Конкурс "Все мы родом из детства"

№1 АЛЮМИНИЕВЫЙ ЁЖ

Ватага налысо стриженых мальчишек в черных сатиновых трусах, подняв пыль босыми ногами, пронеслась по улице и скрылась за углом.

- Дикари деревенские, - пробормотала бабка Горчица, выглядывая из-за плетня.

Колхозная пенсионерка, сухощавая, небольшого роста старуха, сумела получить два участка. На одном вместе с мужем построила дом. А второй, выходящий на соседнюю улицу, разделила пополам. Одну половину засадила фруктовыми деревьями, а другую использовала для выращивания овощей. Плодоносящий сад был очень хорошо виден с дороги и вызывал у пацанов горячее желание в него забраться. Но это был не просто сад, это был сад-крепость. По его периметру рос терновник, защищающий от непрошеных гостей. И чтобы не поцарапаться о его колючки, мальчишки влезали на росшее у плетня дерево и уже с его ветвей перебирались на ветви яблонь внутри сада. А там: яблоки, хрустящие и рассыпающиеся во рту; тёмно-красные сочные сливы; большие желтые абрикосы; вишни, чернющие когда поспеют, с неотмывающимся от рук соком... вишня, за которой надо было лазать по липнувшим к рукам и ногам смолистым стволам.

Мальчишки, добежав до речки и бросив на берегу большую накачанную камеру от заднего колеса трактора "Беларусь", сходу влетели в воду, крича и брызгая друг на друга, стали играть в догонялки. Затем, дружно выскочив на берег, схватили камеру и покатили вверх. Пробежав метров триста, бросили в воду и, усевшись на неё кружком, отправились в плавание. Раскачиваясь и сталкивая друг друга, хохоча и переругиваясь, доплыли до первоначального места купания.

- Ну что, сегодня к Горчице или к бабке Элеоноре? - спросил Андрей, высокий двенадцатилетний пацан, когда все вылезли из воды погреться.

Мальчишки загалдели, выбирая между садом Горчицы и палисадником бабки Элеоноры.

- Давай к Элеоноре, а то Горчица опять будет камнями кидаться, - рыжий толстяк Антон погладил левое плечо, вспомнив прошлый набег на горчицын сад, и меткий бросок пенсионерки.

Все замолчали, вспоминая тот случай и не понимая, откуда у этой старой маленькой бабки такая сила, что комки земли, брошенные ею, летели далеко и, главное, почти всегда метко. А её способности к маскировке на местности и скрытного приближения для броска вызывали неподдельное уважение.

- Ну хорошо, к Элеоноре так к Элеоноре, только надо проверить, что её не будет дома.

Мальчишки, прихватив камеру, понеслись обратно. Пробегая мимо сада Горчицы, они не сводили глаз с яблок, под тяжестью которых ветви яблонь склонились почти до земли. Но сегодня целью был палисадник бабки Элеоноры, и ватага понеслась дальше.

- Деревенщина! - плюнула вслед Горчица, бросив на землю камень, и оставив свой пост, быстрым шагом отправилась пить чай, так как муж уже раза три звал её.

Деревенщиной она называла жителей окраины села, которое когда-то соединилось с находившейся рядом деревней. И хотя это произошло уже давно, многие сельчане продолжали называть окраину деревней.

Пробегая мимо дома бабки Элеоноры, мальчишки встретили её соседку, Лариску, курносую и конопатую ученицу пятого класса, учившуюся с рыжим Антоном.

- Элеонору сегодня видела? - спросил её Андрей.

- Видела, - смутилась Лариска, которой нравился Андрей. - А зачем она тебе?

- Не твоё дело! - отрезал он. - И где она?

- Уехала на автобусе в город, и я слышала, как она говорила моей мамке, что к вечеру вернётся, - надув губы, ответила Лариска.

Пацаны помчались дальше, и перед тем, как свернуть к своим домам, договорились через два часа встретиться возле дома Элеоноры.

Элеонора, учительница на пенсии, посадила в своём палисаднике экзотическое для этих мест дерево — гранат. Зимой она заворачивала молодое деревце в одеяла, чтобы оно не замерзло, а в этом году наконец появились первые плоды. Начавшие спеть, они дразнили пацанов, но добраться до них не было никакой возможности. Высокий зеленый штакетник с прибитой поверху колючей проволокой был первой линией обороны. Второй, и более страшной, была большая овчарка, которая свободно гуляла по двору и палисаднику.

Через два часа компания собралась в условленном месте. Все были вооружены согнутыми из толстой алюминиевой проволоки рогатками с привязанной на них тонкой резинкой, из которых можно было стрелять согнутыми буквой V алюминиевыми пульками.

- Значит так! - произнес Андрей, предводитель и старший в компании. - Стреляем только в один гранат. Промазавший получает по одному щелбану от каждого участника.

- Может пойдем постреляем во что-нибудь другое? - заныл Дениска, самый младший из всех, понимая, чем это может для него закончиться.

- Цыц! - цыкнул на него Андрей. - Можешь уходить, но больше не проси нас тебя защитить.

В этот момент подошла Лариска и с интересом прислушалась к разговору.

- А давайте я принесу тетрадку и буду записывать промахи, а в конце щелбаны получат только те, у кого их больше. А то кто-то промахнётся только один раз и получит сразу... шесть щелбанов, - посчитала она.

Все согласились и стали ждать, пока она сбегает домой.

- Умная девчонка, - произнес рыжий Антон.

- Обычная, - скривился Андрей.

Когда вернулась Лариска и составила список, состязание началось. Стреляли по очереди, и через какое-то время гранат стал похож на алюминиевого ёжика.

Победил Андрей, а больше всех щелбанов досталось понимавшему это с самого начала Дениске. Но пора было уходить, потому что скоро должна была вернуться Элеонора.

Элеонора вернулась и через какое-то время пришла к родителям Андрея, держа в руках алюминиевый гранат. Оттуда она направилась к родителям рыжего Антона, затем в дом Дениски и остальных членов их компании. И вслед за её передвижением над окраиной села подымался плач пацанов, постепенно переходящий в громкий хор вперемежку с хлопками ремней по голым задницам. Выйдя из дома последнего из участников состязания, Элеонора смяла и выкинула в мусорку тетрадный листок с именами и количеством промахов.

№2 С КАРАМЕЛЬКОЙ ЗА ЩЕКОЙ

- Вот тебе список, что надо купить, и деньги. Сдачу можешь оставить себе, - последнее, что говорила мама про сдачу, меня радовало больше всего.

Пока иду в магазин, встречаю подруг и зову с собой. Так веселее идти и поболтать есть о чём и о ком.

Обычно на оставшиеся деньги покупаю карамельки. Раздаю их друзьям и несколько штук припрятываю для родителей.

В этот раз встретила Томку. Хоть она и старше на два класса, но меня во всём слушалась, за что её особо любила.

- Пошли со мной, - предложила, - поможешь авоську с продуктами домой отнести.

Томка была сладкоежкой и знала, что я её угощу конфетой, поэтому тут же согласилась. Мы вприпрыжку поскакали в магазин.

- Вон училка идёт! Не хочу с ней здороваться. А то подумает, что я к ней подлизываюсь, - метнувшись резко в переулок, прошептала Томке.

Я избегала встреч с учителями. Особенно на каникулах. Их вопросы о прочитанных за лето книгах и чем я занимаюсь, не нравились мне. Поэтому, я со всех ног, помчалась в ближайший переулок. Томка, не отставая, помчалась следом.

Пока мы бегали по переулкам, магазин перед нашим носом закрылся на обеденный перерыв. Ну, не возвращаться же домой! И мы решили сходить искупаться на речку. Народу здесь всегда много. Не только люди, но и собаки находили в воде спасение от жары.

Сложив в пустую авоську одежду, оставили на берегу и помчались в воду.

Барахтаясь в воде, потеряли счёт времени.

«Зуб на зуб не попадает» - пора вылазить. И магазин уже должен был открыться.

- Томка, а где наши вещи? - не обнаружив их, заорала я что есть сил.

Она пулей вылетела из воды и мы принялись искать одежду. Недалеко находился терновый кустарник. Мы облазили его весь, исцарапав руки и ноги в ссадины, и там нашли мою разодранную авоську и Томкин сандаль. Прижав его к груди, она стала рыдать по ненайденному платью, будто по покойнику, причитывая, что её родители дома прибъют. Пока я её успокаивала, забыла, что мне тоже стоило бы пореветь за компанию.

Тут я вспомнила, что в спешке не застегнула на булавку карман, куда с маминой запиской сложила деньги, завязав их в носовой платок, как это делала моя бабушка.

Моё платье нашли у большого камня, на нём мирно спала собака. Отдавать его мне она не хотела. Слегка оскалив зубы, рычала на нас. Я подняла с земли камешек и она убежала, не дожидаясь, пока я в неё пульну. Высохшая на платье грязь прикрыла на нём цветики-цветочки. Поэтому, я не сразу узнала его. Денег в кармане не оказалось.

Томкино платье мы так и не нашли. Наревевшись вдоволь, она, прячась за изгородями огородов, поплелась домой.

Я же, отодрав сухую грязь со своего платья, напялила его. Сама не знаю зачем, с драной авоськой, босиком и в грязном платье, я пошла в магазин.

Только что завезли свежий хлеб. Я давилась слюной от его аромата, заняла зачем-то очередь и опустила голову, так как в магазин вошла опять та же училка.

Ну не здороваться же с ней, да и стыдно, если она меня в таком виде заметит.

"Ой, а что это за зелёненькая бумажка прибилась среди пыли к краю прилавка!" - я почувствовала, как сердце радостно застучало.

Вон тётка своим каблучищем в неё впилась. Хоть бы не заметила.

Очередь, как назло, продвигалась медленно, мне пару шагов оставалось до находки.

- Я денюжку уронила, - обратилась я к толстому дядьке, опасаясь, что она прилипнет к подошве его огромного ботинка.

Протиснув руку между его башмаками, я ловко вцепилась в замызганные три рубля. Крепко зажала деньги в ладони и зачем-то вышла из магазина.

Ага, никто меня вслед не позвал, значит хозяина денег здесь нет.

Вернулась в магазин и вновь заняла очередь. Радостная, стала решать, что мне купить. Это было не сложно, мамин список был всегда одинаковым.

Кое-как разместив купленный товар в драную авоську, я на всю сдачу купила кулёк карамелек и вышла из магазина.

Как я обрадовалась, когда опять увидела Томку с Иркой!

- Пошли ко мне, Томка. Я тебе дам конфет за это! - радостно предложила я. Расчёт на приглашение Томки в гости был прост: мои родители считали её примерным и послушным ребёнком в отличие от меня. Поэтому её появление у нас в гостях всегда ими приветствовалось.

- Нетушки! Мне родители не разрешают больше дружить с тобой. Это из-за тебя я потеряла новое платье, - и Томка, схватив Ирку за руку, со всех ног помчалась с ней от меня в обратную сторону.

- Хм, подумаешь...Ну и не надо! Мне конфет больше достанется! - выпалила я вслед.

Развернула карамельку, потом подумав, развернула ещё одну, засунула их за щеку, направилась к дому.

Дома про случившуюся со мной историю рассказала честно, зная, что за правду мне ничего не будет. А только прочитают мораль, что я сегодня не обедала.

Две недели назад, поймав меня на враньи, аж на неделю лишили встреч с друзьями. Заставили читать книги согласно списка, который накануне каникул выдала нам та самая училка.

№3 ЭВАКУАЦИЯ

Есть вещи, которые у человека не отнять пока он жив. Любовь, вера, преданность... воспоминания. У каждого они свои. Яркие, словно радужные блики, насыщенные и пестрые в своем великолепии предполуденного солнца. Спокойные, в матовых бирюзовых тонах, как прохладный апрельский рассвет. Острые, ранящие своей незабываемой болью, горечью застарелой обиды, обжигающие льдом страдания, будто холодный февральский вечер...

Они принадлежат нам и только нам. Никому не в силах их отнять, как бы этого не хотелось. Ни стереть, ни выбросить, не забыть... Воспоминания, наша незаживающая рана и одновременно таинственный эликсир, заживляющий боль. Со временем страдания притупляются, а некогда безумная радость становится легким наркотиком для дремлющего в обыденности разума. О, время, кто тебя придумал?

Когда взорвалась станция и первые жертвы лучевой болезни умирали в районной больнице, для нас ничего не изменилось. Про Чернобыльскую трагедию написано и сказано многое, но мало кто знает, что происходило в то время в третьем по величине городе Советского Союза.

Апрель в моем родном городе прекрасен. Тяжелые бело-розовые соцветия каштанов наполняют столицу приторным ароматом. В него вплетается дивный запах литы, оживающей черемухи, благоухание первого разнотравья. Горожане пьянеют от этого чудесного букета и ходят немного пьяные.

Могучий Днепр гонит свои темные воды в сторону далекого моря. Солнце щекочет его волны, играет в пене бурунов, и они становятся изумрудными, оживают и смелее несутся вниз к порогам.

Первое, пока еще легкое беспокойство я ощутил еще в школе. После первого урока учителя дружно забегали по коридорам, а мы, рады стараться, с удовольствием принялись шалить, шуметь и баловаться. Заниматься любимым занятием школяров всех времен и народов.

Странно, но педагоги не делали замечаний, ни одергивали. Совершенно игнорировали. Такое последний раз происходило в день смерти Брежнева. Тогда отменили уроки и всех отправили по домам. А на следующее утро вместо занятий мы дружно смотрели в актовом зале торжественные похороны лидера страны...

Мы, шалопаи, в душе очень радовались кончине генсека, еще бы, не каждый день получается профилонить. Увы, дети безжалостны. Но тогда свинцовой серостью давило осеннее небо, из черно-белых экранов лилась муторная музыка, а бабушки у подъезда пророчествовали скорую войну с Америкой, ядерную зиму и гибель всего человечества.

Но это было давно. С тех пор мы привыкли к смерти вождей, да и молодой розовощекий генсек с пятном на высоком лбу умирать явно не собирался. За окном расцветала жизнь, сходили с ума коты, а душа пела в преддверии скорого лета и нескончаемо длинных каникул.

На выходе из школы меня окликнула техничка тетя Шура и украдкой смахнув слезу, таинственно сообщила, что в Припяти случилась авария. На город идет отравленное облако, и вскоре нам всем капут, как японцам в Хиросиме. Мы, конечно, не поверили. На уроках начальной военной подготовки нам рассказывали, как себя вести в случае начала ядерной войны, и по ходу получалось, что случись бомбовый удар, то всем придет крышка. Но солнышко мягко светило, пели птицы и это совсем не напоминало ядерную зиму.

Понимание приходило медленно. Через «вражеские голоса», которые теперь слушали все поголовно, через мелкое сито слухов, ужасных пророчеств и безжалостных предзнаменований. Незнание порождает домыслы, а те – страх, перерастающий в панику.

Только тридцатого апреля горожане наконец до конца поняли степень нависшей над ними опасности и стали спасаться сами, не дожидаясь эвакуации. Киевляне принялись вывозить свои семьи подальше, моментально началась страшная паника и давка на всех вокзалах столицы.

Внутренние войска и конная милиция оттесняли обезумевшую толпу от касс, пытаясь хоть как-то навести порядок.

Но, увы, стадный инстинкт заставлял людей штурмовать кассы, в тщетной надежде уехать любым видом транспорта. Отчаявшись выбраться из Киева поездом, люди бросались на речной и автобусные вокзалы, но там было то же самое. Автобусы снимали с пригородных рейсов и бросали в Чернобыль для перевозки солдат-резервистов и строителей. Личных машин у людей в то время было мало и почти все они выехали из города, спасая свои и соседские семьи.

К первому мая можно было увидеть навьюченных сумками людей, как во время войны бредущих прочь из города. Они шли в надежде на попутном транспорте добраться до ближайшей автостанции, а оттуда уже ехать дальше. Таких беженцев милиция и «вовчики» - внутренние войска, пытались вернуть обратно, но это слабо получалось.

Повторялась судьба Ленинграда и многих советских городов, население которых так и не могли спасти от наступающих немцев.

Нам повезло выбраться из охваченного паникой города. И мать, и отчим работали в рыбинспекции и были близко знакомы со многими капитанами «ракет» и «метеоров» днепровской флотилии. Это дорогого стоило. Мы покинули Киев в капитанской рубке донельзя забитой «ракеты», следующей по маршруту до Канева, живописного городка на правом берегу Днепра.

Мне запомнились сотни завистливых глаз, желающих уехать горожан, направленных на отправляющихся по воде счастливцев. Я застеснялся и опустил взгляд, не в силах выдержать гневные взоры.

В Каневе встретил дед, и оставшиеся до Мошен тридцать километров, мы доехали на его «Волге». Родители облегченно вздыхали, пересказывая последние новости, больше похожие на фильмы ужасов. В ту же ночь была Пасха, и по такому случаю по телеку до поздней ночи показывали «Голубой огонек», «Кабачок 13 стульев», комедии с Вициным и Моргуновым. Коммунистические власти из кожи вон лезли, делая все возможное, дабы не пустить людей на всенощную. Но напуганные грядущей катастрофой селяне дружно шли в храм. Страшная опасность, нависшая над всеми, заставляла после долгих десятилетий забвения вернуться к вере своих предков.

Я тоже пошел в церковь, но на службу не попал. Перед церковными воротами стояли милиция и дружинники из местных, и тщательно всех проверяли. Детей и подростков без разговоров разворачивали и отправляли домой спать. Я очень расстроился, как ребенок, которого лишили подарка, но спорить не стал. Обида быстро прошла, зато усилилось любопытство – что там такое запретное?

После майских паника постепенно стала спадать. Те, кто хотели выбраться из Киева, уже выехали. Оставшиеся горожане, несмотря на страшные слухи, не умерли, в мутантов превращаться тоже не спешили, даже волосы остались на месте.

Вскоре власти, наконец, определились с эвакуацией. Решили вывозить детей школьного возраста до четырнадцати лет. Восьмые-десятые классы продолжали учиться и готовиться к экзаменам. Дошкольниками и вовсе не обеспокоились, дескать – это забота родителей.

Мы вернулись в город и стали ждать. Я в сумрачном настроении бродил по практически пустым улицам города, с удивлением наблюдая за отсутствием очередей в магазинах и наличию в них разных дефицитов. Тогда-же впервые попробовал очень вкусную эстонскую жвачку «Калев». В гастрономах и продмагах спокойно соседствовали шоколадные конфеты «Красный Мак» и «Белочка», копченая колбаса и дефицитные сосиски. Как при коммунизме, который так и не наступил.

Родной город смотрел на меня из-под разноцветных полуопущенных штор старых доходных домов, улыбался широкими арками еврейских двориков. Махал красно-синими стягами полотнищ, плакал холодными фонтанами. Он прощался, отпускал и просил непременно вернуться, не оставлять его один на один с невидимой бедой, прилетевшей с Полесья…

Той же ночью к нам пришли. В коридоре коммунальной квартиры нарисовались участковый, лысенький дядечка из исполкома и сухой мужчина из госбезопасности. Все смертельно уставшие. Троица быстро раздала повестки, коротко предупредила об ответственности за срыв эвакуации и, не задерживаясь, покинула квартиру. Им предстояло обойти еще много домов.

Этой ночью город не спал. Матери со слезами собирали своих чад, бабушки пили корвалол с валидолом, отцы хмурились. По Киеву носились скорые, количество инфарктов побило все рекорды…

А утром пятого мая по улице Горького выстроилась кавалькада красных «Икарусов». Весь квартал оцепила милиция. Центр города, несмотря на рабочий день, был пуст. Зато квартал, зажатый с одной стороны улицами Толстого и Саксаганского, а с другой – Горького и Владимирской - донельзя забит взрослыми и детьми.

Оставшиеся в зараженном городе ребята, провожаемые своими родителями, отправлялись в неизвестность. На школьном дворе стояли шум и неразбериха, сопровождающие детей учителя, никак не могли выстроить свои отряды для посадки в новенькие венгерские автобусы. Педагоги, как охотничьи борзые, носились между рядами учеников тщетно пытаясь посчитать и пофамильно проверить.

Школьники ломали нестройные ряды и скрывались в толпе родителей, малышня плакала, а ребята старших классов угрюмо смотрели на происходящее действо. До них только сейчас стало доходить понимание происходящих событий. Довершала безумие сама директриса, она металась в толпе, хрипела в мегафон, истерически кричала, этим только усиливая панику.

Только к десяти часам автобусы, наконец, двинулись в сторону железнодорожного вокзала. Матери побежали следом, мигом смели заслон, задерживая движение. Подобные картины происходили в те дни по всему Киеву, везде было одно и тоже. Но «Икарусы» вырвались и не выключая клаксонов, помчались вниз по бульвару Шевченко.

Вокзал оказался оцеплен конной милицией и солдатами, хотя этого и не требовалось. Провожающих задержал кордон военных еще у цирка.

На площади перед перроном ровными рядами стояли «Икарусы», «Лазы» и «Пазики». Детей из них не выпускали, каждый автобус ждал своей очереди. Но опоздать на поезд ребятам не грозило, составы формировались под отъезжающих школьников и отправлялись из Киева по мере наполнения.

На Юго-Западную железную дорогу пришлась основная нагрузка по эвакуации из зараженного города. Из-за нехватки вагонов и локомотивов пришлось отменить все остальные рейсы. Со всей страны в Киев спешили и машинисты, и поездной состав.

Ехали мы два дня. Подолгу стояли на пыльных полустанках и безликих станциях с путанными названиями. Из вагонов никого не выпускали. В крупных городах не останавливались. Ели невкусную сухую еду из пайка, запивая ее лимонадом из бутылок. По мере отдаления от Киева учителя оживали, спадало напряжение. Составы стали разделятся. Кто-то повернул на Россию, а оттуда дальше – на Кавказ. Наш маршрута не поменял – перешеек, Крым, Севастополь.

Но нам было уже все равно. Все радовались теплому солнцу, щедро льющемуся из закрытых наглухо окон, отсутствию занятий и мерному стуку колес. За суходолами Поднепровья открывалась коричнево-зеленая степь. Кошмарные события последних недель стали казаться горькой неправдой. Впереди ждало море, соленый ветер и долгое лето…

Оно оказалось очень долгим. После первых сорока пяти дней, пришли следующие. Потом заговорили и о том, что придется зимовать в Севастополе, но обошлось.

В первый же день по приезду в лагерь, из него почти полностью уволились все работники. Остался директор, завхоз и медсестра. Остальные побоялись заразиться от нас лучевой болезнью. Не стоит их осуждать…

Волонтеров тогда не было. И их роль пришлось выполнять нашим учителям. Они готовили еду, убирали на территории, стирали, мыли… Учили нас и не давали скучать, устаивая игры и забавы.

Возвращение случилось перед сентябрем. Повзрослевшие, с выгоревшими волосами и не по-славянски смуглой кожей, выходили мы из вагонов. Рубашка жала мне в плечах, а брюки никак не хотели прикрыть щиколотки.

А город ждал своих детей. По чисто вымытым улицам ветер подбрасывал первые осенние листья, пурпурные блики отскакивали от высоких витражей, а в пустых дворах серебристым ручьем зазвенел первый смех. Мы вернулись из эвакуации, лето закончилось…

№4 Цена дружбы

Сева и Митя играли в «Ножички». Нож, который принёс Митя, прекрасно подходил для игры. Лезвие и рукоять — словно единое целое, да и земля не забивалась в щели, как у простых складных ножей. Мальчишки расположились возле кустов акации. Новое место для игрового поля предложил Сева, вместо обычного на детской площадке. Митя не возражал. Земля здесь утрамбованная, и посторонних нет.

Присев на корточки, Митя лезвием ножа очертил круг, а затем поделил его на две равные части. Теперь у каждого была своя территория — настоящие «государства», вступающие в борьбу. Цель — охрана собственной территориальной целостности и посягательство на чужую. Потом каждый проверил участок на наличие посторонних предметов: камушки, битое стекло, корни — всё то, что затрудняет метание. Очерёдность, кому первому бросать, определили с помощью считалки:

Вышел ёжик из тумана,

Вынул ножик из кармана,

Буду резать, буду бить,

Всё равно тебе водить.

Уже в самом начале игры фортуна повернулась в сторону Мити. Он раз за разом вонзал лезвие ножа в территорию Севы, и отрезал от неё кусок, присоединяя к собственным владениям. Правда, не сумел избежать ошибок, когда игроки перешли к более сложным броскам: «с плеча», «с подбородка», «со лба», «с пальчиков», а ещё, держа нож за кончик лезвия метнуть его так, чтобы он в полёте сделал как минимум половину оборота. Но если у Мити при неудачном броске нож просто падал на землю, то у приятеля то и дело кувыркался в соседние кусты. Севка бегал за ним и приносил обратно. Только после очередного «полёта», мальчик долго возился в кустах, а вернулся ни с чем. Лишь виновато развёл руками.

Друзья вместе стали искать пропажу. Облазили все кусты, даже потрясли их в слабой надежде, что нож застрял в ветках, обшарили всё вокруг в радиусе нескольких десятков метров. Нож исчез.

После безуспешных поисков разошлись по домам. В расстроенных чувствах Митя прошёл к себе в комнату и лёг на кровать, отвернувшись лицом к стене. Горечь утраты давила на него. Нож — уменьшенная версия финки НКВД с рукоятью из чёрного граба и латуни отличался строгой красотой и был ему по-настоящему дорог. Митин нож всегда вызывал зависть у Севы. И тут прошлые картинки, зацепившиеся в памяти, стали всплывать при мысленном взоре мальчика. Лихая бесшабашность Севы, словно случайные попадания в кусты. Затем приятель замешкался там. За это время он вполне мог закопать нож, чтобы потом вернуться и забрать его себе. Иначе, как могли не найти столь приметную вещь, ведь это не иголка?! Со всей очевидностью Митя понял, что друг не просто кинул нож, он кинул его. Но не на следующий день, не позже так и не упрекнул теперь уже бывшего друга. Их отношения сошли на нет. Один из бывших друзей стыдился, что не устоял перед искушением, а другой просто не мог простить его слабости, расценив это как предательство.

№5 ИРОНИЯ СУДЬБЫ, или СО СВИДАНЬИЦЕМ!

07.02.2018 22.50

- Оля?!... Смирнова?!.. Это ты?.. Неужели помнишь? Очень рад! Надо же! Даже разволновался... Я редко бываю в Одноклассниках, в основном, тусуюсь в Фейсбуке. А тут смотрю, ты в гости заходила. Классно выглядишь! Правда, сильно изменилась, но всё такая же красивая. И как всегда, улыбаешься... Как хорошо, что ты меня нашла!

- Привет, Задунайский! Случайно просматривая страничку, увидела знакомую редкую фамилию. Только ты можешь быть из нашего города. Извини, не удержалась и открыла страницу. Но ты, как всегда, маскируешься - ни одной фотки. Ты не в разведчики, случайно, пошёл? Как жизнь? Расскажи немного о себе.

- Знаешь, я часто тебя вспоминаю. Как время пролетело... Даже не знаю, с чего начать. Самое откровенное я ведь тебе в школе написал... Жизнь моя сложилась достаточно интересно: работа нравится, но есть ощущение, что многое упущено. Разведчиком не стал, но в милицию вот занесло. Вернее, в полицию. В личной жизни тоже не сразу всё наладилось. Но потом, слава Богу, всё устроилось. Есть семья. Дочь уже школу заканчивает, сын в институте учится. Живу обычно. Больших капиталов не нажил, совесть не дала. Вот, как-то так... А у тебя?

- Я уже бабушка, представляешь? Самой не верится. У меня очаровательный внучок. В наш город я не вернулась. Объездила весь Дальний Восток, жила в Эстонии, на Волге, сейчас вот в столице. О карьере думать не получалось. После института работала и экономистом, и бухгалтером, короче, там, где была возможность устроиться. Муж - моряк, уже в запасе. Сейчас у меня такое чувство, словно я прожила много времени на другой планете. Нашла своих школьных подруг. За тебя рада! Молодец! Ну, наверное, пока достаточно, а то я совсем развернулась со своей писаниной. Было приятно с тобой пообщаться. Всё из прошлого очень дорого. Жизнь сложилась у каждого по- своему. Всё хорошо!

- "Сижу ли я за партой в школе,

Смотрю ли телевизор я,

Всегда передо мной стоишь ты, Оля,

Поймёшь ли ты, как я люблю тебя?"

Помнишь?

- Как мило. Но, если честно, слова уже не помню. Но главное, что в любви признался, а тогда это было таким огромным событием.

- У меня кое-что ещё сохранилось, посмотрю.

08.02.2018 01:29

- Оль, ты, наверное, спишь давно... А мне что-то не уснуть, извини. Вот, нашёл-таки в архивах - листок из далёкого прошлого:

"Дорогой Серёженька!

Мне передали твои стихи. Ты пишешь очень красиво, спасибо. Серёжа, если ты ещё что-то хочешь сказать мне, подойди сам и скажи. Оля."

Знакомый почерк? Это ты писала. Столько лет записка ожидала встречи со своей хозяйкой!

- Прошу прощения, Сергей, но это не мой почерк и таких записок я никогда не писала! А вы из какой школы?

- Из пятой.

- Странно. Я тоже. А в каком году закончили?

- В 85м.

- А классный руководитель кто был?

- Елизаветаа Николаевна.

- "Зизи"?

- Почему "Зизи?" "Сисси". Как австрийская императрица.

- Ничего не понимаю... А в каком городе заканчивали?

- Так в Питере...

- Вау! А я во Владике! Так у вас же написано в профиле, что вы из Владивостока!

- Так это я сейчас здесь живу... Надо же, прямо "Ирония судьбы" в Одноклассниках. Смеюсь, не могу. Но всё равно, очень рад общению с вами, Оля.

- Я тоже, Сергей... Всего доброго!

№6 ПОСЛЕДНЯЯ ЗИМА ДЕТСТВА

Та зима началась с угля, чернил и пастели. Чёрные старцы на деревянных ногах подкрадывались к окну моей детской и плотоядно облизывались. И мне, одиннадцатилетней, становилось не то чтобы страшно, а как-то по-хрустальному пусто в груди. Чернильная ночь, настоящая трусиха, при виде ветеранов неведомой войны бледнела и съёживалась. И в эту минуту в комнату заглядывала мама:

- Сашенька, вставай. Кофе уже готов!

Голос её напоминал свирель, на которой наигрывает пастушок, абориген зелёных, как дурнота в самолёте, лугов.

И я пила жидкую пастель. Да-да, как бы ни возмущались художники, кофе с молоком напоминал мне именно пастель. Сладковатое и чуть-чуть лицемерное звено между невинным бело-розовым детством и запретным взрослым миром. Чёрный кофе без сахара это для зрелых мужчин, курящих или просто хмурых. Молоко — для малышей, верящих в Деда Мороза. А кофе с белым даром коров — для сентиментальных любительниц кошек, вязания и женских романов или нескладных девчонок вроде меня. Уже не детей, но ещё не подростков.

Завтракали всей семьёй и добровольно шли на заклание морозному декабрьскому утру. Я - в школу, папа - на завод, а мама – торговать тряпками, как она сама выражалась. Кстати, папа мой по образованию учитель немецкого языка, а мама – историк. Родители не раз сетовали на волчье время, когда на плаву только рынок и некоторые предприятия. В частности, хрустальный цех кирпичного завода, на котором гнул спину отец. А я, слыша подобные высказывания, представляла громадного агатового волка с гнилыми зубами, который охотится за учителями, искусствоведами и научными сотрудниками и гонит их на рыночнокапиталистические или заводоспинодробительные должности. Ну или заставляет есть отварные макароны и запивать сию манну земную водой из-под крана.

***

Тридцать первого декабря, шурша и хихикая в кулачок, в нашу квартиру вошла серебряная радость. На Новый год у нас в гостиной яблоку было негде упасть. Женщины в длинных блестящих платьях танцевали под трагические стенания знаменитого француза.

«Tombe la neige.

Tu ne viendras pas ce soir

Tombe la neige.

Et mon coeur s’habille de noir», - плача и тоскуя, повторял он.

И кружились, кружились блестящие тени. Крохотный черноглазый сынишка нашей соседки играл с фольгой, в которую были завёрнуты подарки. Ненужная, заведомо нелюбимая, обречённая на раннюю смерть оранжевая ваза, фарфоровая кукла с печальными голубыми глазами, зеркальце в серебристой оправе, коробка недоступных в те годы шоколадных конфет и ещё море всякой всячины. Шипело и пенилось шампанское, капризничал соседский черноглазик и говорили, говорили о жестоком времени. Запаршивевшем волке с больными зубами.

Я стояла в соседней полутёмной комнате, любовалась салютами, еле-еле пробивавшимися сквозь толстую корку ледяных узоров. А по временам зажигала лампу и смотрела на своё бледное лицо в серебристой оправе. Да-да, зеркальце, подаренное маминой коллегой Тамарой, понравилось мне даже больше фарфоровой куклы и шоколадных конфет. И сама тётя Тома была такая полная, весёлая и так успокоительно шуршало её серебристое платье. А от фразы разбитной гостьи: «Все мужики твои будут» веяло хулиганской, чуть-чуть запретной радостью...

Какой-то давно забытый бог превратил самодовольного Нарцисса в хрупкий бело-жёлтый цветок. Но эта история ни для кого не стала уроком. Люди продолжали любоваться собой и искренне не понимали, за что судьба карает их. Нечто подобное произошло и со мной в ту шелестящую и морозную новогоднюю ночь. Я улыбалась своему отражению и представляла многочисленных женихов, которые начнут серенадничать под нашими окнами лет через пять, а то и раньше. Конфетнобукетничать в майские сумерки. Стоять на коленях...И вот. Да-да. Рука моя разжалась, и с печальным хрустальным звоном зеркало разлетелось на пять осколков.

Обмирая от ужаса и горя, я сунула испорченный подарок в самый дальний ящик письменного стола. Мама всегда ругала меня за эгоистическое отношение к вещам и их пыльно-нафталинно-наивным душам. «Может быть, она и не вспомнит о зеркальце? Ведь и тётю Тамару мама всегда недолюбливала», - утешала себя я.

В свои одиннадцать лет я и понятия не имела о том, что разбитые зеркала, мёртвые цветы и вещи покойников нужно выбрасывать, а ещё лучше сжигать. Правда, зеркала не горят. Но это уже мелочи. Негатив можно и в землю закопать. Или на худой конец в речку бросить. А я... Я дала тёмным силам приют, и целых два месяца нашей жизни были отравлены нищетой, хрустальной тревогой и серо-синей тоской.

***

Всё началось в трескучий бело-синий январский вечер. Мы с мамой погрузились в кухонные заботы и заранее предвкушали возвращение папы. В этот день отец должен был привести с собой весёлую рыжеволосую девицу, смешливую и добрую. Звали её Получкой. «С собой они принесут конфет, а, может быть, даже фруктовый кекс к чаю. Абрикосовый, мой любимый», - размышляла я. Мама тихо напевала себе под нос припев французской новогодней песни и что-то помешивала ложкой в кастрюле.

Вернулся папа мрачным. И не один, а с неприглядной картонной коробкой на полиэтиленовых лямках. Цвет лица его напоминал серое декабрьское небо. Рыжеволосая Получка осталась там, на морозной и снежно-жестокой улице. «А ведь её могут съесть чёрные старцы на деревянных ногах. Да и чернильная ночь выместит на красавице с огненными волосами свои неудачи», - беспокоилась я.

- Олег! Что с тобой? Ты почему такой? - наступала на него мама.

- У предприятия временные трудности, и они решили пока выдавать сотрудникам зарплату готовой продукцией. В этой коробке — изделия из хрусталя. Стаканы, сахарницы, рюмки, солонки. Всякая всячина, - папа тяжело дышал, на лбу его блестели бисеринки пота.

- Не переживай, Олег. Такие вещи пользуются страшной популярностью. Мы всё продадим, вот увидишь. А пока станем жить на мою зарплату. Рашид, даром, что противный, платит регулярно.

На другой же день мама развила бешеную деятельность. Обошла всех знакомых соседок, позвонила женщинам, вместе с которыми торговала. Она настойчиво предлагала им приобрести кусочек эстетики. Вернувшись из школы, я села на корточки перед коробкой и, как заворожённая, смотрела на таинственно мерцающих хрустальных принцев и принцесс. Больше всего мне нравилась безделушка в виде чистого, как слеза младенца, замка. Нечто подобное стояло в серванте у тёти Тамары. Подобные вещи созданы лишь для того, чтобы радовать глаз и вызывать завистливое аханье гостей.

- Кто живет в этом замке? Зимние эльфы или король Снег со своей дочерью Ледяникой? - шептала я.

- Нет-нет, это обитель бриллиантовых летучих мышей и бесплотных призраков, - возражал шёпот, несущийся из коробки.

А за окном царствовало хрустально-снежное время года и умоляло родителей: «Пожалуйста, продайте мне хотя бы одну солонку. А я заплачу вам, щедро заплачу. Смотрите, сколько у меня снежных купюр и ледяных монет!»

Но родители не слышали призывов белощёкой красавицы и всё больше хмурились. За неделю им удалось продать лишь один набор рюмок и пару сахарниц.

Чёрный волк с хроническим кариесом поселился где-то около нашего дома и провожал нас жадным взглядом больных гноящихся глаз. И вот однажды в тёмный, как жизнь после смерти, вечер он совершил нападение. Жертвой жестокого времени стала мама. Такая худенькая, такая бледная, такая хрустальная...

Мама неоднократно ездила по городам и весям дабы закупить товар. И нужно же было случиться, чтобы в дни Черноснежья поезд, в котором ехали мама и её тряпки, был самым наглым и беспринципным образом ограблен! Товар сгинул в беспросветной вьюжной ночи, а с ним и чужие деньги. Принадлежавшие, между прочим, Рашиду.

И навсегда отпечатались в моей памяти слёзы, текущие по маминому белому лицу, папины увещевания и ощущение чего-то леденяще-тошнотворного. Так бывает, когда летишь в самолёте или слишком долго едешь на машине.

Я сидела в комнате и спрашивала у своих хрустальных друзей, как жить дальше. Но они все куда-то попрятались. Содержимое коробки превратилось в бездушный глухонемой груз.

И потянулись безрадостные снежно-тоскливые дни. «У тебя тяжёлый грипп. Тебе в школу нельзя», - сказала мне мама однажды утром. И я сделала вид, что поверила ей, хотя чувствовала себя абсолютно здоровой. Я ходила по нашей в миг очужевшей квартире, разговаривала с хрустальными эльфами, читала книги, а родители где-то пропадали. Решали дела, как они выражались. Я же осталась пленницей нашей наполненной хрусталём шкатулки. Бродила по «большой» комнате, а рюмки, солонки и всякая всячина в коробке перешёптывались между собой и чему-то смеялись. Зяк-звинь-динь. Звяк-звинь-динь.

Ужинали и обедали мы макаронами, залитыми кетчупом, а на завтрак пили воду и закусывали её хлебом. Пришла Нищета. Желтолицая женщина в синем халате, похожая на уборщицу. Я скучала по снежным горкам, подругам и морозному свежему воздуху и спустя три недели такой жизни превратилась в вялую бледнолицую тень.

Между мной и вещами произошло охлаждение. Ковёр шипел на меня, как разгневанный тропический змей, стулья больно били по ногам, оставляя ссадины и синяки. И звенели хрустальные демоны, и звенело нечто у меня в ушах. Хрустальные колокольчики или пение спящих подо льдом далёких рек.

К нам периодически кто-то приходил, но дверей родители не открывали. Окна под плотными шторами напоминали пуританок из восемнадцатого века, прятавших свои прелести под бесформенными хламидами. Волк с больными зубами скрёбся и скребся в нашу входную дверь. А зима, перешедшая на его сторону, смеялась и потирала сухие ладошки.

И вот в синекожий день Иуды-февраля я в очередной раз осталась дома одна. Родители уехали в далёкий посёлок под названием Стеклянный продавать хрусталь. На кухне было немного хлеба и полбанки варенья, которым поделилась с мамой сердобольная соседка. Но есть не хотелось. Я стала одной из хрустальных вещей, которые папе выдали вместо зарплаты. Лежала в постели глупая, глухая и равнодушная ко всему на свете.

И лишь когда к нашим окнам подкрались чёрные старцы на деревянных ногах, и чернильный вечер задрожал от страха я, неумытая и непричесанная, поднялась со своего не такого уж и мягкого ложа, без аппетита сжевала кусок хлеба с вареньем и погрузилась в чтение старых журналов, лежавших в тумбочке. Мозг мой стал хрустальным и хрупким и плохо воспринимал серьёзную информацию. «Наверное, эльфы из прозрачного замка, который сегодня увезли, читают подобные статейки да гороскопы», - подумалось мне. Или эту фразу прошептала на ухо хитрая и коварная зима?

Помятые, никому не нужные журналы поведали мне о том, к чему снится сова, как избежать порчи, как обезвредить соперницу, каким образом отучить мужа от чрезмерного пития. Да, мама моя увлекалась всей этой эзотерической мишурой. «Разбитое зеркало - разбитая жизнь», - поначалу мой глухонемой мозг ответил на эту фразу слабым импульсом. Так умирающая лягушка еле-еле вздрагивает от иголки или электрического разряда. Но чем дальше я читала, тем больше прозревала. И поняла я, что корень всех наших бед кроется в разбитом зеркальце, притаившемся в ящике письменного стола. «Надо его найти и обезвредить», - прошамкали деревья, те самые одноногие ветераны, обугленные в горниле войны.

Отыскав серебристую рамочку и пять острых, как башенки на хрустальном замке, осколков, я оделась, положила труп тёти Томиного подарка в карман старой, выносившейся дублёнки с чужого плеча и нарушила главный родительский запрет. А именно: покинула свою набитую мебелью, тишиной и пылью тюрьму. Голова моя кружилась от вечернего свежего воздуха. Несколько раз я была вынуждена опуститься на скамейку.

Я решила закопать зеркальце в снегу на пустыре недалеко от нашего дома. О, с каким остервенением кусала Зима мои дрожащие пальцы! С какой злостью ветер бросал в лицо осколки хрустальных рюмок Снежной королевы! Но дело было сделано. Я похоронила мертвеца, и дышать стало намного легче.

Я побежала домой. Угольный волк щелкал зубами мне вслед, но напасть на меня почему-то не решился. Дома я спрятала все следы своего незаконного бегства и погрузилась в чтение «Головы профессора Доуэля». Мозг мой теперь работал ясно, и магические журнальчики ему не требовались.

И с этих пор зубы Волка разжались. Родители успешно продали хрусталь и накупили продуктов. На следующий день мама съездила к родственникам, жившим в деревне, они и их соседи всем миром собрали сумму, необходимую для выплаты долга Раскосоглазому. Мать моя нашла другую работу. Отец в следующем месяце получил не хрустальную, а самую что ни на есть денежнобумажную получку. Часть её отослали добрым поселянам.

На смену зиме пришёл весёлый и звонкий апрель, я впервые в жизни влюбилась, и детство покинуло меня, махнув на прощание рукой. Странное дело, когда при мне заговаривают о ранних годах своей жизни, я непременно вспоминаю эту хрустальную, пастельную, угольно-чернильную и тревожно-холодную зиму. Почему? Ведь в памяти моей сохранились куда более яркие фрагменты. Первое посещение леса, например, или поход в первый класс или участие в конкурсе юных поэтов. Наверное, всё дело в том, что этой зимой Детство решило уйти к какому-нибудь малышу. Подумало, вероятно, что я в нём уже не нуждаюсь. А последние мгновения, помнятся, как правила, ярче всего.

Год спустя Волка с гнилыми зубами изловили, пристрелили и сожгли. И мне его ни капельки не жаль. Шутка ли: изгнанный из Москвы и Санкт -Петербурга, он лишних четыре года прятался в провинции и отравлял людям жизнь. Заражал их судьбы зловонным дыханием, страхом и мрачной тоской. На смену Гнилозубому пришли румяные молодцы в жёлтых рубашках, которых все называли Сытыми Нулевыми. Явились они в наши края с четырёхлетним опозданием. Но лучше поздно, чем никогда, как говорится.

Так началась, прошла и завершилась последняя зима моего детства. Плохая или хорошая? Не знаю, скорее её можно назвать контрастной. Была там и радость. Шелестяще-серебряное новогоднее счастье, пахнущее дорогими конфетами. И пастельно-чернильные школьные утра. Присутствовало и горе. Встреча со старым и больным, но от этого не менее свирепым Волком. В те дрожащие от холода и страха дни я многому научилась. Поняла, что незначительные, на первый взгляд, мелочи могут если не разрушить, то испортить жизнь всей семьи, узнала, что такое нужда, и стала ценить простые семейные радости. Спокойные вечера, мамин смех, папину улыбку, прогулки с подругами. А это что-нибудь да значит.

А, может быть, та зима была сном? May be, may be. Ведь порой мы принимаем далёкие сновидения за воспоминания нашего детства. И наоборот. Всё-таки давным-давно миновала эта калейдоскопно-яркая-обидно-радостно-печальная пора с его пастелями, акварелями, грубыми масляными красками и бесценным, золотисто-увесистым опытом.

№7 АБРИКОСЫ

Стояло жаркое июльское утро. Родители ушли на работу, а в моём дворе собрались школьные друзья: Витюха, Васёк и Мишка. Улица в селе была всего одна, а хаты ребят располагались в разных местах.

Ребята обманули родителей, что идут на пруд – он был посередине села, а сами всё утро упрашивали меня, чтоб провёл их в колхозный сад. Он ведь за моим огородом. А дело было в голодный тысяча девятьсот сорок седьмой, и кушать хотелось неимоверно. Каждый из нас уже и пухнул не раз от недоедания, и сознание терял.

Я, конечно, не хотел идти на такой поступок. Потому, что перед их матерями потом не оправдаешься. Особенно перед матерью Витюхи. Он у неё - единственный, поскольку отец умер от ранений, и она берегла его, как драгоценный камень. Выйдет, бывало, на середину улицы, сложит ладони рупором и кричит на всё село: - «Ви-ть-тя! Ви-ть-тя!».

Попробуй, не явись. А если мы уйдём в сад, это ещё дальше от моего дома, и не услышим, тогда что? Но у людей существует чувство солидарности. Присутствовало оно и у меня.

Идти надо было по лесопосадке, которая отделяла мой огород от соседа. Там такая непролазная тропка! Акация с острыми колючками, шиповник. Оборвешься, исколешься, пока доберёшься до сада.

Так и случилось. Ещё и половины не преодолели, а Витюха уже хнычет – хлестнуло веткой по глазу. Я тоже корягой ногу расцарапал до крови. Лишь Васёк с Мишкой молчали. Но они от природы - тихони.

Мишка жил через дорогу. Мы с ним целыми днями гуляли друг у друга. Мать его умерла, а отец куда-то уехал. Говорили, на заработки. И видно было, как подростку нелегко живётся с бабушкой. Придёшь, бывало, а у него, кроме залежалого сухарика, и покушать нечего. Что ж, принесу из дому, что есть, подкормлю – благо, отец мой работал в тракторной бригаде, где зарплату выдавали продуктами.

А однажды нам знакомая бабушка дала по пирожку. Это дело! Ей-богу, были на седьмом небе! Ели, ели и придумали: «А что, если остатки закопать в землю, чтоб и назавтра было?» Так и поступили. Ух, смаковали на следующее утро! Такого аппетита я еще не ощущал!..

Вот, наконец, приблизились к дороге, которая разделяла огороды от сада. Это была обычная грунтовка, с травкой посередине. По ней, как правило, возили инвентарь или собранный в саду урожай. Посторонним там ходить и ездить запрещалось. Оттуда, как на ладони, видна хата садовода, и ему отлично видно нас из дому.

Сторож уже дважды прокричал из середины сада: «Вижу, вижу!». Кому не понятно, что это имитация верности садоводу? Но все-таки! Трудно после этого переступить черту запрета, то есть, перебежать дорогу. Но вот, наконец, голод взял верх над нерешительностью. Выскочили, и короткими перебежками будто в атаку. Ох, признаюсь, нелегко это далось! Все тощие, слабые. Кроме того, у меня нога болела, Мишку насморк замучил. А тут ещё Витюха, к несчастью, отстал. Но ждать его было рискованно – сами засветимся. Решили, что глаз успокоится, и он подойдёт.

Выбрали самые роскошные деревья, взобрались на них, разместились так, чтоб, если не видеть, так хоть чувствовать друг друга. Приступили к работе: кто руками, кто зубами – голодные ведь! А вокруг столько краснобоких да сочных абрикосов! Не встречал еще такой блажи: бери и ешь…

Я уже надкусил с десяток и потянулся, чтоб сорвать самый-самый, как вдруг, слышу, кто-то нащупывает мою ногу. В этом саду, если кого и надо остерегаться, так это сторожа или садовода. Сторож на край сада никогда не выходит. Это мы знали. А садовод, тот хитрый, вечно появлялся, когда его не ждёшь.

Я всё же подумал, что это шутка кого-то из ребят, и громко возмутился: дескать, вы же знаете, что у меня нога болит! А они, приняв мои возмущения за сигнал тревоги, посыпались с деревьев и побежали, кто - куда. Я нагнулся, чтоб посмотреть вниз и разобраться в ситуации, и увидел внизу садовода. Как всегда, на нём серая, мокрая от пота, рубашка, на голове - широкополая кавказская фуражка. Стоит, главное, и указывает пальцем: ну-ка, спускайся, мол…

Разве такому здоровяку не подчинишься? Нехотя, но повинуюсь. Ноги переставляю медленно, как важная персона. И даю понять, что там у меня болит. Мало ли! Может, сжалится. А садовод, смотрю, и в самом деле, как бы боится, что ли, притронуться ко мне. Избегает, видно, лишних неприятностей. За это он, впрочем, частенько получал от наших родителей…

Спустился. Стою. Как перед святым ликом. Он схватил меня за рубаху и молчит. А я, подпёртый его кулаком к горлу, соплю. Секунду стоим, вторую, будто изучаем глазами друг друга. Потом я как дёрну – и побежал в сторону огородов. Там как раз картошка готовилась к цветению, и он туда, разумеется, не рискнет. Топтать? Да его за это проклянут! Только и успел крикнуть мне вдогонку: «Стой!». Но это уже выглядело, как «Вижу, вижу!»

Побежал и он. Но не по картошке. Рванул, хитрец, по дороге, которая отделяла сад от огородов. Бежит параллельно мне и косит глазом: в чей же, интересно, двор я побегу? Тогда, мол, и он туда свернёт.

А мне ничего не оставалось, как «вырулить» на любую тропинку, чтоб оказаться в первом попавшемся дворе. А дальше видно будет. Смотрю, и Витюха, выскочив из кукурузы, тоже пристроился ко мне.

- Где остальные? – спрашивает.

- По пашне ушли! – отвечаю.

А пашня была плантажная, сантиметров семьдесят глубины. Свежая. Надорвутся ведь. Кроме того, волновало вот ещё что. Мишке-то, конечно, предстоит получить, что и нам. А вот ВаськА жалко. Дело в том, что зимой он по неосторожности столкнул в прорубь дочь садовода, и тот теперь, под предлогом разворовывания колхозного добра, может сделать с ним, что угодно…

И вот мы под скирдой. Чьей – и сами не знаем. Стоим и обдумываем: «Куда же теперь?» А садовод приближается. Значит, пора срываться. Вскакиваем во двор, а там, откуда они взялись, полно народу. Кто? Зачем здесь? Стоят, главное, крУгом и все, как по команде, смотрят вниз. Мы тоже нашли в крУге свободные места и пристроились. Вроде, с самого утра тут торчим.

Только сейчас до меня дошло, что этот двор я знаю. Тут, оказывается, живёт Ленка, моя одноклассница. Мы с нею вчера около сарая шептались. Помню, притронулся к её руке, а она покраснела и говорит: «Приходи завтра. Тут будут копать колодец. Постоим, поболтаем». А-а-а, колодец, значит!?

Садовод, подбежав к мужикам, тоже прикинулся лисой. Ему стыдно перед сельчанами, что гоняется за подростками. Но урожай-то беречь надо! И он пристроился, как и мы, в круг, уткнувшись глазами вниз. Будто и он тут с утра.

А планировка двора такая. Если сорваться и бежать, то надо либо в огород, но ту сторону «прикрыл» садовод, либо через двор на улицу. А там свои сложности. Сарай и хата образуют узкий проход. Среди снующих там мужиков можно в горячке запутаться. А садоводу это было как раз на руку.

А, думаю, что за жизнь без риска! Будь, что будет! Срываюсь. Вылетаю, как испуганный заяц, в тот самый узкий проход. И надо же такому случиться! Навстречу, откуда ни возьмись, Ленка несла кому-то кружку воды. И мы с ней, как два велосипеда, врезались. И разлетелись в разные стороны. Не помню, что было дальше. Пришел в себя, когда уже бежал по улице, а садовод семенил параллельно, по тротуару.

По пути встретил и Мишкину бабушку, и Витюхину мать. Но было тогда не до объяснений. Правда, и они молчали. Может, думала каждая из них: «Господи, хорошо, хоть не мой!». И долго глядели вслед. Будто мы – на стометровке, а они болеют за нас…

Садовод потерялся за селом, потому что там я оказался, как выражаются футболисты, на своем поле. Эти высокие цветущие бурьяны ему - по плечи, а меня в них вообще не видно, знакомы мне, как мои пять пальцев. Тут мы с ребятами постоянно собирались и гуляли до первого "Ви-ть-тя!"

Вскоре подтянулись и остальные. Почувствовав себя в безопасности, мы занялись разбором «полетов». Долго обсуждали свои просчёты и последствия случившегося. И пришли к такому неутешительному выводу: то, что мы убежали, мелочи по сравнению с тем, что нас ещё ожидает. Получим, наверное, и от родителей, и от тех, кому картошку истоптали, а я - ещё и от Ленки…

С таким вот настроем и пошли домой. Но не учли одного. Опытный охотник, к которым, наверняка, относил себя и садовод, лису поджидает на выходе из норы. Именно в таком «узком» месте он нас и схватил. Выстроил в колонну по одному, как пленных, и повёл в сад. Там, без единого слова, насыпал каждому в карманы отборных абрикосов и топнул ногой:

- А теперь марш по домам!

.jpg" />

№8 ЮНЫЙ ТАЛАНТ

Пионерский лагерь "Сокол" закрывал смену. В отрядах сильно расшумелись: завтра домой! Настроение было приподнятое, и третий отряд, двигаясь строем из столовой после ужина, так грянул "Картошку", что воспитатель и пионервожатая только переглядывались и улыбались. Воспитатель Анатолий Николаевич подбадривал долговязого мальчишку, шагающего в первой тройке:

- Давай громче, Ильин! Давай, артист!

Саня Ильин вчера прославился. И вот как: он знал много блатных матерных песенок, которым научился у двоюродного брата Васьки, когда Саньку на зимние каникулы отправили к тётке в большой город. Имеющий средние отметки в школе, в запоминании мата и похабщины Санёк проявил способности вундеркинда: за неделю общения с Васькой в его мозгу крепко засели песни про тюрьму, про Мурку, про хулиганов. Единственной приличной песней была "Очи чёрные". Блатные Санька мог петь красиво гнусавя, а "Очи чёрные" с настоящим цыганским завыванием. Ещё в его коллекцию вошли две басни Крылова "Волк и ягнёнок" и "Ворона и лисица", переложенные на блатной манер, а также "нахальный" стих "Пошла я раз купаться на озеро Байкал".

Прожив неделю в лагере, Саня после отбоя громким шёпотом исполнил в палате песню "В Кейптаунском порту". Пионеры, в основном отличники и маменькины сынки, разинули рты:

- А ещё знаешь?

Санька выдал "Ворону и лисицу". Обитатели палаты давились смехом, накрывались подушками. Выступление прервал громкий мужской голос:

- Что там такое?! - Анатолий Николаевич был суров, и всем пришлось затихнуть и постепенно уснуть.

Но концерты продолжались. Каждую ночь Саня оттачивал мастерство, басни читал в лицах: тоненьким голоском за лису и ягнёнка, а басом за ворону и волка. Репертуар его не менялся, но жадный интерес слушателей не убывал, они, как сказку на ночь, хотели слушать запретные и смешные Санькины номера.

А вчера на стадионе его плотным кольцом обступили большие пацаны из первого отряда - Санька струхнул...

- Песенки поёшь, стихи читаешь?

- Д-да...

- Мы тоже хотим послушать. Чтобы ваш Толя не засёк, соберёмся после ужина в туалете у нашего корпуса. Поэл?

- Ладно...

В назначенное время Саня поднялся на "эстраду". Его ноги в кедах расположились на пятачке между двух отверстий. "Зал" был полон: в первом ряду, вплотную к эстраде стояли старшие пионеры, юные ленинцы помоложе толпились сзади, в дверях тискалась малышня.

Он начал с беспроигрышной: " В Кейптаунском порту, с пробойной на борту Джанетта пополняла такелаж..." Песню приняли хорошо - пацаны кивали головами:

- Клёво! Законно!

Вторым номером пошла "Вот вернулся из тюрьмы домой..." Она была с юмором, зрители заржали, наградив певца настоящими аплодисментами! Басня "Волк и ягнёнок" и стихотворение про купание голых баб в водах Байкала вызвали всеобщий хохот. Народ прибывал, любопытные пионеры толпились возле дверей. Самое интересное, что в конце "Шута и королевы", когда Саня демоническим голосом пропел: "Так на ж, возьми, вот голова, что так любила королеву," - захлопали девочки из-за перегородки со своей половины! Саня поймал кураж... Исполняя "Очи чёрные", он дал сильнейший цыганский надрыв: "Как люблю я ва-а-а-а-ас!" - раздавалось из туалета и, казалось, сам Яшка из "Неуловимых мстителей" заливался в пионерском нужнике. Последние слова песни потонули в овациях. А дальше случилось то, что должно было случиться: Саня, который единственный стоял лицом к двери, увидел как в туалет, расталкивая пионеров, входит Анатолий Николаевич... Певец окаменел.

Зрители горохом высыпались из зала, а перепуганного артиста за шиворот, как волк ягнёнка, воспитатель поволок в корпус. "Всё. Кранты. Сообщат родителям, отец убьёт," - успел подумать Саня. Анатолий Николаевич втолкнул его в свою комнату:

- Молоде-ец, - процедил сквозь зубы, - садись к столу.

Саша сел. Воспитатель положил перед ним блокнот и авторучку:

- Пиши.

- Что писать?...

- Слова мне пиши. Песни, басни. Всё, что знаешь.

Прошла вечерняя линейка, давно уже звуки горна, сыгравшего отбой, затихли над лагерем, а Санька продолжал старательно выводить слова в блокноте. Когда в час ночи он вошёл в палату, там никто не спал, со всех сторон послышался шёпот:

- Ну что? Кабзда? Чё Толя?

- Во! - Саня показал оттопыренный большой палец и рухнул на койку.

№9 ТО ДАЛЕКОЕ ЛЕТО

Тем летом мне как раз исполнилось семь лет, и я готовился к поступлению в школу. Родители подобрали для меня недорогой дерматиновый портфель, а мне хотелось популярную в те послевоенные годы «полевую сумку». Тогда с такими, похожими на командирские планшетки сумками, ходили в школу дети военнослужащих.

После войны прошло совсем немного времени. В городе кое-где стояли ещё не отремонтированные, полуразрушенные бомбами дома, и среди развалин можно было обнаружить гильзы и осколки немецких снарядов.

Между тем, в среде местной пацанвы война всё продолжалась.

Каждый день, на пустыре за железной дорогой, разбивались на «русских» и «немцев» и, вооружившись самодельными, вырезанными из дощечек пистолетами и автоматами, устраивали в бурьянах засады, сооружали на ветках старых тополей наблюдательные посты и ходили в рейды на дальние огороды. Часто рылись на свалках и в руинах строений с надеждой найти что-либо «настоящее», «стоящее»: типа поломанного приклада или ржавой каски. Каждый мальчишка тогда мечтал об оружии, хотя бы о таком, как «воздушка», о пневматическом ружье. Однако таким счастьем обладали немногие, их знали в лицо, они были в большом авторитете. Про них так и говорили: – «Ромка с маслобойки, у которого «воздушка». Иметь ружье я, конечно, не мог, зато у меня была настоящая военная книга об оружии. Она случайно попала ко мне в руки, когда я таскал выброшенные кем-то на свалку ящики для рассады. В одном из них и лежало потрепанное учебное пособие для красноармейцев под названием «Револьвер и пистолет». В нём подробно описывались разные системы оружия от старинных пищалей до современных образцов и даже давались наставления по технике стрельбы. Часто, собравшись где-то в укромном уголке, мы с ребятами внимательно рассматривали картинки и иллюстрации. Как я мечтал хотя бы подержать в руках один из описанных в книге экземпляров стрелкового оружия! Все эти «Кольты», «Смит-и- Вессоны», «Люгеры» и «Вальтеры» иногда даже снились мне по ночам…

Время постепенно затягивало нанесённые войной раны. Жизнь налаживалась. На пристанционном поселке почти в каждом дворе водилась какая-то живность. Наше семейство тоже держало корову и двух поросят. Для заготовки сена на подворье рядом с закутой для свиней специально соорудили большой деревянный сарай. Он всегда почти под потолок был завален сухой травой. Заходить туда мне было строжайше запрещено. Родители боялись как бы от таких посещений не случился пожар. Была и ещё одна, не менее веская причина, о которой я узнал несколько позже…

Оказалось, что у моего дедушки Василия Семеновича имелся в наличии настоящий боевой револьвер. Откуда он у него взялся – никто не знал, скорее всего, он сохранил его еще со времён Гражданской войны, когда воевал ездовым в бригаде самого Григория Ивановича Котовского.

Узнал я об этом совершенно случайно весной, на майских праздниках. К нам тогда понаехало много родственников. Гуляли весело, во дворе за наспех сколоченными по такому случаю столами. Детям поручили крутить патефон и менять грампластинки. За этим занятием мне и приспичило сходить «по- маленькому». Туалет оказался занят кем-то из гостей, пришлось бежать в кусты…

За зарослями сирени, в маленькой беседке сидели мой подвыпивший дед Василий с кумом. Тот тоже был хорошо «под хмельком». Они о чём-то громко спорили, не замечая никого вокруг, а потом Василий Семенович достал из-за пазухи и развернул на столе холщевую тряпицу, откуда вороненным стволом блеснул револьвер. Он был точь-в-точь таким, как на картинке в найденной мною книжке. Даже издали наган как магнитом притягивал мой взгляд. Я забыл, зачем бежал в кусты, стоял, затаив дыхание, и глаз не мог оторвать от такой роскоши. Дед дернул за какой-то рычажок, и из барабана как горох посыпались на стол маленькие медные патрончики. Потом оружие взял в руки мой крёстный, пощелкал курком, заглянул в ствол. С этого самого момента непреодолимое желание подержать револьвер в руках не покидало меня ни на минуту. Чтобы проследить, куда дед прячет оружие, я без колебания отказался от испеченного бабушкой праздничного пирога с клубникой и весь вечер незримой тенью ходил за дедушкой.

Как выяснилось, он хранил оружие в том самом сарае с сеном, вход в который мне был строго заказан. Прятал его в выемке под крышей. Вытащить револьвер оттуда оказалось не так-то просто. Во дворе постоянно крутился кто-то из взрослых: то кормили кур, то пололи траву, то поливали клумбы, то готовили обед или часами варили варенье на сложенной под навесом из камыша «летней» печке…

Осуществить задумку удалось только через неделю. В один из дней отец, как обычно, ушёл на работу, бабушка с мамой поехали на рынок продавать сало и обещали вернуться только к вечеру, а дед, захватив тяпку, поспешил в самый конец огорода, где у нас была посажена картошка, и где с самого утра суетилась с лопатой соседка – тётя Фрося. Благоприятный момент настал. Искать лестницу было некогда, пришлось поставить стул, на него сверху примостить маленький табурет. Таким образом, мне удалось кончиками пальцев дотянуться до заветной ниши и потянуть за тряпку.

Револьвер оказался совсем не таким лёгким, как наши выпиленные из дерева образцы, весил он прилично! Да тут ещё нога дрогнула на шаткой табуретке. Оружие выпало из промасленного полотна и полетело вниз…

Выстрел был оглушительный! Моментально заложило уши, а в нос ударил кисловатый запах пороха. Через открытую дверь я увидал, как из летней кухни в длинных семейных трусах выскочил мой дедушка, а за ним следом, оправляя юбку и застегивая на бегу блузку, выбежала растрепанная соседка тётя Фрося.

Бледный как стена дед ощупывал меня дрожащими руками, и все время повторял:

– Ты цел? Тебя не ранило? Кровь, крови нет?

…Потом мы с ним вдвоём замывали мои штанишки в стоявшей под летней кухней бочке с дождевой водой и дед, немного успокоившись, повторял: «Слава Богу, всё обошлось, всё обошлось»…

Я всё ожидал, что он хорошенько отшлёпает меня ремнём, во всяком случае, как следует выругает, но ничего этого не случилось.

Когда следы несчастного случая были тщательно сокрыты, дед закурил «самокрутку», мы уселись на траву под вишней и заключили настоящее крепкое мужское соглашение: дедушка ничего не говорит родителям, а я не стану рассказывать, почему случилось так, что он оставил меня без присмотра. Слово своё он сдержал. Я тоже, только спустя более полувека, впервые нарушил данное Василию Семёновичу обещание…

№10 ДАШЕНЬКИНО КОРОЛЕВСТВО

- Ба, а на этой фотографии правда вы с дедушкой? - маленькая Танюша листает альбом, недоверчиво поглядывая то на свадебную фотографию, то на бабушку.

- Правда, - отвечает бабушка Дарья. Дедушка Даниил возится во дворе и не слышит их разговора, а жаль...

- А почему у тебя в руках этот медвежонок? - девочка, прижимая к себе плюшевого мишку, которого ей разрешили взять с полки, удивленно смотрит на фото. - Ты ведь уже большая!

- Это особенный мишка, - улыбается бабушка, опускаясь на диван. - Хочешь послушать?

- Хочу, хочу! - Танюша придвигается поближе. - Расскажи!

- Ну, слушай… - начинает бабушка.

***

"К сожалению, день рождения только раз в году..." - пропела пятилетняя Дашенька. Расправила платьице на самой большой кукле, сидевшей на кровати. Подбежала к другой, на подоконнике, потом к третьей, на стуле. Весело закружилась, схватив в охапку четвертую, голубоглазую. Остальные, устроившиеся на столе, словно ждали, когда маленькая хозяйка поиграет и с ними. Девочка обвела комнату сияющими глазенками. Как здорово, когда тебе дарят столько подарков! Кукла от мамы с папой, от старшей сестры, от тети с дядей, от бабушки и прочей многочисленной родни...

- Дашуня, пора ложиться, - это мама заглянула в комнату. Улыбнулась при виде счастливой дочурки. - Да у тебя тут настоящее королевство кукол

- Ага! - малышка обняла маму. - А когда дедушка придет

- Да что-то задерживается, - Людмила погладила дочку по светлым кудряшкам. - Ничего, скоро. А ты пока выбери, кого из своих принцесс положишь с собой под одеялко, как ты мечтала.

Девочка посмотрела на игрушки и задумалась. Все они были такие красивые, одна лучше другой! Дашенька даже растерялась. Наморщив лобик, она смотрела то на одну, то на другую куклу. Мама, снова улыбнувшись, вышла: греть воду для умывания, стелить постели и заниматься прочими взрослыми делами. В этот момент в замке зашуршал ключ - вернулся дедушка. Первым делом он, конечно, зашел к внучке и подарил ей долгожданный подарок.

- Ой, деда! - пролепетала та, разглядывая еще одного жильца королевства кукол. - Спасибо!

Когда мама вернулась в комнату, Дашенька уже погасила свет и укрылась одеялом. Носик ее слегка посапывал, а с лица не сходила счастливая улыбка. Обеими руками девочка крепко обнимала... большого плюшевого мишку. Коричневый тостячок смотрел приветливыми пуговичками, слегка поблескивавшими в полумраке комнаты. Людмила наклонилась, чтобы поцеловать дочку на ночь.

- Я возьму Мишутку завтра в садик, мам, - уже засыпая, пробормотала малышка. - Можно?

- Конечно, - мама тихонько рассмеялась, разглядывая медвежонка. - А знаешь, у меня в детстве был почти такой же. Я его очень любила! Похоже, дедушка искал в магазине похожего, вот и задержался…

Но Дашенька уже спала. Ей снились куклы, устроившие бал в ночной комнате, и разгуливающий среди них толстенький Мишутка. А сама девочка, в блестящем розовом платье, танцевала, беззаботно смеясь и хлопая в ладоши.

На следующий вечер, когда мама пришла за дочкой в детский сад, та выбежала к ней без мишки.

- А где твой Мишутка? - встревожилась Людмила.

Малышка, ни капли не расстроенная, принялась рассказывать. Оказывается, в садик пришел новенький, Данилка. Семья только недавно приехала в город, и...

- Представляешь, мам! - говорила Дашенька. - У него был такой же медвежонок, но он потерялся, пока они ехали! Данилка так по нему скучал...

Мама слушала, с трудом сдерживая улыбку. Она уже догадалась, куда делся дочкин мишка. И не ошиблась: добрая Даша, пожалев Данилку, на время отдала ему своего плюшевого друга.

- В садике мы с Данилкой будем играть с мишкой вместе, и я не буду так по нему скучать, - тараторила Дашенька, когда они шли домой.

- А ночью? - осторожно спросила мама.

- А ночью он будет спать у Данилки, - не передумала малышка. - Тогда ему не будет так грустно без своего мишки! Правда, мам?

У Людмилы потеплело на душе. Неудачный день, с неприятностями на работе и хамом в автобусе, перестал иметь значение. Она так гордилась своей доброй дочкой, не пожалевшей игрушку для грустящего новенького!

***

- Так что это непростой мишка, - заканчивает Дарья. - Понимаешь?

Танюша серьезно кивает. Даниил, входя в комнату, слышит окончание разговора, и улыбается. Потом оба смотрят на внучку, а та с восхищением - на медвежонка.

- Спасибо, Мишутка! - говорит она. - Ты молодец, что подружил моих бабушку и дедушку!

№11 В ЦАРСТВЕ СНЕЖНЫХ ФЕЙ

Маринка с тоской посмотрела на часы в телефоне – до конца урока оставалось целых две минуты. А за окном царила такая красота: порхали снежинки, ярко светило зимнее солнце, лед блестел, точно зеркало. Наконец, прозвенел звонок, и Маринка вместе с другими учениками седьмого "А" выбежала за дверь.

Она пришла домой, быстренько пообедала горячим борщом и, взяв коньки, вышла на улицу. Как девочка любила кататься на коньках! В эти минуты она чувствовала себя принцессой Эльзой из «Холодного сердца».

- "Холод всегда был мне по нутру", – спев песню из знаменитого диснеевского мультфильма, Маринка поклонилась несуществующим зрителям и сделала пируэт, да так и замерла от восхищения. Дело было в том, что неподалеку от катка находились развалины старого замка. Весной, летом и осенью они представляли собой неказистое, кособокое здание, а вот зимой превращались в царство снежных фей. Школьница очень захотела поделиться красивым видом замка с ближайшими подружками Олькой и Наташкой.

Наступил очередной школьный день, на перемене Маринка позвала девчонок к себе и заговорщицким шепотом произнесла:

- Мне надо вам кое–что показать.

Заинтересованные девочки даже пододвинулись поближе.

- Старый замок зимой, оказывается, такой красивый…

- Ага, - сказала Олька, - а говорят, там духи живут и едят каждого, кто приблизится.

- Ну и глупости, - сказала Маринка, - никаких духов там нет, зато есть… цветы.

- Цветы зимой? – расхохоталась Наташка.

- А спорим? – ответила Маринка. - Пойдемте со мной сегодня и сами все увидите.

- А если нет, дашь на месяц свой Айфон?

- По рукам! Олька, разбивай!

После школы троица отправилась к замку, который блестел и переливался на солнце.

- Ну я же говорила, что никаких цветов тут не… - начала Наташка и вдруг замолкла. Прямо из–под снега выглядывали подснежники, наполняя воздух вокруг тонким ароматом.

«Ну и дела, - подумала Маринка. - Бывают же чудеса, точно снежные феи помогли».

№12 АКВАРИУМ

Мои родители не были поклонниками домашних животных, и я никак не мог понять, почему. Ведь так здорово иметь четвероногого друга, например, грозного вида овчарку. Идешь себе по улице, а перед тобой все прохожие расступаются, да и во дворе никто не посмеет с таким человеком в контры вступать. Одним словом, обретение собаки сулило такие выгоды, что я время от времени прозрачно намекал родителям о своей мечте.

Своим нытьем я, видимо, надоел отцу до того, что однажды он принес небольшой аквариум и сказал:

- Посмотрим для начала, как ты управишься хотя бы с рыбками, а то тебе сразу собаку подай.

В аквариуме плавали четыре гуппии и две скалярии. На несколько дней я так увлекся ими, что забыл об овчарке, да и о многих других радостях жизни. Я даже прочел взятую в школьной библиотеке книгу о разведении аквариумных рыбок, после чего немедленно вычистил аквариум и сменил в нем воду, хотя в этом не было никакой необходимости, но ждать, когда она возникнет, у меня не хватило сил.

Поскольку никто во дворе похвастать собственным аквариумом не мог, я несколько дней купался в лучах популярности. За это время дома у меня перебывали все знакомые мальчишки, которым я с важным видом давал пояснения о своих питомцах.

Не могу сказать наверняка, когда я потерял к своим безмолвным подопечным всякий интерес и до сих пор не понимаю, как случилось, что рыбки оказались забыты. Одно точно помню, спохватился я только, обнаружив, что одна из гуппей плавает кверху брюшком. Эта новость застала меня врасплох.

В тайне от всех я похоронил гуппи в сквере через дорогу, и смерть ее легла на мою совесть тяжелым грузом.

В тот же день я вычистил аквариум, поменял воду и засыпал свежий корм, а потом долго смотрел на рыбок, и мое сердце терзало вина перед ними. До этого я не догадывался, что жизнь может быть такой хрупкой. В глубине моего сознания даже зародилось тогда подозрение, что нельзя оставаться вполне свободным человеком, если тебе приходится о ком-то заботиться.

Тем не менее, видя, что рыбки повеселели и умирать не собираются, совесть моя успокоилась, и вскоре они за насущными делами и новыми затеями благополучно опять были напрочь забыты.

Не знаю от голода или затхлости воды, но следующей жертвой моей забывчивости пала скалярия, и в душе у меня воцарились уныние и безнадежность. Жизнь моя была отравлена и поделиться бедой было не с кем – не мог же я признаться ровесникам, что по собственной бестолковости стал беднее на целых две рыбки.

Скалярию я похоронил недалеко от гуппии, и над ее могилой проникся безотрадной мыслью, что и другим рыбкам у меня не выжить. Скорее всего, так бы и случилось, когда б отец не заметил, что аквариум несколько опустел.

Я не запирался и не оправдываться – слишком уж очевидна была моя вина, да и нечистая совесть тоже давала о себе знать.

- Эх, ты, - помню, укоризненно покачал головой отец, - а еще собаку тебе подай. Ты же ее в два счета уморишь.

Я не любил, когда мне напоминали, что я непутевый ребенок, и поэтому почувствовал неприязнь к рыбкам. Однако поразмыслив, все-таки признал, что пока откровенно не готов быть в ответе за тех, кому доведется доверить мне свои жизни.

Кончилось же все тем, что я торжественно дал себе зарок, отныне не один раз подумать, прежде чем решиться взвалить на себя ответственность за чью-то судьбу.

На другой день родитель отнес аквариум вместе с рыбками какому-то своему знакомому, и у меня словно камень с души свалился. Я снова был свободен от выполнения скучных рутинных обязательств по уходу за аквариумом, но еще больше радости доставляла мысль, что рыбкам теперь не придется умирать только из-за того, что о них некому позаботиться.

№13 ПОДАРОК МАГА

Я живу на свете так долго, что уже потерял счёт восходам, хотя встречаю солнце каждый день. Это стало, наряду с закатом, единственно значимым событием в моей бессмертной жизни. Сидя на скале, поросшей мягким мхом, свесив ноги как мальчишка, я наслаждаюсь первыми лучами поднимающегося из-за гор светила словно в первый раз. Хоть и будет ещё много восходов, таких разных и прекрасных, ведь впереди у меня вечность. А единственное, что для неё нужно сделать - это всего лишь...

***

- Лис, айда в лес по грибы! - соседские мальчишки - конопатые, с шевелюрами медных волос, стояли у плетня. - После дождя полно белых, наверно. Айда!

Меня уговаривать долго не нужно, и через минуту мы втроём помчались в Синий лес. У каждого были свои грибные места, и "тихие" охотники разошлись, договорившись встретиться в условленном месте в полдень. Но ни в этот полдень, ни в последующие в течение десяти лет я не пришёл туда...

Путь к любимой поляне, где меня, уверен, ждали отменные боровики, проходил мимо лесного озера. Лето выдалось жарким, прохладная вода манила, и я решил искупаться. Переплыв небольшое озеро туда и обратно несколько раз, лёг на спину и засмотрелся на редкие облака, лениво плывущие по небу, как и я - по воде... Как вдруг что-то схватило и потянуло меня на дно.

Скользкие руки вцепились в ногу, и я ничего не мог поделать. Четырнадцатилетнему мальчишке, хоть крепкому и сильному для своего возраста, невозможно было противостоять неведомой силе. Но всё же мне удалось как-то вырваться на мгновение, вынырнуть наверх и что есть мочи закричать "помогите!" Руки с новой силой увлекли на дно...

***

- Азарий*. Старец Азарий меня зовут, - на дне синих глаз жила доброта. - Напужался, небось, Лис? - хоть и удивлённый тем, что моё имя было названо незнакомым человеком, но всё же молча кивнув сидевшему рядом маленькому белому старичку с длинной окладистой бородой, осмотрелся.

Я лежал на лавке у окна, укрытый рядном*. В горнице ещё стояли стол, несколько ослонов*, мысник* с малочисленной деревянной и керамической посудой, деревянная кровать. Было чисто и пахло травами, которые в пучках свисали сверху. От свежесорванной полыни, которая устилала земляной пол, исходил резкий, но приятный аромат. Наконец, пришёл в себя и спросил гостеприимного хозяина и, судя по всему, моего спасителя:

- А как ты... спас меня?

- Потом, - непререкаемый тон был сдобрен доброжелательной улыбкой. - Вот твоя одежда, Лис. Уже высохла, - Азарий протянул холщовые штаны и льняную рубаху, что матушка сама соткала и пошила. - Долго ты проспал, однако. Вечерять пора. Проголодался, небось? - и, уверенный в положительном ответе, направился к печи.

Вскоре на столе появились каша в казанке*, амарантовые лепёшки, лесные дары - земляника и черника, вода в кувшине. Казалось, ничего вкуснее на свете нет. Словно прочитав мои мысли, или просто видя, с каким аппетитом я поглощаю еду, старец улыбнулся в белые усы:

- Вкусно, потому что ты заново родился, и для тебя теперь всё, как впервые.

С тех пор и правда для меня многое стало впервые.

***

Впервые я узнал от мудрого учителя, коим стал для меня Азарий, о том, что можно жить, не болея и не страдая, и научить этому других. Но для того, чтобы получить эти знания, я согласился десять лет жить в глухом лесу, совсем не общаться с людьми, во всём помогать и прилежно обучаться у чародея, целителя, знатока трав и заклинаний Азария.

Я научился видеть духов лесов, полей, подземелья, рек и озёр и разговаривать с ними. И даже того, кто хотел меня уволокти на дно, увидел. Им оказался сам Водяной, который в тот памятный день справлял именины.

Я досконально изучил растения, научился делать сборы на все случаи жизни и варить зелья - исцеляющие и умертвляющие, выучил множество заклинаний, наговоров и заговоров.

Научился читать звёздное небо. А ещё договариваться с погодой.

Для меня не осталось, казалось, никаких секретов в этом мире. Да и в том, невидимом, тоже. О нём тоже узнал многое, не раз там бывая.

***

Приближался полдень, такой же жаркий, как и ровно десять лет назад. И старец был таким же. А вот я изменился. От подростка, спасённого Азарием на озере, прежними остались разве серые глаза. Русые волосы немного потемнели, стали длинными и густыми. Тело от ежедневных физических упражнений окрепло, стало ловким, сильным и выносливым.

Мы сидели на пороге избы, слушая пение птиц и шум деревьев. Такие же белые облака, как и тогда, не спеша плыли по небу, как парусники по спокойному морю. Очень люблю море, и за десять лет сильно по нему соскучился...

- Вот и наступил день прощания, Лис. Я научил тебя всему, что знаю сам, - взгляд устремился вдаль поверх крон, в голосе чувствовалась грусть. - Я привязался к тебе, не стану скрывать, - сухонькая ладонь накрыла мою руку. - Но не ты первый, не ты последний. Скоро появится новый ученик. Но знай, в моём сердце навсегда останется место для тебя, - Азарий повернулся. Цвет его глаз ничем не отличался от цвета неба и, несмотря на возраст, был такой же яркий: - На прощание я хочу сделать тебе подарок, Лис. Я научу тебя ещё кое-чему...

- Что ты, учитель, то время, которые я провёл здесь и те знания, которые ты мне дал - уже бесценный подарок, - я и представить тогда не мог, что именно посчастливится мне получить в дар.

Во время долгой паузы я передумал о многом, предположил самое нереальное, но такое... Только маг Азарий, живущий на земле тысячи лет, мог позволить себе сделать ученику такой подарок.

***

Я живу на свете так долго, что уже потерял счёт закатам, хотя провожаю солнце каждый день. Это стало единственным, наряду с восходом, значимым событием в моей бессмертной жизни. Сидя на скале, поросшей мягким мхом, свесив ноги как мальчишка, я наслаждаюсь последними лучами падающего в море светила, словно в последний раз. Хоть впереди и вечность. А единственное, что для неё нужно сделать - это всего лишь раз в год в летний солнечный полдень окунуться в детские воспоминания и...

Но об этом в следующий раз...

*Азарий - божья помощь
*рядно - толстый холст из грубой льняной пряжи
*ослон - стульчик
*мысник - шкафчик или полка для посуды
*казанок - посуда для приготовления пищи на огне