Интернационал. (№9)

- Да какой ты немец? - громко засмеялся Йохан, возбуждённо пару раз ударив по столу полупустой кружкой пива, чем привлёк внимание остальных посетителей биргартена*.

Те, скорее заинтересованно, чем недовольно, стали поглядывать на двух парней, сидящих возле балюстрады, отделяющей террасу от небольшого парка.

- У меня, в отличие от тебя, есть вид на жительство и скоро стану полноправным гражданином Германии.

- Засунь свой вид на жительство туда, где у вашего брата темно, - хохотал в голос Йохан, совершенно не стесняясь остальных посетителей, - Гражданин! На себя посмотри! Ты же негр! Знаешь, у моего соседа есть овчарка. Так вот пёс настоящий немец, а ты подделка. Это всё равно что пекинесу выправить метрику, где будет готическим шрифтом выведено «немецкая овчарка». Паспорт у него будет! Знаешь, как у нас говорят: «Бьют не по паспорту, а по морде».

- Ты из Одессы что ли? Таки это давно не Россия.

- Блин, Оливье, салат души моей, ты откуда такой просвещённый? Где тебя отформатировали и закачали на жёсткий диск обновления Википедии?

- А ничего, что я с тобой по-русски говорю?

Йохан сделал вид, будто не заметил шпильки от друга и, отпив глоток пива, продолжил:

- Мои предки останавливались проездом в Одессе, но когда вокруг города начали строить Украину, они на всякий случай перебрались подальше. В славную автономную область, святую палестину всего трудового еврейского народа. Хотя трудовое еврейство – это нонсенс.

- Потише, Вань, - шёпотом предостерёг Оливье, - Мы всё-таки в Баварии.

- И что? – переспросил Йохан, раздумывая заказать ли ещё один масс** приятного во всех отношениях напитка или намекнуть кельнеру на непреодолимое желание отведать «ерша», - Думаешь, тут есть евреи понимающие русский язык, и они обидятся? Переживут! В конце концов первая синагога в Биробиджане появилась на год раньше того, как они оттяпали часть Синайского полуострова и провозгласили себя землёй обетованной.

Чернокожий немец, видя состояние товарища и зная, что за этим последует, неодобрительно покачал головой.

- Только не порти водкой пиво, лучше закажи отдельно.

В биргартене не принято подавать ничего кроме пенного напитка. Даже закуска не приветствуется, но Фриц, местный официант, хорошо знал русских клиентов, и, в силу благоприобретённой толерантности, не мог отказать им.

- Вот скажи мне, тёмный властелин, - продолжал развивать мысль Йохан, - Чего постоянно боишься? Ты в центре свободной Европы, стране развитого капитализма, оплоте терпимости, а ссышь словно восьмиклассник в Ростове, которому предстоит проводить девочку в соседний район.

- Ты сам ответил на свой вопрос. Мы не в Ростове, поэтому не стоит нарываться. Вон те, в углу, явно арабы, а эти две компании – немцы, и, поверь мне, евреев они не любят гораздо сильнее, чем навязанных им мигрантов. Пока. Скоро они поймут кто хуже незваного гостя.

- Я русский, - гордо произнёс Йохан, с вызовом глядя то на приятеля, то на собравшихся на веранде.

- А русских они просто обожают, - грустно вздохнул Оливье и напомнил, - Бить они будут не паспорту, а по морде.

Алкоголь имеет свойство не только расширять границы сознания, но и понижать чувство самосохранения.

- Знаешь, Олег, почему ты сейчас стал таким пугливым? Потому что у тебя корней нет. Мы с первого класса знакомы, вспомни, над тобой всегда прикалывались. А ты? Либо тупо не обращал внимания, либо, особо настырным, отвечал кулаками. Чего в тебе никогда не наблюдалось так это страха. Потому что там у тебя был дом, семья, друзья. А здесь ничего подобного нет. Ты как, я не знаю, куст крыжовника. Выкопали, вывезли в теплицу, а укоренить забыли. Колючий слишком.

- Ты мне ещё о патриотизме расскажи.

- Брось, - выдал Йохан, - Патриотизм придумали чиновники, чтобы обтяпывать свои мутные делишки, да отвлекать народ от проблем. Ты космополит. Мама - продавщица из гастронома, папа - студент из солнечной Анголы. Не о том речь.

- А о чём?

Парень задумчиво посмотрел в пустую кружку, поднял руку, привлекая внимание кельнера. С сожалением оглянулся на табличку запрещающую курить.

- Отстань. Я не философ, не умею стройно и последовательно излагать мысли. У меня они, как волны, набегающие на берег. Одна больше, другая меньше. Одна с пеной, вторая с мусором. Роятся как бы сами по себе, иногда просятся наружу. Не виноватый я. Вот те, - Йохан мотнул головой в сторону немцев, - Меня не поймут, да и слушать не станут. Я для них оккупант. Неважно, что мой прадед считался освободителем. Он разъезжал тут на танке. Этого достаточно. А почему он здесь оказался все забыли. Рассказывал тебе, как он Потсдам брал?

- Только не начинай. Эту историю уже раз двадцать слышал.

Официант принёс пиво, графин водки и две рюмки.

- Мне не нужно, - начал возражать Оливье, но Фриц молча освободил поднос и, не вступая в спор, удалился.

Йохан разлил водку, махнул свою рюмку, понюхал размятую сигарету и отхлебнул пиво. Потом в глазах его вспыхнул загадочный огонёк.

- В чём спрашиваешь? В том, что мы здесь чужие.

Оливье хмыкнул:

- Хреновый из тебя философ. Помнишь, как собирались у Юрки в общаге? Гитара, килька в томате, дешёвый портвейн и бесконечные разговоры «за жизнь»? Тогда ты был то ли умней, то ли просто прикидывался. Нет, всё же умней. Мог часами красиво рассказывать о своём понимании честности, преданности, верности. У тебя даже теория имелась: чем правда отличается от истины. Куда всё исчезло? Отмахиваешься банальными штампами, в которые сам не веришь. Мы здесь чужие! Какая трагедия! Расплачусь сейчас.

- Не расплачешься, - зло отрезал Йохан, - Ты без пяти минут гражданин великой Германии, а немцы сухие педанты, им плакать не положено.

- Намекаешь, что когда получу паспорт, мы перестанем быть друзьями? – осторожно спросил Оливье, пытаясь заглянуть в глаза товарищу, - Хочешь свалить всё на страну? Ты просто завидуешь мне.

Йохан откинулся на спинку стула, покачал головой, то ли отрицая предположение, то ли стараясь взболтать содержимое черепной коробки и ухватить всплывающую со дна мысль. Нестерпимо хотелось курить, но красиво оформленная табличка запрещала. Это в России любой запрет выглядит скорее предупреждением, бросающим вызов личным желаниям. Как говорится, если нельзя, но очень хочется, то можно, только осторожно. Здесь не так.

- Нет, Олег, Германия хорошая страна – мы здесь чужие. И даже вон те, кого ты назвал немцами, давно не немцы. Разве что по паспорту. Мир не изменился, люди поменялись. Хребта лишились. Думают гибкими стали, ан нет, просто сговорчивыми пресмыкающимися. Да простят меня за сравнение змеи и крокодилы. Вот сидят эти урождённые баварцы, улыбаются, смакуют своё пиво, а знаешь, о чём в душе думают?

- Ты-то откуда знаешь? В телепаты заделался?

- Нет. Сосед недавно, у которого овчарка, по пьяни исповедовался. Ненавидят они всех. А ненавидят, потому что боятся. Русских за то, что победили их. Евреев за принуждение официальной властью постоянно извиняться перед ними, каяться за холокост. Немцы народ послушный. Приказано каяться – будут каяться, оправдываться, прощение просить… но днём, на людях, а вечером, между собой, ненавидеть из-за этой показухи ещё больше. Теперь арабов очередь пришла. Знаешь, за что их не переваривают? Поговаривают, Германия скоро мусульманство примет, на фройляйн паранджу оденут, а бюргеров обрежут под корень, чтобы чистоту новой расы не портили.

- Мне то зачем это говоришь?

- Информация к размышлению, так сказать. Как ни как, земляки твои в будущем.

Оливье, кляня себе в душе, налил рюмку водки, махнул залпом и торопливо запил пивом.

- Не коверкай понятия, - предостерёг он, - Земляк – это по месту рождения. Вот мы с тобой земляки. А немцы просто… забыл как, сограждане, наверное.

Йохан размял сигарету до такой стадии, что весь табак высыпался на стол, а тонкая бумага порвалась возле фильтра. С раздражением отбросил некондицию через перила в парк. Оливье недовольно скривился, настороженно озираясь. Вроде никто не заметил.

- Не нарывайся, Вань, - шепнул он другу, - Тебе не привыкать к неприятностям, а мне они ни к чему. Не хочу, чтобы вместо гражданства выслали из страны за хулиганство. Знаешь ведь, сейчас такой момент: могут предложить мармелад, а могут пинком под зад.

Йохан широко улыбнулся, налил себе водки, достал из пачки новую сигарету.

- Не учи отца и баста! – весело сказал он, подмигивая Оливье.

Возможно, в своей причудливой фантазии он сидел сейчас не на террасе в пригороде Мюнхена, а на похожей веранде, на окраине Ростова, в кабаке под названием «Штаб», и оценивающе прикидывал с чего начать кипишь. Иван никогда не был отморозком или беспредельщиком. Выпить любил не для куражу, как многие, а посидеть, пофилософствовать, порассуждать о наболевшем. Начиная от футбола и заканчивая развенчиванием учений тибетского буддизма на основе произведений Гессе.

- Знаешь, Олег, надоело всё. Не устал, нет. Просто надоело. Вот у тебя есть цель – получить гражданство. Уважаю! Говорю без всякой иронии. Даже завидую! Не тому, что тебе вручат бумажку с гербами и печатями, а тому, что имеешь чёткий ориентир в жизни. Пусть не мечту, но смысл. Я свой давно потерял. Поэтому завидую.

- Надеюсь, завидуешь по белому? – хмыкнул Оливье.

- Слышь, чёрный! Ты всё-таки расист.

- Чёрные не могут быть расистами по определению. Мы угнетённые, а вы, белые, угнетатели и эксплуататоры.

- Ну и хрен с нами. Ты вот что, херр Оливье Торрес, вали давай. Завтра в коммендатурен за аусвайсом. Нечего тут отсвечивать. Иди.

Йохан перевернул рюмку товарища донышком кверху, налил себе, стараясь казаться весёлым, подмигнул, и, одним махом, не глотая опрокинул в рот. Затем достал зажигалку.

- Чего надумал?

- Поеду я на Родину, пусть кричат - уродина, а она мне нравится, хоть и не красавица, к сволочи доверчива, ну, а к нам - тра-ля-ля-ля... – пропел Йохан, подражая манере Шевчука.

- Как знаешь, - Оливье поднялся, бросил на стол пару купюр евро и направился к выходу с террасы.

Уже возле ступенек он оглянулся. Йохан закурил сигарету и смачно пускал дым в сторону опешивших от неслыханного несоблюдения закона немцев и спешившего к его столику кельнера. Впрочем, официант не успел выразить своё негодование и пригрозить штрафом. Его встретило выплеснутое в лицо пиво. Бить бедолагу он, видимо, не собирался. Зато немцы подскочили так, будто сидели на взведённых пружинах. Йохан успел крикнуть в их сторону пару ёмких фраз на родном им языке, характеризующих всё своё негативное отношение и к ним конкретно, и к нации в целом.

Половина арийцев бросилась к русскому. Вторая, что оказалось совершенно неожиданным, подхватив стулья, направилась к арабам. Кипишь назревал грандиозный.

Оливье опустил ногу на следующую ступеньку и почему-то вспомнил Ростов, родной пригород, где его всегда звали Олегом. Наверное, чтобы не путать с популярным салатом. Вспомнил весну, которая наверняка затерялась бы в бесконечном потоке вёсен, наступающих на земле с момента старта эволюции, но чётко отложилась в памяти парня, потому что в его жизни она числилась под номером шестнадцать. Вспомнил утопающую в цветах улицу, битый в трещинах асфальт дорожки, по которому ветер перекатывал облетающие с вишен и абрикосов лепестки. Вспомнил Ксюшу, свою первую и самую безумную любовь. Тогда он вызвался проводить девочку до дома, слушал её беспечное щебетание и заливистый, не всегда к месту, смех. Вспомнил нежную кожу пальцев, которые она позволила держать и гладить в своей ладони. Вспомнил озорной блеск в самой глубине синих глаз. Блеск, который говорил о многом. Например, о том, что она восхищена его смелостью, а ещё больше своей. Потому что не каждая решится пройти, держась за руки с темнокожим парнем из другого района. Или о том, что знает, что пока они вместе никто не тронет Олега и, решившись на такой поступок, он без всяких клятв и словесных кружев доказывает, насколько сильны его чувства к ней.

Оливье вспомнил, как за Ксюшей захлопнулась дверь, как вместо радости и стремления порхать от счастья, пришло возбуждение, страх и непреодолимое желание бежать подальше от этого места. Разные районы, кварталы, улицы, но пацанский кодекс везде один. Здесь, во дворе её дома его не тронут. Будут ждать дальше, возможно на пустыре между новостройками и от этой встречи будет зависеть: сможет ли он проводить свою девушку ещё раз или местные решат, что он слабак и недостоин появляться в их районе. Цвет кожи, как ни странно, не имел ни какого значения. Только сила и стойкость.

Они стояли, сбившись в плотную группу, возле поросшей бурьяном кучи строительного мусора. Сначала Олег даже обрадовался, увидев противника. Ожидание драки, как известно, хуже самой драки. Но приглядевшись, почувствовал лёгкое щекотание в желудке и спазм в горле. Местных угадать не составляло труда. Отличительным знаком служили кроссовки «Ruma» и турецкие спортивные костюмы «Abibas». Таких Олег насчитал восемь человек. Красивое число, почти как в песне: «Они стояли молча в ряд, их было восемь».

Они окружили эмоционально жестикулирующего парня в польской джинсовой варёнке, в котором Олег узнал своего друга и одноклассника Ваньку Исаева. Но напрягло не это. Позади товарища стояли три амбала в кожаных жилетках, налысо стриженых, в джинсах, штанины которых заправлены в голенища обрезанных «кирзачей».

Олег знал кто это. Ростовские скины, этакий вариант столичных скинхедов. Всегда вели себя нагло, но при этом не трогали местных чурок, хачей и прочих черножопых. Поэтому ходили слухи, что работают бритоголовые под заказ.

- Я вас, пацаны, ни к чему не призываю. Положено прессануть залётного ухажёра вашей девочки, прессуйте. Постою рядом и слова не скажу. Но кто вы будете, если позволите рулить на своей территории этим нацикам? Кто? Сказать?

Произнести обидное для любого пацана слово Иван не успел, все увидели подходящего со стороны последней «хрущёвки» Олега и замолчали. Городские, выглядевшие гораздо старше местной шантрапы, бесцеремонно отстранили онемевших мальчишек и целенаправленно двинулись к Олегу. Один начал разматывать висящую на поясе цепь.

- Ах, вы, пидоры позорные, - взорвал тишину крик Ивана.

Он вырвался из рук пытавшихся держать его ребят и прыгнул на спину самого высокого амбала, обхватив руками шею, ногами грудь, а зубами вцепившись в ухо. Карусель махача завертелась.

Ступеней на террасу вело всего четыре. Оливье спустился на последнюю, когда понял, что уйти и бросить друга не может.

Йохан носился между поваленных столов и разбросанных стульев, словно троллил немцев: ловко уклоняясь от захватов, раздавая оплеухи и смачно пиная арийские задницы. Как в детстве, когда они играли в казаков-разбойников в логу за теплотрассой, когда главное было не подстрелить противника, а доказать, что ты попал и он убит.

Олег хмыкнул, понимая, что важное, в грамотно с режиссированном кипише, не нанести увечья сопернику, а получить удовольствие. А самое сложное – устоять на ногах. Если толпе удаётся повалить зачинщика на пол, то его просто замесят ногами. Здесь много зависит от того насколько сильно Йохан разозлил немцев. Коли от души, то могут забить насмерть.

Оливье предусмотрительно снял часы, подхватил за точёную ножку лежащий на боку стул и со всей дури обрушил его на спину ближайшего немца.

Когда вдалеке завыла первая полицейская сирена, оба товарища были ещё на ногах. Йохану разбили нос, и из ноздри стекала струйка крови. Оливье тоже чувствовал во рту привкус солёного металла, но определить в горячке боя, что именно повредили ему, не мог.

- Валим отсюда, - скомандовал Иван и бросился к балюстраде, намереваясь спрыгнуть в парк.

- Стой, - окрикнул его темнокожий товарищ, - Подсоби.

Оливье быстро нашёл лежащего на полу Фрица, рывком поставил на ноги и поволок к перилам. Кельнеру чем-то так врезали по лбу, что налившаяся сгустком крови бровь провисла над глазом, закрывая видимость. Нижняя губа лопнула в двух местах, сочилась кровью и набухла, как сытая пиявка.

- Перекидывай парня через перила, поймаю внизу, - ответил Иван и исчез, легко перескочив балюстраду.

- Держись, камрад, мать твою, - приговаривал Оливье, переваливая официанта, словно мешок с навозом, через перила.

Удалившись на приличное расстояние, беглецы остановились, решили отдышаться. Согнувшись пополам, сплёвывая на траву смесь из крови, соплей и слюны. Фриц, упав на колени, завалился на бок.

- Ты зачем вернулся? – жадно глотая воздух, спросил Йохан.

- Стреляли, - попытался отделаться известной шуткой Оливье, но прозвучала она, как пародия на юмор.

- Ну и дурак. Мне то всё равно, а ты подставляешься. Зря.

- Может и зря. Только у меня слишком мало друзей осталось, чтобы терять их ради собственных амбиций. Помнишь тогда на пустыре? Тебя ведь никто не заставлял вписываться за меня.

- Брось. Тогда было тогда. Сейчас другое время, другие обстоятельства.

- Время, обстоятельства - всего лишь отмазка для слабаков. Чем дольше живу, тем больше убеждаюсь в этом. Дружба – странная штука. Думаю многие пытались вывести единую формулу, и уверен, ни у кого это не получилось.

- Ну, ты щас пафосно задвинул! Прямо чувствуется Европа. Ещё скажи, что дружба – это состояние души.

- А почему и нет? Ладно, философ, надо Фрица в больничку доставить, а то, бедолага, сам не доберётся.

- Ну, хватай под руки, и потащили. Слабенький какой-то нынче немец пошёл.

*Biergarten переводится как "пивная в саду"

** масс – пивная кружка