01. Иду на вы. Глава I. Часть 1

Дозорные на стенах не зажигали огней. Огонь — грозный ворог, да неверный союзник. Далёко ли разглядишь в свете факела? Шагов на пять, разве что, и отпугнёт он ночь окрест себя. Неопытный вой[1] из ополченцев огородится светом, будто обережным кругом, тут-то огонь его и обманет, не убережёт. Только услышит он как щёлкнет в ночи тетива, и сразу же тьма, что чернее ворона, плюнет вражьей стрелой. Ежели лучник бывалый, то насмерть бить не станет. В колено уязвит, в плечо, может в грудь. С мёртвым только и забот, что проводить в Навь[2], а за раненым уход нужен.

Ратники из княжей дружины в дозор на стены не ходят, а то по-другому поступили бы. Такой примостит факел, сам же в сторонке схоронится, для стрельцов незаметен. Однако ж, и над ним огонь может зло пошутить. Поиграет тенями, заморочит — чего нет почудится, а лазутчика в шаге от себя не заметит. Степняки на такие дела умельцы — в ночи на тын[3], словно мухи карабкаются. Хорошо, если махнут ножом по глотке, а то и во вражий стан утянут. Прямо со стены. Бывало такое.

Степных шакалов, хвала хранителям — Щурам, да Пращурам[4], в киевском войске нету, зато воронья с полуночных[5] берегов хватает. Эти в открытой сшибке, пожалуй что, даже посильнее будут, разве числом поменее. А, и в лукавстве всяком не уступят. Те и другие, хлебов не сеят, разбоем живут — поднаторели грады на меч брать. Оно понятно, что Искоростень[6] им не по зубам. Град и не такие рати под стенами своими видывал, а киевляне измотаны, да и числом не так уж велики. Не одолеть им древлянской[7] столицы ни наскоком, ни осадою. Однако, хитростью да коварством могут. Потому и велел князь не палить ночами огней на стенах. Потому и дозоры проверять посылал воевод да сотников. И сам частенько ходил.

Ну, а нынче огни и вовсе не надобны. Ночи ясные, звёзды с кулак и полумесяц, кривой, как хазарский меч. Даром что ущербный, а на свет не скуп. В такую ночь не железом звенеть — с ладушкой любиться! Эх, Ольга, Ольга!..

Мал, опёршись плечом о забороло[8], вглядывался в ночь сквозь бойницу. Полянский[9] стан, что раскинулся за Ужом-рекой горел россыпью огней. То — костры, а ежели не знать, так покажется, будто целый лоскут звёздного неба опрокинулся на землю. Но, князь знал. Хорошо знал, что костров киевляне палят куда больше нужды — старая степная уловка. На малоопытных да скудных духом рассчитана. Древлянского вождя хоть тем, хоть другим никто бы не назвал, да и силы неприятеля были ему хорошо ведомы — лишними кострами не обманешь. Так, чего же добивается, чего ждёт вдовая княгиня? Что замыслил воевода её, Свенальд? Клятый нурман[10], даром что волчьего племени, а лукав как лис.

В поле, только выстроенный свиньёй[11] свенальдов хирд[12] спас киевлян от поражения. Когда древлянские ополченцы, по обычаю Пращуров скинув рубахи, а иные так и щиты отбросив, ринулись на заклятого врага[13], поляне дрогнули, но не дрогнула нурманская дружина. Ощетинившись копьями из-за тяжёлых щитов, собрали тогда волки Одноглазого[14] богатый урожай для любезного ему воронья. Будто переспелые яблоки осыпались наземь пронзённые вражьим железом, древлянские воины. Нурманы же, отбив ярый натиск, потеснили древлян, тут и киевляне опомнилась. Мал проиграл битву.

Под прикрытием княжей дружины ополченцы отступили, скрылись за высоким дубовым тыном Искоростеня. И, сколь не ходила киевская рать на приступ, а взять стольный град не сумела. Зато, осадив мятежного князя, Ольга отослала большую часть свенальдовых воинов разорять древлянскую землю. Те, уж порасстарались. Мужей посекли многих, отроков в полон угнали. И мужних жен, и девок сильничали. Грады да погосты данью непомерной обложили.

Эх, Ольга! Никак ты не упьёшся кровушкой людской!

Свенальду же, разбойному, только того и надобно. Он разбоем, да лихоимством богатеет.

А, древлянский князь, с малой дружиной да ополченцами, не имея мочи погнать ворога с родной земли, сидел в Искоростене, точно барсук в норе. Но, и Ольге было не одолеть Искоростеня, однако, держала осаду уж который месяц. Зачем? Измором хотела изнурить, так не выйдет — у киевлян самих скоро голодный мор начнётся. Дани им новой с покорённых земель не взять, и так обобрали всё дочиста. К тому ж, доносили верные люди, что вот-вот опомнится от лиходейства народ древлянский, того и гляди поднимется супротив киевского ига. Тогда-то, Ольге самой бы ноги унести. По всему выходит, стояние это Малу на руку, и Ольга того не может не понимать— не сердце одно, а и ум у неё как у ехидны[15]. Раз стоит она под стенами, стало быть измыслила коварство. А, ведь все подлые её замыслы по сию пору сбывались!

Вглядывался древлянский вождь в ночь, будто мнил там разглядеть ответы. Очи во тьме быстро привыкают, далеко затин[16] видно. Кабы так же видеть в душах ворогов. Но, там тьма почернее ночной.

И, у богов не спросишь. Спросить-то — дело не хитрое, а только не отвечают боги. Волхвы бормочат, дескать прогневались они, отвернулись, а по что — не добьёшься. Неужто из-за Игоря?..

— Может и так, княже.

Заслышав хриплый голос Вышаты, Мал едва не вздрогнул. Молчалив был старый гридень[17], что повсюду тенью следовал за князем. И, не только от угрюмого своего норова. Отроком ещё, ходил он на хазар, и в том походе вражья сабля едва не отсекла ему голову. Вышата выжил лишь милостью богов, но с той поры речь давалась ему с трудом. С таким трудом, что побелевший уже рубец на шее всякий раз багровел от натуги. Так что, в иной день и двух слов с него было не вытянуть, а тут вдруг разговорился. Да, ещё и сам, без спроса. Чудно.

— Ты что же, никак думы мои зришь, будто ведун?

Князь неспешно обернулся, стремясь ничем не выдать удивления.

— Не мудрёно ведовство, коли ты о своих думах в голос вещаяшь, — прохрипел в ответ воин.

Во тьме лица не разглядеть, однако Малу показалось, будто гридень ухмыльнулся в седые усы. Что Вышата посмеётся — не беда, ему и не такое дозволено, а вот заговаривать вслух о сокровенном, самому того не помня, только вещунам ладно, князю же никак негоже. Досадно, но уж коль старый молчун речи вдруг завёл, как такой случай упустить.

— Ну, и много ли слыхал?

Вышата пожал плечами.

— А, сколь ты сказал, столь я и услыхал.

Ага. Вот и поговори, поди, со старым упрямцем.

— Ладно, — князь решил подступиться с другого боку. — Ежели так, то не подскажешь ли чего? Когда я давеча старшую дружину на совет собирал, ты молчал, как налим. Теперь хоть чего присоветуй.

— И, присоветую! Присоветую тебе, княже, от бойницы-то отойти. Бронь опять не надел! Никак в толк не возьму, то ли неразумен ты, будто дитя малое, то ли смерти ищешь. Гляди — найдёшь! То-то Ольга порадуется.

Мал махнул рукой, но от бойницы отошёл, всё же. Бронь он и впрямь не любил, не то что Вышата — он, кажись, и во сне кольчугу не снимает.

— Как боги судят, так и станет, — молвил князь. — А, Ольге радости не много, ежели я от меча, либо стрелы паду. Ей меня живьём взять мечтается, смерти лютой предать. Вот где волчице радость!

Вышата ничего не ответил — зашёлся в надсадном кашле. Тяжко дались ему речи. Видя такое дело, Мал решил более верного друга расспросами не донимать.

— Светает уж скоро. Пойдём ка в терем.

Сказал, и первым двинулся прочь. Вышата зашагал рядом, со стороны тына, привычно прикрывая собой князя.

Велик стольный град древлян. Высок и долог охвативший его крепостной вал. Не сразу дойдёшь до ближайшего спуска. Покуда шли до него молча, князь, вновь окунувшись в невесёлые думы, успел уж и позабыть про Вышату. Привык он не замечать своего немого спутника, а тот возьми, да и напомни:

— С Игорем сыном Рюриковым не ладно вышло, однако ж и богам былого не изменить.

Мал в этот раз не удивился. Кивнул, соглашаясь, словно и не прерывался их разговор. Может разглядел в сумраке Вышата его кивок, может нет, но ответа княжьего ждать не стал, должно, торопился вымолвить те слова, какие князьям говорить не принято.

— А, ежели помыслить, то Игорь свою судьбу сам отыскал. Не по руке ему оказался отцов меч. Нет, княже не гибель Игоря гневит богов!

— Что ж тогда?

Мал, заступив Вышате путь, стал лицом к нему. Близко стал, чтобы во тьме глаза видеть. Почуял, что непростой разговор будет.

— Ведомо что. Боги всякую тварь одарили — какую когтями, какую рогами, какую крыльями, а иную и жалом ядовитым. Человека же, одарили разумом. Хотят боги наказать человека — лишат своего дара, но беда, ежели человече по своей воле от божьего дара откажется!

— Речешь ты верно, — нахмурился князь. — Да, к чему только, в толк не возьму. Разъясни.

Лукавил Мал, догадался уже куда гридень клонит. Ну, а тот около ходить не стал — чай, не купчишка греческий, но воин.

— Разъясню. Ты — князь древлянский, муж достойный, умудрённый годами и ратной славою, а разум свой утерял из-за бабы, будто отрок безусый! Люба тебе Ольга — сука нурманская, и от той любови все беды древлянскому племени!

— Молчи!..

Мал и сам не заметил, как богато изукрашенный златом и каменьями кинжал византийской работы, что носил он вместо меча, оказался у горла Вышаты. Лишь в последний миг остановил князь руку.

— Ну! — старый воин даже не шелохнулся. — Казал железо, так бей!

Мал опустил оружие. Со звоном загоняя клинок в ножны, отвёл глаза — устыдился своей слабости. То хазары поганые потрясают железом — пугают мечами да визгливыми, словно бабьи, криками. Древляне, да и прочие дети Рода, по обычаю Пращуров, обнажая меч на ворога, дают железу напиться его кровушки. Мал, не сдержавшись, нарушил воинское правило. Такое негоже и воину, а паче князю! Убивать же Вышату он не мыслил. Дорог был ему верный гридень. К тому ж, не должно князю карать за правду, а Вышата, с какого боку ни глянь, был прав, хотя и сказал то, в чём Мал сам себе не хотел сознаться.

Вышата тоже потупил взор — неприятно видеть слабость сильного, но от речей своих не отступился.

— Я, княже, замолчу, так никто боле не скажет, однако всяк помыслит.

— И, многие ль ведают?

— А, все. Старшие гридни молчат, ополченцы шепчутся, а прочий люд скоро в голос заголосит.

— Не ладно, — Мал пригладил бороду и расправил две заплетённые на висках косицы. — Ох, не ладно. О чём же шепчут?

Вышата крякнул, прокашлял глотку, и вроде как нехотя, но всё ж ответил:

— Шепчут, княже, что Игоря ты от ревнования к жене его Ольге на лютую погибель обрек. Шепчут, что заворожила она тебя. Шепчут также, что будто от любви к ней не погонишь ты полян с нурманами, а спрятался в Искоростени, да из-за высокого тына плач вдов древлянских не слышишь.

— То — кривда, ведь, — прошептал князь, склонив голову. — Неправедно меня винят.

— Ой ли, княже? — так же тихо отозвался Вышата.

Мал скрестил на груди руки, а головы, крепко задумавшись, так и не поднял.

Ой ли?.. Эх, кабы самому правду ведать! Иной раз в своём же сердце и не прочтёшь. Боги одни лишь узрят. Может они и молчат оттого, может оттого и гневятся…

КОММЕНТАРИИ:

вой[1] – воин (устар.)

Навь[2] – в древнеславянском язычестве — Небытие, Царство мёртвых. Следует, однако отметить, что стараниями сначала христианских монахов, а затем поколениями "историков"-норманистов и прочих русофобов, о нашем язычестве нам сегодня известно недопустимо мало. Практически — ничего (древнегреческие, или допустим, древнескандинавские мифы и пантеон мы знаем гораздо лучше чем свои). Поэтому, многие понятия зачастую воссоздаются неоязычниками и могут не иметь ничего общего с исторической действительностью.

Тын[3] – раннесредневековое фортификационное сооружение — крепостная стена, которая по сути, представляла из себя частокол из заострённых брёвен установленных (врытых) вертикально, либо с небольшим внешним наклоном на земляном валу.

Щурам, да Пращурам[4] – дедам и прадедам (устар.), предкам. Доподлинно известно, что древние славяне (как впрочем, и многие другие народы) не только почитали, но и обожествляли своих умерших предков, считая их хранителями племени. Современная традиция оставлять на могилах угощения, является, безусловно, отголоском тех древних верований.

полуночных[5] – северных, находящихся на Севере (устар.)

Искоростень[6] – древнеславянский город, столица древлян. Ныне — город Коростень (Украина).

древляне[7] – восточнославянское племя, обитавшее на территории современной Украины.

Забороло[8] – укрытия на верхней части стены, защищающие обороняющихся воинов, бревенчатый бруствер.

поляне[9] – восточнославянский племенной союз со столицей в Киеве. Западные поляне предки современных поляков.

нурманы[10] – скандинавы (устар.), вероятно современные норвежцы.

выстроенный свиньёй[11] – наступательное боевое построение пехоты в виде клина (кабаньей головы). Использовалось германскими и скандинавскими племенами. Впоследствии стало основным построением западноевропейской рыцарской конницы.

хирд[12] – древнескандинавская боевая дружина.

древлянские ополченцы… скинув рубахи… ринулись на заклятого врага[13] – древнеславянский обычай, согласно которому воины, в критические моменты боя (как в атаке, так и в обороне) сражались полуобнажёнными, выказывая, тем самым, полное презрение к смерти. На генетическом, наверное, уровне сохранился практически до наших дней, чему есть примеры из истории Великой Отечественной войны.

волки Одноглазого[14] – здесь: воины Одина, скандинавы. Один (Одноглазый, Отец дружин и др.) – верховный бог скандинавского пантеона.

ехидна[15] – здесь: змея (устар.)

затин[16] – пространство перед крепостной стеной, за тыном (устар.).

гридень[17] – княжеский дружинник, телохранитель князя (устар.)