выбирали место поудобнее, укладывали ружья в сторонку, доставали походную посуду и горячо принимались за самые волнующие темы. Пока сын разводил костёр, отец всегда поднимался на какой-нибудь пригорок и долго всматривался вдаль. Его глаза наполнялись слезами от резкого солнечного света, но он не переставал наблюдать за красотой вокруг, о чём непременно сообщал сыну, и затем они уже вместе восхищались величием окружающего мира.
Невзирая на хорошую погоду, отец неподвижно сидел, прислонившись сгорбленной спиной к раскидистой берёзе. Он был мрачен как никогда: лоб ярким пятном блестел на солнце, как начисто отполированный алюминиевый чайник, губы были сжаты так сильно, будто бы их и не было вовсе, а глаза, точно затянутые брезентом, источали пустоту. Выходящий из ноздрей пар, аккуратно поднимающийся вверх по лицу, был единственным признаком жизни старого охотника. В нескольких шагах от облысевшей берёзы, на той же поляне так же безмолвно сидел его любимый сын. Нельзя сказать, что он был обеспокоен состоянием батюшки, напротив, его бледное лицо выражало искреннее спокойствие и безмятежность. Они сидели так долго, что потеряли счёт времени. Всё вокруг стало неважным, потеряло свою многозначительность. Солнце продолжало освещать лес и горы безжизненным светом. Деревья, окружавшие поляну, изредка скрипели и трещали, нарушая гробовую тишину.
Наконец, застывшая, как музейная статуя, фигура отца шелохнулась, он сделал глубокий вдох, затем не спеша повернул голову, выдохнув при этом густое облако, напоминающее разорванные клочья медицинской ваты. Перед ним, на снегу проходили две узкие цепочки следов, по-видимому, оставленные лесной косулей. Следы аккуратно разрезали поляну, оставляя охотников на отдельных островах. Изящно украшая снежный ковёр узорами, напоминающими увядшие, увы, нераскрывшиеся цветы, цепочки совершенно точно прерывались, проходя между мальчиком и отцом. Они исчезали в небольшой ложбинке, заполненной взрыхлённым, точно земля на пашне, снегом, а после снова продолжали бережно исчерчивать лесной палас, уходя глубоко в чащу. Он не переставал смотреть на эти следы, долго всматривался в каждую ямку, будто бы в одной из них и был спрятан ответ на вопрос, который беспощадно мучил его. Просидев так какое-то время, отец совершенно неожиданно для себя обнаружил, что в руках у него было ружьё. Поначалу его лицо выглядело невероятно ошарашенным и искренне удивлённым, словно он впервые в жизни видит настоящее охотничье оружие, и, вероятно, он бы не поверил, что ему уже доводилось держать его в своих руках. Дрожащими пальцами он прикоснулся к прикладу из красного бука, с опаской обхватил рукоятку и медленно провёл по ней ладонью, пока указательный палец, обогнув скобу, не попал на холодный курок. Лицо внезапно преобразилось: лоб треснул от глубоких морщин, от окутанных туманом глаз ничего не осталось: теперь в них разливались и впадали друг в друга миллионы красных рек и ручьев, а в центре возникли чёрные, как смерть, зрачки. Обхватив ружьё мёртвой хваткой, на руках разбухли вены, а ногти побелели. С каждой секундой напряжение возрастало, с каждым вздохом тело отца все ближе наклонялось к земле, и наконец, резким движением, раскинув обе руки в стороны, он отбросил от себя ружьё так далеко, насколько это было возможно. Вместе с этим послышался едва уловимый нечеловеческий стон, который он попытался скрыть, чтобы не испугать маленького сына. С распростёртыми в разные стороны руками, охотник напоминал распятого на кресте Иисуса, ужасно страдающего и скрывающего собственные муки от окружающих. Он в очередной раз бросил взгляд на мальчика, и этим он как бы говорил ему: «Всё в порядке, это по-прежнему я, твой папа». Убедившись, что сын всё так же спокоен, отец, как оглушённый, всем телом повалился вперёд и стал потихоньку ползти в его сторону, оставляя за собой длинную борозду. К счастью, ни откинутое в ярости ружьё, ни такое поведение ничуть не испугали мальчика, и он продолжал умиротворённо смотреть на пустое зимнее небо, изрезанное голыми ветками.
Отец вплотную подполз к сыну, снова с надеждой посмотрел в его глаза, желая увидеть в них некое одобрение. Не получив ответа, с тяжёлым вздохом он повалился на спину так, что между ними было не больше метра. Обнаружив неподалёку от себя занесённую снегом сумку, он направил к ней до сих пор дрожащую руку и неуверенным движением подтянул её поближе. После того как лёгкий ветерок сдул налипшие комки снега, стало совершенно очевидно, что сумка принадлежала мальчику. Удивительно, что его охотничий рюкзак, которым он, к слову, очень дорожил и который был подарен ему папой на день рождения, теперь лежал бесхозный и никому ненужный. Неутихающая дрожь в пальцах мешала расстегнуть замок, который полумесяцем изящно огибал края сумки. Наконец, молния поддалась непослушным движениям рук, и перед батюшкой будто бы распахнулась душа ребёнка, таящая в себе мысли, чувства и сокровенные мечты. Первое что он увидел, было большое красное яблоко. Отец аккуратно взял его, и на зимнем солнце оно заблестело и засияло, становясь то ослепительно ярким, как расплавленный металл, то переливающимся, точно витражное стекло в храме. От яблока всё ещё исходил едва уловимый бархатистый аромат мёда, напоминавший позднюю весну. Сын очень любил брать с собой немного фруктов на охоту, иногда он начинал есть их, едва отойдя от калитки. Но сегодня, почему-то, мальчик не обратил ни малейшего внимания, хотя в любой из прошлых дней он бы не раздумывая кинулся на яблоко, оставив лишь маленький черешок, который потом в шутку подбросит за шиворот отцу. За яблоком в рюкзаке скрывалась толстая с измятыми страницами книга, которую совсем недавно начал читать сын. На потемневшем от старости книжном блоке ярко выступала небольшая закладка, привлёкшая внимание отца. Он неторопливо открыл книгу на нужной странице, прищурился и увидел расплывчатые римские цифры. Так начиналась девятая глава. Мальчик собирался прочитать её сразу после того, как они вернуться с охоты домой, где на мягкой перине он с головой окунётся в мир прошлого. Лицо батюшки искривила почти незаметная улыбка, он пролистал ещё несколько страниц и затем резко захлопнул книгу, как будто бы и не надеялся, что её снова откроют. Тут его взгляд приковал револьвер, лежащий на самом дне сумки. Отец нервно отложил книгу, и руки сами собой потянулись к ледяной металлической рукоятке. Он уверенно обхватил его всеми пальцами и тут же без промедлений обнажил на свет. В солнечных лучах были хорошо видны цветочные узоры, вырезанные на всём корпусе. Это был русский револьвер Смита и Вессона, который администрация райцентра торжественно вручила семье охотников, не единожды спасавших деревню от постоянных набегов волчьей стаи. Такое оружие было большой редкостью и встречалось разве что у солдат и генералов, и уж точно не могло оказаться в походной сумке ребёнка. Крепко сжав рукоять двумя руками, отец в последний раз посмотрел на сына, который бездыханно лежал рядом с ним. Он в последний раз посмотрел на его голубые безжизненные глаза, в последний раз посмотрел на синие губы, обагрённые каплями крови. Взгляд опускался все ниже, пока не дошёл до худеньких детских рук, перекрещенных на животе, из-под которых были видны застывшие кровяные подтёки, казавшиеся языками дьявольского пламени, вспыхнувшего на снегу.
Охотник резко зажмурил глаза, из-за чего по щекам пробежали слёзы. Перед ним в сотый раз пронеслась одна и та же картина. Вот они с сыном выходят на просторную лесную поляну, которая показалась отличной позицией для засады. Поблизости не было более подходящего места, где крупные животные, вроде косуль или лосей смогли бы перебраться на другую сторону леса, рассечённого ущельем. Отец проверяет ружьё и просит сына перейти в заросли можжевельника, чтобы оттуда вести перекрёстный огонь. Мальчик послушно пробирается сквозь сугробы, останавливаясь, чтобы поправить ружейный ремень. В кустах затрещали ветки, и тут же на поляну выпрыгивает большая серая косуля. Она была весьма упитанной, а голову украшали длинные чёрные рога, какие редко встретишь, и за которые любой таксидермист отдал бы солидную сумму. Азарт прожигает отца насквозь и он, сам того не осознавая, снимает оружие с предохранителя и грубо стреляет в пробегающее животное. От пронзительного выстрела опушка заливается звоном. Косуля на секунду утопает в сугробе, но тут же подскакивает и с присущей грацией перебегает на другую сторону, оставив за собой качающиеся еловые ветки. Проводив косулю взглядом, отец поворачивается к тому месту, где она провалилась, и видит, что в нескольких шагах от взрыхлённого снега стоит его сын, отбросивший рюкзак и своё ружьё. Он обеими руками держится за живот и не сводит глаз с отца. На губах у него выступили ручейки крови, глаза заискрились, и слёзы в них задрожали, точно от холода. И тут отец понимает, какую ужасную и непростительную ошибку он совершил, стараясь подстрелить заветный трофей. Сын продолжал стоять неподвижно, и вдруг рухнул на землю, и навечно заснул в багровом снегу.
Картина стала размытой, охотник, наконец, очнулся от своих мыслей и вернулся в реальный мир. Глаза и брови слились в одно целое морщинистое пятно на лице. Дуло револьвера ударилось об зубы, издав неприятный звук, который слился в одну мелодию с жалобным стоном, вырывающимся из самых глубин человеческой души. Раскатистый звук выстрела прогремел на всю округу, будто это было прощальное раскаяние за совершённую ошибку. Окрестность вновь охватило волнение, однако оно очень скоро утихло, и лес погряз в тишине. Поляну понемногу начало заносить снегом, скрывая ото всех двух охотников, которые теперь вместе смотрели на чистое зимнее небо.

Никита Калыгин 2018г